Колеблясь, мужчина всё же заносит руку и ударяет ладонью по лицу своего хозяина, оставляя на щеке последнего красный след. Сам он мельком глядит в бронзовое зеркало на столе и недовольно мотает головой. — Ещё! Сильнее! Следом за первым ударом обрушивается второй, на сей раз — уже кулаком, а за ним — третий, четвёртый, пока, наконец, сама жертва не подставляет тому губы и те не разбиваются в кровь. * * * * * Вещий Олег коснулся двумя пальцами переносицы и тряхнул головой, кое-где покрытой пеплом седины: они прибыли на место слишком поздно. Ни к чему были долгие разговоры с Ходутой и расспросы Богуславы, воевода только зря потерял время и не узнал ничего нового. Дом Рейнеке, величественный и с тремя этажами, полыхал подобно поленьям в очаге, и вместе с ним на это грустное зрелище смотрела и прислуга торговца. Чумазые, покрытые копотью, кашляющие — они едва спаслись от всепожирающей огненной стихии. — Что случилось? — склонился над одной из женщин Сверр, не обнаруживший никого в особняке Ланы и вскоре присоединившийся к воеводе и сыну градоначальника. — Дом вмиг вспыхнул, господин, будто промасленная бумага. Я была на балконе и чудом успела сбежать, нас забросали горящей ветошью. Их было трое человек, но лиц я не рассмотрела. — Рейнеке где? — не выдержал Ходута, не желая выслушивать слишком длинный рассказ служанки. — Господин... когда всё началось, обедал на первом этаже. Не успел никто из его спутников отреагировать, как гостомыслов сын бросился вперёд, к полыхающему изнутри зданию, из окон которого уже вырывались жадные языки пламени. Сверр кинулся вслед за непослушной детиной, но прямо перед ним несущая дверь балка не выдержала напора стихии и обрушилась, обдав его вихрем и пепла и искр — и отрезав путь вперёд. — Ходута! Пути обратно для оставшегося внутри юноши не осталось. Вылив на рукав остатки воды из фляги, двухметровый богатырь приложил влажную ткань к носу и рту, морщась от нестерпимого жара вокруг и кашляя от дыма. Так он продержится немногим дольше. Столовая была где-то впереди, но вспомнить по памяти её местоположение он так и не сумел, да и можно ли было что-то достоверно рассмотреть в красно-сером мареве окружающего хаоса? Из одной комнаты он метнулся в другую, затем — третью, четвёртую... Никого! Особняк, словно пожираемое огнём живое существо, застонал и загудел, предупреждая наследника посадника о скорой кончине: некогда величественное строение превратилось в разваливающуюся гробницу. Пламя жадно плясало в темноте, грозя поглотить всё на своем пути. Ещё одна балка затрещала и рухнула наискось, врезавшись в окно и сделав пламя ещё интенсивнее от притока воздуха снаружи, что работал подобно кузнечному горнилу. С каждой секундой шансы остаться в живых стремительно сокращались, а судженицы уже занесли свои ножи над его нитью судьбы. Пригнувшись, он юркнул в единственное ближайшее помещение — и то была столовая. О предназначении комнаты, впрочем, напоминал лишь горящий стол с оставленными на нём тарелками с обуглившейся местами пищей и кувшином. Последний Ходута и схватил, обдав себя тёплой водой... и заметив среди покрытых сажей половиц нечто совершенно малоприметное. — Рейнеке, старый лис! Старинный особняк, издав напоследок протяжный стон, обрушился под тяжестью невыдержавших пламя деревянных конструкций и рассыпался подобно карточному домику. Воздух перед ним наполнили пыль, копоть да ярко-оранжевые искры, похожие на роящихся мух, а воеводу, дружинника и челядь купца едва не снесло волной жара, обжигающего даже снаружи настолько, что едва ли кто-то мог пережить подобное внутри разрушенного здания. * * * * * 1) Алтабас — разновидность парчи; 2) Гайно — нора, логово, жилище зверя, в т.