Целится гибель не в глаз, а в бровь. Слёзы пролиты, молитвы сказаны, Да будет так, пока двое связаны! В этот же момент кончики пальцев Забавы начинает колоть, точно сотни игл одновременно вонзаются в подушечки; тело бросает то в холод, то в жар, до прорезает насквозь нестерпимой болью, то опускает. Сердце, бьющееся как рыбина на льдине, вот-вот разорвётся, будто сжатое до предела чьей-то невидимой рукой — и девица не выдерживает, сотрясая хлипкие деревянные стены лачуги жутким, нечеловеческим воплем. — Терпи, Забавушка, — шепчет, повязывая на левую руку девице влажную красную нить, старуха. — Терпи, родная! Бледный, в мелких капельках пота, сгибается в своей постели в дугу Ходута и кричит — а после выпрямляется струной. Бессознательно тянется он дланью к левой руке и расчёсывает кожу на запястье до красноты, до крови под ногтями — настолько жжёт под кожей, словно пустил кто-то по жилам его огонь. — Землёю, откуда живое родится, Водою, которой жажда утолится, Ветрами, Дарящими жизнь вместе с солнцем, И пламенем, где всё прахом обернётся, Отныне я заклинаю так тому быть, Пусть свяжет обоих... алая нить! Словно в горячке посадников сын с ног до головы краснеет, по нему бьёт озноб — и мигом становится он бледнее мела, прежде чем к щекам и конечностям его снова приливает кровь, и на них проявляется здоровый розовый румянец. Тут же проваливается он в беспамятство, одновременно с этим делает жадный, глубокий вдох Забава. — Половиной нити обвяжи ему запястье, да носи луну — то от несчастья, — хмурится и без сил сползает по стене вниз старуха, усевшись на пол. — И не снимайте ни за что её оба, пока не укажет тебе баба Злоба. Ясно сказала? — Ясно, бабушка, — отвечает, пытаясь отдышаться, Задорова дочь. — Пойду я тогда... не знаю, что делала бы без тебя. — Думаешь, пущу я тебя до утра из дому? — дряхлая рука с невиданной силой хватается за запястье вставшей Забавы, впиваясь в кожу ногтями; ноздри же Злобы шевелятся, будто уловив что-то в воздухе. — Кровью в городе пахнет, и родной, и чужой. Пока не взойдёт солнце — шагу не ступишь отсюда... Или не хочешь ты уже своего молодца вновь увидеть?! — Хочу... — Вот и сиди тогда здесь, покуда буря из мечей не уляжется, — ворчит себе под нос старуха и, шаркая ногами, идёт вперёд, закрывая покосившуюся дверь на вторую щеколду. — Не зря кружат над детинцем блудички, к бездолью это, к беде. Всё как тогда... — Когда... бабушка? — В день, когда вспахал Рюрик поля клинком, Вадима порубил с соратниками, плотью их землю родную засеял, кровью полил — да град новый срубил, — морщит нос карга и мотает похожей на сычиное гнездо седой головой. * * * * * 1) Пядь — древнерусская мера длины, равная примерно 23,153 см (расстояние между концами большого пальца и мизинца); 2) Блудички — души утопленников или иных покойников, появляющиеся над своими могилами, блуждающие огни; 3) Прость — небольшая речка в окрестностях Великого Новгорода, левый приток Волхова. Находится в северной части Новгородского Поозерья; 4) Куна — денежная единица Древней Руси, серебряная монета. В домонетный период куна означала шкурку куницы, использовавшуюся в качестве валюты. Глава XXIX: Перепутье ГЛАВА XXIX: ПЕРЕПУТЬЕ Тучи над ночным городом сгущаются, а тёмная речная вода отражает колеблющиеся тени изумрудных холмов, деревянные стены укреплений и переменчивое, словно дрожащее от промозглого ветра, синее пламя. Старая лодка, качнувшись из-за течения, по инерции заваливается вправо, но твёрдая рука гребца возвращает судёнышко в исходное положение. Воспалёнными, усталыми от бессонной ночи глазами вся троица смотрит на твердину детинца, которая с каждым взмахом весла становится ближе. Лана, плотнее закутавшись в синий платок, стискивает стучащие друг о друга в оголтелой пляске от холода зубы; Милица, напротив, не обращает на погоду никакого внимания и лишь отрешённо наблюдает за проплывающими мимо по течению веточками, листьями и обронёнными кем-то пёстрыми лентами — возможно, оставшимися здесь ещё с княжеского бракосочетания. — Что это? — прищуривается, всматриваясь в мглистую даль, Ари. — Люди? На противоположном крепости берегу в паре вёрст