"А он... неплох. Ежели князь и впрямь примет в дружину норвежских чужаков, то они принесут ей много пользы и славных побед!" — долговязый воин отпрыгивает назад, чувствуя, как инициатива резко переходит к темноволосому оппоненту. Удары аскеманна становятся яростнее и он переходит в наступление, но сократить расстояние так, чтобы лишить копейщика преимущества, у племянника Гуды пока всё же не выходит, однако натиск от этого не ослабевает. Клинок Ульва с громким треском ломает древко копья Сверра напополам, оставляя в руке белокурого юноши лишь куцый "держак" без острия. Впрочем, заметив, что противник отвлёкся, блондин за считанные секунды оказывается перед ним и резким пинком выбивает меч из его рук. — Ты обезоружен, у меня же хоть палка осталась, — победоносно улыбается дружинник. — Я бы не торопился праздновать выигрыш, — Ульв стремительно достаёт из-за пояса сакс, и мгновение спустя Сверр видит острое лезвие кинжала, что останавливается в какой-то пяди от его кадыка. — Это не честно! — обиженно выдаёт он и возмущённо глядит на соперника. — Ничего не знаю, — нарочито медленно пожимает тот плечами и касается кончиком ножа кожи неприятеля. — На войне все средства хороши. — Но у нас не война! — не унимается Сверр. — Пока не война, однако она может начаться в любой момент, — уже более отрешённо и серьёзно добавляет Ульв; вторят ему и кивающие зрители — эту схватку Сверр проиграл. Йохан с Ари тоже закончили свою битву: лысый бородач подобно могучему туру сбил всем своим телом незадачливого норвежца с ног и занёс над ним булаву, ногой в тяжёлом сапоге придавив в землю длань противника с зажатым там топором. Что ж... ничья, по крайней мере, звучит не так скверно! Разгорячённые двойным поединком ратники из посадского войска, дружины и отряда норвежцев не замечают, как тем временем встречаются у главной башни детинца держащий туда путь Вещий Олег и уже покинувший её с понурым лицом Свенельд. — На родину отправили? — как бы невзначай задевает светловолосого аскеманна плечом воевода. — Жаль, что за победу над Трёхпалым ты выбрал не богатства, а всего лишь просьбу присоединиться к дружине. Мало того, что безземельный ярл, так ещё и воины твои остались без гроша в кармане. — Рюрик когда-то тоже пришёл сюда без клочка земли за душой, но с верными дружинниками... И какую державу оставил своему потомку? Мне ли тебе об этом рассказывать? — Ты и ногтя с его мизинца не стоишь, какая неслыханная дерзость! — гневно раздувает ноздри Вещий Олег. — Или же отчаянная самонадеянность молодости? Пройди сначала тернистым путём проигранных битв, сломанных костей, погибших товарищей, долгих лет в суровых походах — тогда, быть может, и созреешь для сравнений с ним. — Созрею? Или скисну подобно вину? Уж лучше я костьми лягу на ратном поле с молодецким пылом, чем увяну, забитый сожалениями и живущий лишь воспоминаниями о былых победах во время посиделок у костра! — Ловлю на слове — за язык тебя никто не тянул, а устроить нападение маленького отряда разбойников даже моим сединам по силам, — шепчет воспитатель Игоря и, словно подтверждая, что он не дряхлый старец, хватает нахала за грудки и что есть мочи ударяет спиной о бревенчатую стену. — Прежде чем научиться ходить, научись ползать. Понятия не имею, что наговорила тебе старуха, какие мысли внушила в твою ветреную голову, какие награды сулила — да только далеко она, в своей тёмной крепости по сей день сидит, я же, как видишь, здесь и сейчас пред тобою стою. — Научусь. И поступь моя будет лёгкой и горделивой, пока твои колени скрипят ржавыми петлями! — Попридержи язык за зубами... щенок! — Вещий Олег сжимает руку в кулак и яро заносит её для удара по самонадеянному лицу, да