ч. и кабана; 3) Прикол-звезда — Полярная звезда; 4) Полюдье — в Древней Руси так называли ежегодный объезд князем и дружиной подвластного населения ("людей") для сбора дани; Проходило обычно с конца октября-начала ноября до освобождения рек ото льда и начала навигации; 5) берзень (berzьnь) — март; 6) кветень (květьnь) — апрель; 7) касатка — ласточка; 8) травень (travьnь) — май. Глава XXV: Длань Бога. Часть III ГЛАВА XXV: ДЛАНЬ БОГА. ЧАСТЬ III Пекло становится нестерпимым, и кажется, что всё в столовой в один миг превратилось в огромный пылающий огненный сгусток, жадным зевом Сварожича готовый проглотить очередную жертву целиком и без остатка. Каждый вдох обжигает лёгкие, поэтому Ходута задерживает дыхание — иначе внутренности его превратятся в жаркое, приготовленное в чугунке в старой-доброй печи. Рука, обёрнутая влажной тряпицей, тянется к торчащей меж половиц ручке-кольцу, тянет за неё... и ныряет в мрачную неизвестность за считанные секунды до того, как жилище торговца пушниной издаёт сдавленный стон и рушится от проникшего в каждый уголок красно-оранжевого марева. Сверху доносится глухой звук обваливающихся балок и перекрытий, а сын градоначальника облегчённо поднимает голову и ударяется маковкой о потолок погреба. — Ой! Бешеное — от радости спасения! — сердцебиение уступает место совершенно иным чувствам. Там, сверху, над его головой, лежат десятки пудов обожжёного дерева, металла и прочего домашнего скарба. Станут ли искать нырнувшего в гущу пожара юношу или его тело на пепелище сразу? Хватит ли ему здесь воздуха или вместо раскалённого племени убьёт его затхлый подвал во сырой земле? Никакой прелостью, однако, не пахло и в помине. Влажный, прохладный, но не отдающий ни плесенью, ни пылью воздух едва заметно колебался и шевелился, поэтому согнувшийся в три погибели богатырь осторожно, наощупь, сделал вперёд один шаг, затем второй и протянул вперёд руку. Ладонь касается полки, сплошь заваленной кувшинами с вином, скользит по шершавой поверхности влево и натыкается на место, откуда и дует сквозняк. Ухватившись толстым указательным пальцем за один из сосудов, оставшейся ладонью Ходута проникает в щель и... отодвигает со скрипом просевшую со временем дверь, которую кто-то совсем недавно открывал — и не закрыл наглухо, слишком торопясь покинуть погреб. — Рейнеке, старый лис (1)! Там, за дверью, в густой чернильной темноте змеёй извивается потайной ход. Ходута осторожно ступает вперёд и делает глубокий вдох: зрение и здесь ему не товарищ, остаётся положиться лишь на слух, осязание да шестое чувство. И они не подвели: рябью на воде донеслось до сына Гостомысла слабое эхо шагов, уходящих в неизвестность. Прохладный промозглый воздух касается кожи, заставляя ту покрыться мурашками, пальцы же щупают склизкую поверхность покрытых мхом земляных сводов, по наитию пытаясь не потеряться в этом лабиринте. И осознание того, что в этом подземелье он не один, пришло не только к нему: шаги впереди стали громче, и к ним добавилось сбивчивое, неровное дыхание. Оружия при себе у Ходуты не было, однако, коли придётся, он и кулаками может наподдать! Отчаяние преследуемого росло, а дистанция между обоими, напротив, стремительно сокращалось. С каждым мгновением, с каждым шагом напряжение внутри молодца сворачивалось в тугую пружину и, наконец, он бросился вперёд и сбил беглеца с ног. Вдвоём они покатились по холодной земле, пока неизвестный не ударил Ходуту в ухо — до сильного головокружения, до звона в черепушке. Опешивший богатырь зажмурился и на мгновение потерял самообладание, что позволило мужчине — а то был мужчина — повторить атаку, на сей раз избрав целью кадык. Всё, что