от них появляются сотни пеших человеческих фигур: стоящие частоколом плечо к плечу бунтовщики с факелами и оружием идут вперёд, надвигаясь на окольный град громовой тучей. — Не думал, что их окажется так много, — продолжает дружинник и хмурится, губы его сжимаются в тонкую узкую линию. — Час от часу не легче. — Там, на Торгу... они давали время до восхода солнца сдать укрепления и ключи от детинца, — встрепенулась вдова Козводца. — Иначе возьмут положенное силой — так и сказали. — Идти против обученного посадского войска — нужно быть или очень глупыми, — бородач сильнее налегает на вёсла. — Или очень самонадеянными. — Либо чрезвычайно уверенными в том, что и впрямь всё обернётся так, как нужно им, — нарушает своё молчание наконец Милица. — Те люди, что заперли нас на чердаке, не выглядели обычными недовольными горожанами, они чётко знали, что и зачем делают. Лана почему-то тотчас отворачивается и вздрагивает от порыва знобкого ветра. * * * * * Рука Игоря приобнимает супругу за талию, пальцами второй он принимается легко перебирать её светло-русые волосы и гладить бархатную кожу на шее. Почувствовав на себе пристальный взгляд, Ольга беспокойно зашевелилась во сне и прильнула к князю всем телом, ища подсознательно тепла и защиты. — Княже... Вы спали? — открыв спросонья серые глаза, спрашивает она у хозяина киевского престола и щурится от непривычно яркого сияния свечей. — Нет, — отвечает он и продолжает ласкать её плечи. — Не могу собраться с мыслями и отпустить тревоги этой ночью. Но с тобой... — Да? — С тобой рядом мне отчего-то спокойнее. Ольга улыбается и нежно проводит тёплыми ладонями по напряжённому княжескому телу, развязывает шнуровку на рубахе и забирается под ворот, опуская ищущие тонкие пальцы всё ниже и ниже. Горячее дыхание варяжки обжигает шею князя, прикосновения сводят с ума... но он мягко отстраняет жаждущую тепла тела супруга девушку и отводит от неё цепкий взгляд тёмных глаз. — Прости... не могу собраться с мыслями и найти душевный покой. Голова моя... точно кипящий котёл, где бурлят и плещутся сомнения, оставляя такие ожоги, которые ни одной мази не суждено вылечить. — Если я не сумею залатать эти раны, — дочь Эгиля запускает пальцы в длинные волосы правителя и начинает мягко массировать тому затылок. — То, быть может, впору мне будет снять с Ваших плеч тот груз, что Вы несёте и под тяжестью его сгибаетесь и увядаете? — Боюсь, что от него тебе меня не избавить, даже если постараешься как следует, — горько улыбается Рюрикович и вздыхает. — Княжеский венец — та самая тяжесть, которую я обязан пронести с пелёнок и до самого смертного одра, Ольга. Умрут мои приближённые, вырастут дети, покроются паутинкой морщин руки, припорошит снегом седины волосы — а она так и останется со мной. — Вдвоём нести груз сподручнее, не правда ли? — сначала робко и несмело продолжает девушка и опускает руки на плечи мужа, постепенно говоря всё более уверенно. — Я поклялась разделить с моим супругом моменты счастья и горести, пройти через любые невзгоды, а значит, и с этим бременем сумею справиться. Нужна только... Ваша помощь и согласие на то. — Зачем тебе это? — князь расслабляется и закрывает глаза, в тоне его слышится искреннее, немного детское удивление. — Ты меня даже не знаешь. Да что там, ты меня даже не любишь! — Любовь можно взрастить как цветок, если окружить супруга лаской и бережным отношением. Прожить те же чувства, что и он, полюбить то же, что любо ему, стать ему верным другом и надёжным соратником — и непременно проявлять уважение. Я... не могу обещать, что сумею полюбить Вас любовью горячей и страстной, но приложу все усилия, чтобы выполнить всё остальное. С того самого дня, когда нас объявили супругами, и до самого конца мы отныне не чужие друг другу люди и связаны определёнными узами и ожиданиями... не только от окружающих, но и от нас самих. — Дядя вложил эти мудрые рассуждения в твою прекрасную голову, Ольга? — Мы говорили об этом, не скрою — но мысли свои я сейчас излагаю от чистого сердца. Я хочу научиться доверять Вам, княже — и чтобы Вы также взаимно верили мне в ответ. Чтобы не было больше встреч в городе и