Со времён охватившего северные рубежи Руси ужаса минуло две недели, что по ощущениям длились будто бы в несколько раз дольше. Несмотря на середину липня (2) и жаркую, сухую погоду, весь Новгород словно окоченел в своём трауре и не смог согреться ни обжигающими вином да мёдом во время тризны, ни теплом очагов в опустевших жилищах. Как и желала того Лана, город потерял тысячи мужчин, не делая различия между старыми и молодыми, не разбирая, кто какого чина: сотник ли, ремесленник или же знатный боярин. Вокруг, куда ни глянь, царила смерть, что выкосила всех — и своих, и чужих. Сотни из пылающих огненных цветков распустились на окраине города (3), и оставшиеся в живых со слезами на глазах и тревогой в душе проводили в последний путь тех своих родных и близких, что пали жертвами междоусобиц и распрей. Усопшие новгородцы в белоснежных одеждах, накрытые такого же цвета покрывалами, один за другим превращались в прах на своих крадах (4), Свенельд же отправил в путешествие в далёкую Вальхаллу на остатках своего флота тех из преданного хирда (5), кто сложил головы во владениях князя Игоря. Как и было заведено у варягов, сгорели они как знатные воины, со всеми почестями, на длинных кораблях и от зажжённого ярлом пламени (6). Впрочем, не все удостоились должного погребения. Отребье Инга, от которого остались кожа да кости, так и продолжило лежать в поле под стенами детинца, и лишь крики ссорящегося из-за падали воронья напоминали о бесславной кончине злодеев. Отсечённую голову принесшего столько бед и боли трёхпалого бастарда Свенельд, как и клялся когда-то, отправил на родину в бочонке с мёдом. Пусть он и потратил несколько месяцев на поиски ублюдка, пусть и ввязался в очередную сомнительную авантюру... месть от этого не перестала быть сладкой. Ульв, Йохан и большая часть верных ему воинов остались здесь, в Хольмгарде, дожидаться ответа великого князя из рода Рюрика на его просьбу; прочие же вместе с трофеем отплыли к скалистым солёным берегам родного Хордагарда. Всеволод, которого ежедневно истязали пытками и морили голодом, стоически молчал и не проронил ни слова, зато остальные из уцелевших предателей оказались намного сговорчивее. Некрас со своими верными товарищами перевернули каждый дом в городе и его окрестностях, заглянули в каждую яругу, камня на камень не оставили — и отыскали почти всех из смутьянов, которым повезло сбежать и укрыться от государева правосудия на какое-то время. Сначала на городской площади вырос настоящий лес из виселиц с качающимися на них отступниками из знатных людей, спустя несколько дней же на смену им пришли установленные на столбах майдана деревянные таблички. Как и обещал восставшему люду князь Игорь, заключенный между новгородцами и его отцом договор отныне скреплялся не только словами, но нашёл и более осязаемое воплощение. Отныне все взаимные обязательства правителя и горожан были высечены буквами в дереве, так, чтобы каждый владеющий грамотой мог ознакомиться с ними — и поразмыслить, все ли соблюдают законы своих пращуров. Пусть холодное и зловонное дыхание смерти всё ещё ощущалось в каждом порыве ветра, город постепенно стал возвращаться к привычному укладу вещей и повседневным делам. Торг вновь наполнился купцами с заморскими товарами, ремесленники распахнули двери пустовавших лавочек, кабатчики — питейных заведений, а плотники и каменщики взялись за восстановление израненного города и принялись латать в его стенах дыры. Хоть работы и было непочатый край, неравнодушных сердец и умелых рук в Новгороде тоже хватало! Маленький Гостомысл наконец-то вернулся к матушке, и убитая скорбью по супругу Богуслава нашла утешение в воспитании сынишки, как две капли воды похожего на градоначальника. Женщина ни на минуту не расставалась с отроком и берегла его как зеницу своего ока, больше не доверяя ни нянькам, ни стражникам. Времени у них впереди — целая жизнь, ведь теперь она всецело посвятит себя сыну и отойдёт от призрения нуждающихся, которым занималась при прежнем посаднике. Сиротой Новгород не остался. Вставший на ноги буквально за какую-то пару дней Ходута будто заново родился, и вместо ветра в кудрявой голове поселились более взвешенные и взрослые думы. Вместе с Некрасом он навещал посадское войско в отстроенном заново детинце, с княгиней и Бранимиром интересовался делами