успел сделать гостомыслов сын — схватить обидчика за бороду и выдрать оттуда клок жёстких волос, отчего его противник зычно закричал от боли, заставляя своды подземного хода содрогнуться. Отчаянно пнув пару раз здоровенную детину, он рванул прочь и буквально вышиб всем своим телом очередную дверь, что едва не сорвалась с петель и протяжно, жалобно заскрипела. Резкий дневной свет с непривычки ослепил Ходуту, заставив зажмуриться и закрыть лицо ладонью, но упускать свою добычу он явно не желал, поэтому выбежал наружу вслед за ней. Вокруг были... деревянные стены домов узкого, аршина в четыре, переулка, к одной из которых и прислонился его обидчик, что переводил дыхание и держался за то и дело резко вздымающуюся грудь. Наследник градоначальника же выпустил из пальцев клок ярких, отливавших медью, волос, которые степенно закружились на ветру, прежде чем упасть вниз; а вот муж напротив задумчиво пощупал проплешину на подбородке и озадаченно поднял такие же рудые брови. — Ходута?! — Ходута, — ответил запыхавшийся от погони и драки в темноте молодец, обиженно раздувая ноздри. — Он самый. — К чему было гнаться за мной да руками размахивать? Ужели сразу нельзя было меня по имени окликнуть и сказать, кто ты? — Почём я знал, ты это али кто-то другой? — пожал широкими плечами темноволосый и почесал опухшее, похожее на красный рыбий рот, ухо. — А касательно рукоприкладства — так кто ещё тут повинный... Ладно, что обнадёжил ты меня, цел да невредим оказался. И давно у тебя под жилищем целая шахта? — Не бывает дуба без коры, а ли́са — без норы, — усмехнулся рыжий купец, однако глаза его, беспокойные и испуганные, как у загнанного гончими лесного зверя, говорили о том, что Рейнеке не так спокоен, насколько хотел бы казаться. — Вернёмся к дому твоему... тому, что осталось от дома, — виновато опустил взгляд Ходута, переживая, что обидел собеседника. — Воевода, вестимо, уже и тебя, и меня похоронил. — Воевода? Стало быть, вместе вы? Почто по мою душу пожаловали? — Сам он расскажет. Чую, длинным будет разговор — как ночи в червне (2) или язык у того долговязого Сверра. — Так сколько же вас там? Целая дружина пришла за стариком? — Трое, только трое — или мало тебе? Торговец пушниной промолчал и лишь осмотрелся по сторонам, словно стараясь увидеть какую-то угрозу, сокрытую в узком переулке. Чем больше народу будет рядом с ним, тем и безопаснее. * * * * * Громкий, уверенный в себе голос окликнул конюшего, но тот сделал вид, что не услышал обращения и лишь отвернулся и опустил голову, пытаясь не выдать себя. Впрочем, и это мероприятие вышло неудачным, и очень скоро с парой преследователей разграбившего лавку Хруща вора поравнялись двое мужчин. — Щука, ты оглох, вестимо? — недовольно глядит на юношу Бранимир, в то время как сопровождавший его великий князь косится на отвернувшегося спутника конюха. — Не представишь мне своего товарища? Игорь, прищурившись, продолжает смотреть на второго паренька, что отвёл своё лицо и преклонил колено перед хозяином киевского престола. Что-то зацепило в нём наследника Рюрика, что-то показалось до боли знакомым и привычным — да только что? — Не только тугоухий, стало быть, но и воды полный рот набрал?! — прикрикнул на рыжего отрока Бранимир, отчего тот вздрогнул и, прикусив нижнюю губу, всё же ответил тихим и неуверенным голосом. — Олав это, сын купеческий. — Ты, Олав, почему не смеешь господину своему показаться? По причине глупости своей, дерзости или сразу и то, и другое?! — сверкнув очами, раздражённый Рюрикович хватает спутника конюха за голову и разворачивает к себе; ставший вмиг серым Щука обречённо закрывает веки и прикладывает кончики пальцев обеих рук к вискам.