историй с переодеваниями, которые бросили на нас обоих неприятный свет по моей вине. — Тогда, на переправе, в тятенькином челне ты не питала ко мне уважения... Уже по моей вине, признаю, — улыбается князь, вспоминая о том, как в первую же встречу простая варяжка дала ему решительный отпор. — Что с тех пор изменилось? — Я увидела в Вас не властителя бескрайних земель или обладателя княжеского венца, а человека. Человека... тонко чувствующего и постоянно сомневающегося. Человека, в котором уверено всё населения государства от мала до велика, но который отчего-то не верит самому себе. У меня перед глазами до сих пор стоит Ваш взгляд, растерянный, счастливый и полный любви к жизни, когда Вы обнаружили себя в ладье моего отца, а не среди враждебного тёмного леса. Я... лелею беспокойство за Богуславу и траур по Гостомыслу — с момента его смерти Вы и крошки хлебной в рот не взяли, а значит, она стала потрясением не только для Игоря государя, но и для Игоря друга. И даже тот беспокойный взор в даль зажжённого восстанием Новгорода — в нём столько боли и запутанности, что ни одной пряхе их, кажется, не размотать вовеки. Но ведь можно попробовать, попытаться? — Отец называл меня слабым — и слабохарактерным. При виде свежёванных туш на охоте меня мутило, словно девицу на сносях, а от вида цепных борзых и пардусов на псарне я и вовсе мог остолбенеть от страха. Даже перед смертью... — губы князя едва заметно задрожали, а сам он сглотнул вставший в горле ком и покачал головой. — Даже перед смертью он не позволил мне с собой попрощаться, Ольга. Не обнял, не приголубил, не дал ощутить родительской тёплой руки, крепкого плеча, защиты — и при живом родителе я чувствовал себя наполовину сиротой. Знаешь, что он сделал перед тем, как испустить дух? Знаешь, как поступил с пятилетним ребёнком? Игорь до крови прикусывает нижнюю губу, голос его дрожит как у вот-вот готового расплакаться малыша. — Он схватил меня за лицо и заставил меня смотреть (1). Глядеть, не моргая и не отворачиваясь, как исступлённо трепещет в агонии когда-то полное здоровья тело, как могучие руки теряют хватку и делаются слабыми и безвольными, как угасают в глазах его последние искры жизни.. Он приказал смотреть смерти в лицо и не реветь — я и смотрел, до самого последнего вздоха. Не выдержав своего откровения, он замолчал и заплакал громко и навзрыд, с вздрагивающим от напряжения горлом и горящими от обжигающих слёз щеками. Зарыдала и Ольга. — С пяти лет я лишь единожды проронил слёзы, после смерти дорогого мне друга, почти брата. И сегодня. Девушка гладит князя по голове, покрывает его красное лицо мелкими поцелуями — а он всё продолжает говорить и изливать прорвавшуюся плотиной душу. — Он снится мне, снится почти каждую ночь, и я переживаю всё это заново. Уже двадцать два года — один и тот же сон. А знаешь, что самое забавное? Он оказался прав. Все земли, покорённые огнём, мечом или дипломатией... Всю власть, которой он добился огромными усилиями... Всё это теперь в руках никчёмного князя, который не совершил ни одного великого деяния, не построил ни одного нового города, не завершил победоносно ни одной войны. Что скажут о моих делах современники? Что прочтут в летописях потомки? — Они узнают о свершениях князя настолько великого, что не было подобных ему на Земле Русской, — прижимает к себе дрожащего, перешедшего на какой-то отчаянный шёпот, супруга Ольга. — И князь этот — Вы. Никогда не поздно начать заново и отыскать свой путь в светлое будущее. — Ты и правда так считаешь? — Никто не знает, что нам приготовили судженицы, какую судьбу избрали небожители. Ещё неделю назад я была простолюдинкой из Лыбуты, а сейчас — супруга правителя земель от Ижоры до Корсуни, великая княгиня киевская. Разве могла я такое представить? Разве не было какой-то божественной задумки в том, что случилось со всеми нами? — Не знаю... Но отчего-то мне хочется тебе верить, Ольга. — Княже... Могу я полюбопытствовать? — неуверенно спрашивает девушка, сама не зная, к лучшему это она говорит или же всё только усугубит подобным вопросом. — Потеря дорогого друга... из-за этого на свадьбе у костров Вам поплохело?