оставшихся без кормильцев семей, с Вещим Олегом подробно изучал отцовы записи и азы управления городом — одним словом, готовился унаследовать титул градоначальника от мечтавшего сделать так много, но погибшего раньше времени родителя. Ольга с Игорем и обоими воеводами перебрались из особняка Гостомысла — Богуславе с сыном нужны были покой и уединение, а не постоянные государственные дела — в опустевшее жилище Ланы и Ковзодца. Порой дочери Эгиля мерещился в ночи её синий платок, временами она словно ловила на себе печальный взгляд таких же лазурных глаз, но мысленно успокаивала себя и возвращалась ко сну. Где бы ни находилась сейчас вдова главы торгового братства, в причинившем женщине столько боли городе её точно не было. И пока одни семьи носили траур по погибшим и оплакивали их, другие, несмотря на все злоключения, умудрялись воссоединиться и расцвести заново буйным цветом. Позавчерашней ночью отгремели сразу две свадьбы — Ходуты с Забавой да Милицы с Ари; последнему и вовсе повезло вдвойне, ведь нашёл он в северном городе не только старую любовь, но и кое-кого не менее родного — того, что и не надеялся когда-либо уже встретить. В тот день явился к нему Бранимир, совсем на себя не похожий — всполошенный да неуверенный — и спросил о том, откуда у дружинника подвеска в виде руны "ᛚ", столь похожая на ту, что когда оставил он своей возлюбленной перед тем, как отправиться служить князю Рюрику (7). Рассказал лысый дружинник старому воеводе и о матери, погибшей во время родов, и о паре из соседней деревне, что взяла его на воспитание взамен недавно скончавшемуся сыну, и о единственном напоминании о родительнице в виде драгоценного украшения. — Как звали? Как звали мать твою с готландских берегов? — Сив её имя, — отвечает, ничего не понимая, Ари. Старый вояка тут же бросается обнимать его, прижимать к широкой груди, покрывать слезами и поцелуями. Бородач, поражённый поведением воеводы, ошеломлённо хлопает веками, глядит на него, пока с влажными глазами и дрожащими губами тот не продолжает: — Я твой отец. * * * * * Ломоть хлеба с горстью перезрелых вишен в тарелке из необожённой глины с глухим звуком оказывается на холодном полу темницы, но сидящий в заключении не обращает на еду никакого внимания, вместо этого поднимая заплывшие синяками воспалённые очи к своему гостю. — Неужто... воевода расщедрился сегодня? — шевелить сухими, разбитыми губами по-прежнему неприятно, но Всеволод уже успел за столько лет привыкнуть к боли как к чему-то совершенно обыденному, сродни воздуху или солнечному свету вокруг. — Это от меня, — с горечью глядит на исхудавшего воспитателя, на котором не осталось ни единого живого места, Щука. — Сложно сюда было попасть, а ещё сложнее — выпросить стражу оставить нас наедине для очередных пыток. Поэтому... и мне придётся добавить тебе пару шишек да ушибов, дабы не вызвать подозрений. — Дерзай же, чего ты ждёшь, — ухмыляется ростовский князь и подставляет для череды ударов превратившееся в сплошной синяк лицо. — Как твои успехи, сынок? Не подозревает ли чего старый волк? — Нет, его доверие несомненно. Может, и были у него какие-то соображения раньше, но после того, как я сообщил Олегу о побеге молодой княгини, все они испарились. — Любопытно... а супруга Игоря здесь причём? — Мы... сблизились, — мотает головой, подрывая сальные догадки острожника, рыжеволосый конюх. — Как товарищи, она хорошая, ладная девица, и со своим умом в голове... И помочь я хотел я искренне, да только всё равно бы её отыскали и вернули обратно — а так она хоть сыграла свою роль и возвысила меня перед воеводой. Юноша краснеет и стыдливо опускает глаза в неровный земляной пол темницы: похоже, что действительно его совесть зазрила. — Ежели и впрямь ты не только к княжьему воспитателю, но и к супруге его приближен... Сподручно это, да только следует тебе ещё ближе стать к воеводе, превратиться в тень его, рубашку на его теле — так, чтобы никаких подозрений у него больше не возникло. Моя участь уже предрешена, и окажусь я в могиле днём раньше или днём позже, неважно. Главное, чтобы дело моё продолжило жить в тебе. А теперь послушай старика и не смей спорить... Вечером Щука возвратился в поруб к своему воспитателю, но на сей раз не один — с ним явился Вещий Олег. Воевода, с презрением посмотрев на сидельца, что не