только не успевает ничего сделать: его останавливает голос возникшего в дверях великого князя. — Довольно! — на удивление уверенным и властным голосом остужает он пыл ссорящихся. — Уж не знаю, что вы опять не поделили, да только не пристало моему первому воеводе и завоеводчику (12) киевскому колошматить друг друга как неразумным мальчишкам! Хватка дяди князя от таких вестей разом ослабевает, а Свенельд, отвесив хозяину престола низкий поклон, с победоносной улыбкой двигается к собравшимся во дворе воякам, что только что закончили товарищеский поединок двое на двое. — Совсем тебе голову отшибло взрывом от кораблей Трёхпалого? — рычит на племянника воевода, чувствуя, как сердце колет обида. — Что скажут в столице на то, что князь чужака привечает, да ещё и на такой чин сразу?! — Чуть ли не все варяги в дружине были когда-то чужаками. Бранимир прибыл на службу к отцу с Готланда, ты, дядя, тоже встретил его на далёких северных берегах. Что же до бояр киеских... Их ропот мы сможем заглушить, а вот ежели Свенельд со своим хирдом вернётся на родину и расскажет там о взятом врагами детинце, о почти победивших нас голодранцах и разбойниках... То сколько ещё орд, подобных таковой у Инга, позарится на лёгкую добычу и приплывёт под стены Новгорода? Сможем ли мы сдержать ещё несколько таких волн и не пасть? — невольно вырывается у Игоря, и он крепче стискивает зубы, сожалея, что не смог сдержаться. — Таких отчаянных и умелых воинов лучше держать ближе к себе и делать друзьями, чем врагами, которым известно больше положенного. — Ты видел, как ведёт себя этот юнец? Как держится особливо и гордо? — Киев собьёт с него всю спесь, не волнуйся. Ты как никто другой сможешь об этом позаботиться. — Не просто так он всё это затеял, чует моё сердце, приложила к этому свои гнусные лапы старая княгиня, — не унимается воевода, лицо которого искажает презрительная гримаса. — Поди узнай, что у змеи на уме... — Какой бы эта змея не была, она твоя сестра и мать великого князя. Моя мать, — перебивает старшего темноволосый наследник Рюрика. — Или напомнить, что и ты не без греха? Что скрывал от меня её письма, что делал вид, будто не раскаилась она, не изменилась? — Сколько шкур бы змея не сменила, змеёй она и останется, — сверкает глазами воевода. — Только так можно было защитить тебя и престол от пагубного яда, только так разорвать пуповину! Или и мне напомнить тебе, княже, за какие проступки отправилась она доживать свой век в оставленную всеми Ладогу? Игорь молчит. — Только не говори мне, что поддался отравленным речам старухи... — разочарованно мотает седой головой Вещий Олег. — Неужто вернёшь ты её ко двору, перечеркнёшь свой же указ?! — Я ещё не принял решение, — морщит лоб великий князь. — Нужно как следует подумать. * * * * * Забава проснулась уже как несколько минут тому назад. Девушка, вздохнув, провела рукой по льняной простыне с витиеватыми узорами (не зря столько лет вышивала она приданое!), а затем сладко потянулась и прильнула к лежащему справа супругу. Дочь трактирщика, не веря тому, что жив Ходута и они наконец-то вместе, гладит его по кудрявой голове, касается широких плеч, втягивает слегка терпкий, мускусный аромат — словно не может насытиться своей любовью. Судя по настойчиво бьющим в глаза сквозь окна солнечным лучам, день уже давно вступил в свои права, а значит, не поваляться ей в тёплом ложе. Сегодня ей в компании самой княгини предстояло посетить калачный ряд и заказать у пекарей бабки Выпи (13) хлеба для потерявших кормильцев семей. Коли стала ты женой посадника — будь добра стать помощницей не только в делах домашних, но и государственных. Ходута, будто почуяв что-то неладное, принимается беспокойно ворочаться во сне. Забава, дабы успокоить супруга и не нарушить его сладкой дрёмы, прижимается к нему крепче прежнего, протягивает руку, чтобы убрать непослушный тугой локон, упавший на лоб любимого... Алая шёлковая нить на её запястье натягивается до предела и рвётся, отчего сердце пронзает сотней уколов игла злого рока. По спине темноволосой красавицы пробегает озноб, а вслед за ним — волна жара. Будто чьи-то цепкие, когтистые лапы обнимают её сзади... и тянут, тянут куда-то в развергнувшуюся пустоту. — Доброе... утро... — лениво, вполголоса приветствует её разлепвший веки Ходута и тут же проваливается обратно в свой сон. — Отдыхай, — шепчет в ответ Забава, всё ещё чувствующая мороз на своей коже и какую-то неотвратимую тревогу. — И набирайся сил. Осторожно она встаёт с ложа молодожёнов и перед тем, как выскользнуть из опочивальни, бросает последний влюблённый взгляд на спящего как младенца богатыря. Одним только плох крепкий сон — говорят, что он смахивает на смерть. Уже через полчаса она вместе с Ольгой ехала в крытой повозке, окружённой охраной, по направлению к Торгу. Неподвижная, погружённая в собственные мысли и задумчиво наблюдающая за проплывающими мимо улочками, Забава не сразу слышит вопрос супруги Игоря — поэтому княгине приходится повторить его. — Успела ли ты обжиться на новом месте, Забава? Нужна какая-то помощь? — А? — вздрагивает девушка, очнувшись от своего забытия, и тут же стыдливо опускает глаза в пол. — Да, весь скарб мы уже перевезли, осталось только разобрать свадебные подарки да привести в порядок остальной дом, дальше... опочивальни мы пока ничего не обустроили. — Немудрено это, — едва заметно улыбается дочь Эгиля серыми глазами. — Богуслава передала свои записи, дала напутствия? — Амбарные книги в трактире моего батюшки кажутся детской азбукой по сравнению с ними, но, уверена, я почерпну оттуда много полезного, как и из назначенных на грядущую неделю встреч. Пекари, портнихи, гончары, распорядительницы в богадельнях — со столькими людьми мне предстоит познакомиться! — Уверена, что вы с супругом станете достойной сменой для Гостомысла с Богуславой, если и вовсе не превзойдёте их, — кивает Ольга и слегка подпрыгивает на месте от того, что повозка их остановилась прямо у выхода с калачного ряда. — Вот и приехали мы, правда... к подобной встрече я не готовилась... И удивляться было чему: прознав о визите раздававшей на собственной свадьбе хлеб да вино княгини, у улочки пекарей собралась целая толпа из десятков вдов, сирот, оставшихся без крова горожан и нищих, которые волной нахлынули на повозку. Мгновение — и обе девушки с десятком охранников оказываются в центре бушующего людского моря. — Княгине! — кричит, пытаясь прорваться ближе, невысокая замарашка лет тринадцати. — Княгине, не оставь нас, беззащитных и беспомощных, на произвол судьбы! — И жена посадника с нею... Помогут они, спасут! — вторит ей беззубый калека, который возносит руки к небесам. На сердце у Ольги делается очень тепло, даже горячо... Словно сама любовь разливается где-то глубоко внутри у дочери Эгиля. Это чувство, она, пожалуй, не забудет никогда — чувство того, что ты можешь сделать чужие жизни чуть ярче и изменить их в лучшую сторону. — Мой муж служил ратником в детинце, — подпрыгивает, хоть как-то стараясь выделиться среди волн из голов, рыжеволосая женщина. — Да погиб, осталась я с его долгами и тремя чадами на шее! — Сын мой сложил голову, за твоего князя живота лишился! — расталкивает просящих полная старуха и тянет к Ольге морщинистую, грязную длань... и цепляется ногтями в плечо и принимается трясти за него, оставляя на коже синяки даже сквозь плотную ткань платья. — Где теперь мой