выражал ему никакого почтения и делал вид, что вовсе не замечает, подходит к нему вплотную и шепчет прямо на опухшее, синее ухо. — Тебе выбирать, сдохнешь ты здесь медленно и мучительно от голода или же найдёшь вечный покой быстро и почти безболезненно, ежели поведаешь, кто твои споборники да единомышленники. — Я приму любую... смерть, — скалит зубы мужчина и медленно поднимает из-за головы руки в кандалах, соединённые чуть более длинной, нежели обычно, цепью. — Но сначала за свои грехи ответишь ты и отправишься к Рюрику! Мгновение — и Всеволод пинает воеводу в живот, следом набрасывая ему на шею цепь с крупными звеньями и изо всех сил туго сжимая её на кадыке ненавистного врага так, чтобы она посинела... так, чтобы как бы не кашлял и не противился, не сумел бы вырваться из этой мёртвой хватки! Воевода принимается сдавленно сипеть, лёгкие его сводят судороги, он отчаянно дёргается — но воздуха не хватает и перед глазами всё начинает плыть и сливаться в какую-то бесформенную, огромную кляксу. Ошеломлённый Щука дышит так тяжело, словно это на его шее сейчас удавка, а не у воеводы; бросает испуганный взгляд сначала на Вещего Олега, а затем на Всеволода. Последний, уже теряя силы продолжать, кивает ему и почти незаметно улыбается, в глубине его усталых глаз впервые за долгие годы разливается какое-то янтарно-медовое тепло... И разом гаснет, исчезая в вечной темноте, когда острое лезвие ножа в руке рыжего конюха входит ему в горло. Кровь струёй брызжет на лицо и одежды Вещего Олега, хватка цепей на его вые слабеет — и воевода, собрав остатки сил, отталкивает от себя князя-предателя. Он неуклюже падает куда-то в угол темницы, захлёбываясь и дрожа как едва тлеющий огонёк костра среди сырых дров, прежде чем навсегда затихнуть. — Щука! Больше ты не конюх и не сокольничий мне, — жадно ловя губами воздух, обращается хриплым голосом к конопатому отроку, плечи которого ходуном ходят, воевода. — Отныне становишься ты... моим рындой (8)! * * * * * Этой ночью ей не спалось. Едва только закрывала Ольга глаза, только смыкала веки — появлялся перед её взором образ закутанной в синий платок Ланы. Вдова не отрываясь глядела на неё своими большими, похожими на лисьи, очами и будто куда-то звала за собой, да только ни слова не молвила. Бережно, чтобы не потревожить князя, она встаёт с постели и тихо, на цыпочках крадётся в сторону кабинета Козводца — отчего-то именно туда ведёт её шестое чувство. Старые, покоробленные ступеньки скрипят под босыми ногами княгини, и она, вооружившись масляным светильником, ступает в святую святых главы торгового братства. Вдова его словно и не заглядывала сюда с момента кончины супруга: на массивном столе так и остались лежать покрытые тонким слоем пыли берестяные грамоты да писала (9), а на полках нашли своё пристанище более дорогие амбарные книги из пергамена. Завороженная — столько фолиантов одновременно ей не доводилось видеть! — Ольга скользит по дюжине томов с записями работорговца, дотрагивается до кожаных переплётов... и неожиданно вздрагивает, вместо замшево-бархатистого тепла ощущая на кончиках пальцев холодное прикосновение металла. Среди книг стоит в точности повторяющая их размер и форму шкатулка из тонкой меди, которую она с нетерпением достаёт с полки и, затаив дыхание, открывает... Внутри оказываются десятки тонких, заплетённых разноцветными лентами прядей детских волос — жуткое зрелище, от которого в жилах стынет кровь, если вспомнить пристрастия Козводца; однако с ними же рядом лежит и несколько крупных драгоценных яхонтов, и пара золотых колец, и пять искусно выполненных серебряных перстов. Значит, были у негодяи дубликаты ключей, которые так жаждала получить его вдова? * * * * * — Свою находку... — Игорь, приобняв молодую супругу за талию, обнимает её сзади сильными руками и мягко целует в щёку. — Оставь себе и распорядись драгоценностями так, как пожелаешь. Раз уж отыскала как-то ты маленький тайник, то тебе и владеть всем содержимым. — Тогда обрадую Ходуту с Забавой. Выделенных из городской казны средств на еду для обездоленных пока не хватает, и если сумею потратить я эти побрякушки на благое дело и подарить нескольким десяткам семей свежий хле... — ноги девушки едва не подкашиваются, когда влажные губы князя встречаются с её устами и сливаются в коротком страстном