кормилец?! Где?! Супруга Игоря, стиснув зубы от боли, жестом останавливает стражника, который уже занёс руку над обезумевшей женщиной, и повышает голос на всех вокруг: — Расступитесь... и умолкните! Коли останусь я здесь, посреди гвалта и неразберихи, то не сумею помочь ни вам, ни иным нуждающимся! Скопище из просителей и впрямь становится тише и делает несколько шагов назад, освобождая дорогу княгине; сама же Ольга одной рукой хватает опешившую от страха Забаву, а второй касается сопровождавшего их мальчишку-чинопёра (14). — Деян, запиши все их прошения, никого не оставь без внимания, всех чутко выслушай, — сверкает она глазами на стражу и помощника. — Мы же с Забавою навестим Выпь, дела бéды решают лучше слов. — Дорогу! — кричит зычным голосом один из охранников, и толпа расщедривается, пропуская в узкий переулок обеих девушек с парой гридей. Затаившийся лисом за нагромождением бочек, ящиков, корзин и мешков тать, одетый в чёрное, чертыхается про себя и опускает стрелу вместе с натянутым луком — сквозь весь этот люд ей всё равно не достичь ненавистной цели. Остаётся только ждать, но это он умел делать как никто другой. Часом позже поток страждущих убывает, и писарь Деян наконец-то с облегчением вздыхает. В сопровождении двух стражников, уладив дела с хлебниками, выплывает из калачного ряда и Ольга с Забавой. К жене Рюриковича откуда ни возьмись подбегает мальчуган-оборванец лет десяти — и она обнимает его и гладит по спутанным белокурым волосам. Душегуб тем временем накладывает на оружие стрелу, поднимает лук и натягивает наполовину тетиву дрожащей дланью. Улыбнувшись, дочь Эгиля целует парнишку и вкладывает в запачканную ладошку серебряную монету, пока плечи мужчины напрягаются, а голубые глаза прищуриваются, целясь острым наконечником точно в грудь варяжки. Счастливый босоногий мальчишка вприпрыжку убегает куда-то вглубь Торга, а Забава ладонью закрывает очи, ослеплённые случайным бликом... и сквозь пальцы замечает смотрящее прямо в их сторону стальное навершие, которое и отражает солнечные лучи. Душегуб, переборов себя, наконец отпускает тетиву и, затаив дыхание, следит за полётом высвобожденной стрелы. Ольга тотчас поворачивает голову влево и... слышит пронзительный свист. Время словно останавливает свой ход. Перед ней проносятся перекошенные лица стражников, Забава, прекрасное чело которой искажает гримаса ужаса и удивления — и длинная стрела с гусиным оперением и обоюдоострым наконечником, хищной птицей летящая в её грудь. — Княгиня! Прежде чем Ольга что-либо успевает осознать, Забава кидается к ней и всем своим хрупким телом отталкивает в сторону. Тёмный, почти чёрный наконечник пронзает тонкую кожу на смуглой коже и рвёт нить подаренного Ходутой украшения. Орошённые багрянцем жемчужины, как горошины, с дробным стуком сыпятся на дощатую мостовую, а следом за ними падают на землю и крупные, ярко-рубиновые капли. От вида крови у варяжки перехватило дыхание и её повело в сторону, однако лишь на мгновение; молниеносно глядит она на Забаву — да только не помочь ей уже никаким лекарям, ибо девушка вмиг побледнела и испустила дух, оставив от себя лишь окрашенную кровью в алый цвет нить от ожерелья... — Княгиня, — трясёт её за плечи, пытаясь привести в чувство, Деян. — Княгиня, быстрее, в повозку! — Княгиня, поезжайте! — вторит ему один из стражников, но та как будто не слышит их речей, и лишь пальцы её так крепко сжимают рукава собственного платья, что те с треском рвутся, а стальные глаза неистово смотрят в нагромождение всевозможного скарба. — Никуда я... Не поеду! — вместе с длинным медленным выдохом доносятся с уст княгини слова. — Пока не найду пролившего кровь... Стреляли... Оттуда стреляли!