поцелуе. — Кстати говоря, о побрякушках. — шепчет ей темноволосый сын Рюрика на ухо, обдавая кожу горячим дыханием. — Думаю, настало время тебе избавиться от этой подделки, которую не пристало носить супруге великого князя. Одним движением Игорь снимает с неё гайтан с подвеской в виде лебедя, купленный Ольгой на Торгу во время её первой вылазки в мальчишеском образе, и украшение падает на пол; мгновение спустя оказывается у ног девушки и её тонкое льняное платье. — Княже... но это один из символов Вашего рода... — Сама же проговорилась, что из латуни кулон, хоть и с позолотой... — смеётся он в ответ и ныряет левой рукой в небольшую мошну на своём поясе, левой же крепче прижимает супругу к своей проснувшейся плоти. — Изготовим в столице точно такой же, но достойный тебя по-настоящему. А пока... смотри, что подобрали ему на замену местные искусники! В раскрытой ладони мужа Ольга замечает тонкой работы подвеску на золотой цепочке — настолько прекрасную, что сами собой её глаза широко распахиваются от восхищения и загораются такими же золотистыми искорками. — Как красиво! — изумлённо вздыхает варяжка. — Только... что это? — Впрямь не знаешь или прикидываешься? Вот уж не думал, что есть на свете вещи, которым я тебя смогу научить, — с долей недоверия смотрит на неё великий князь и застёгивает подарок на шее возлюбленной. — Несколько таких вещей всё же нашлось... Рассказать о них? Или лучше... — серые глаза глядят снизу вверх на мужчину, а губы расплываются в лукавой улыбке. — Показать? Хозяин киевского престола утвердительно кивает. — Наши предки называют его Мидгардсормом (10), великим змеем, что приведёт к погибели прежнего мира и рождению мира иного. От вечности к беконечности, от разрушения к созиданию, от жизни к смерти, и так — по кругу, — последние слова Игорь произносит дрожащим от прикосновений Ольги голосом, и запрокинув голову, завершает фразу уже совсем глухим тоном, словно в его груди не хватает воздуха. — Конец пути — начало чего-то... нового... — Довольно слов, — нетерпеливыми пальцами она стягивает с супруга рубаху и швыряет её в сторону, а затем подносит перст к блестящим от влаги губам мужчины, неуловимым движением второй руки ослабляя его пояс. — Не пора ли и нам поработать над чем-то новым, скажем, наследником? — Ещё спрашиваешь? — усмехается племянник Вещего Олега. Пожалуй, они могут позволить себе немного опоздать на встречи с калачниками да посадским войском. Золотой змей на раскрасневшейся шее девушки принимается ритмично подскакивать, сначала — медленно, а затем всё выше и выше, сильнее и сильнее, сверкая от капелек пота и проникающего сквозь щёлку меж ставней дневного света. * * * * * Сверр был готов! Ремни на пластинчатой броне затянуты, древко от копья привычно согревает руку шершавым теплом, а длинных волос, которые приходилось убирать в такого рода стычках в хвост, не было при нём уже как две недели. Впрочем, плохому фехтовальщику и лысина мешает — поэтому стоящий с ним плечом к плечу Ари и предпочитает мечу тяжёлую палицу. — Твой последний бой как-никак, — ухмыляется долговязый дружинник, легонько ткнув напарника в бок локтём. — Смотри, не оплошай! — Я-то могу себе это позволить, а вот коли ты проиграешь, до конца службы будешь слышать за спиной пересуды да насмешки, — бородач крепко сжимает рукоять булавы и делает шаг вперёд. — Ну, показывайте, из какого теста слеплены! — С превеликим удовольствием! — бросает ему стоящий напротив Йохан, взгляд которого, пожалуй, вышел даже чересчур наглым и твёрдым; в его длани сверкает серебром лезвие топора. Ульв же, слегка поклонившись всем участникам тренировочной битвы, молча достаёт из ножен меч и занимает боевую стойку. Собравшиеся вокруг земляной плошадки ратники из посадского войска зычно кричат и поднимают руки, давая знак, что сражение начинается! Уже через мгновение раздаётся лязг схлестнувшегося между собой оружия — с утробным, почти звериным рыком лысый дружинник замахивается из-за головы своей шипастой дубиной и обрушивает ту на сына корабела, однако Йохан умело блокирует удар бродексом (11). Сверр один за другим делает жалящие выпады копьём, одновременно не подпуская противника к себе на близкое расстояние и проверяя его защиту на прочность, но Ульв умело уворачивается от каждой атаки и непринуждённо вертит в руке лёгкий меч.