— Тебя хотел увидеть... — продолжает он и сжимает руки в кулаки. — И за отца отомстить, его ведь сгубил за долги тот, рыжий. Которого я с тобой да Ланой вывез... Которого я... — Так вот зачем перстень княжеский тебе понадобился... — тяжело вздыхает княгиня и касается висков кончиками тонких пальцев, соединив наконец все ниточки в своей голове воедино. — За долги отца расплатиться... — Когда только поехал я по делам отца в Новгород, разобраться во всём... Тогда ещё знакомые его сказали, что есть люди, недовольные беззаконием купеческого братства, желающие им отомстить — и князю, теперь уже твоему, заодно. После "смерти" мне терять было уже нечего. Видел я тебя на Торгу с конюхом, в мужском облачении, хотел рассказать обо всём, да не посмел при нём подходить. А там уж завертелось всё, закрутилось... — Завертелось — это единственного ребёнка у убитой горем вдовы выкрасть для неведомо кого? Закрутилось — супротив государства выступить? Супротив государя? Супротив... меня! — Мальчишке не грозит ничего, посадят его править городом со знающими боярами и дядьками. А голову князя твоего трусливого по каждой улице, по каждому концу пронесут, чтобы видел честной народ, что закончились его беды. И наши беды закончились, как раньше заживём — да только ладнее прежнего. Сулили мне добротный дом да дюжину голов скота в придачу, не говоря уже о золо... — Глупа я была, Славко... Да только ты глупым и остался. — Разве не хочешь ты вернуть всё? — непонимающе глядит он на варяжку, всматривается в непроницаемое лицо, пытается угадать, к чему молвила она такие слова... — Не желаешь быть со мной вместе? Без твоего князя, без окаянной дружины, без старого Олега — лишь ты да я! — Не Славко ты, кто-то другой, чужой... не то жестокий, не то неразумный. А может, и всё вместе. Не мог тот, кого я называла возлюбленным, испачкать руки в крови. Не мог обидеть невинное дитя. И чужого украсть не мог... Да только был ли он на самом деле? Или не ты переменился, а я слепой бродила в потёмках и наконец-то прозрела? И ради тебя я семью оставила, ради тебя продалась Вещему Олегу... — Вот ты как заговорила... — шипит сквозь зубы Ярослав и краснеет, а на лице его выступают желваки. — На шелка и жемчуга меня променяла? На меха и дорогие подарки?! Не успевает он, разъярённый, опрометью кинуться к девушке, как в живот ему ударяет загнутым концом коцюба (4), и злодей сгибается в три погибели, качается на месте и сдавленно стонет от боли. — За серебро... — кашляет он и делает шаг вперёд. — Продалась! Позабыла про меня! — Ещё на пядь хотя бы подойдёшь — угодит она по голове или сломает пальцы, — заявляет дочь Эгиля, вцепившись в рукоять кочерги до побелевших костяшек и выставив её между собой и молодцем. — Убирайся долой с глаз моих на все четыре стороны, чтобы очи мои тебя больше не видели. А ежели... учудишь опять чего... — от волнения становится тяжелее дышать, но она, пересилив себя, продолжает. — Получишь ту участь, от которой дважды спасся! — Поплатишься ты за эти слова! На лице Ярослава застывает какая-то бессильная злоба, и он с раздутыми от гнева ноздрями громко хлопает дверью и оставляет девушку одну. Забившись в угол, варяжка тотчас захлёбывается горькими и горячими слезами. * * * * * Всеволод не обманул: в качестве сопровождения к Лане было приставлено полтора десятка одинаковых воинов, с ног до головы замотанных в чёрное. Вместе с охраной они прибыли в гавань новгородского Торга, где в последний раз вдова Козводца ступила на борт старого корабля, что выступал своеобразным плавучим обиталищем для членов торгового братства. Трюм по-прежнему пах терпкой мокрой древесиной и тиной. Скользнув мимо рядов из ящиков и бочек, Лана с неровным от волнения дыханием оказывается у огромного, чуть ли не в человеческий рост, сундука. Отлитый из железа, с оттиснутыми на нём животными из старой легенды ильменских словен — разве нет в этом какой-то горькой иронии? — он всё это время ждал своего часа вместе с таящимися внутри несметными богатствами. Дрожащими руками она ныряет в небольшой мешочек на поясе и достаёт из него первый перст, посеребренный мизинец. Хрущ. Карлик, благодаря незаурядному уму и торговле редкими снадобьями заслуживший такое высокое положение, что и настоящим великанам не снилось. Недомерок, промышлявший изготовлением самых разных зелий, среди которых были не только лекарства, но и лишающие жертву воли афродизиаки, и коварные яды, и теплящиеся в пузырьках болезни и недуги... Его короткие, кривые пальцы на своём лице она по-прежнему чувствовала. Сморщившись от отвращения, женщина делает несколько поворотов — и ключ вкручивается по резьбе в паз на покоящейся над замком беспалой кисти. Следующим она извлекает безымянный палец. Вол. Бывший член лепшей дружины Рюрика, а затем и Вещего Олега. Несмотря на несомненный талант воителя, задерживаться в рядах ратников до самой старости он не стал, вместо этого выбрав другое связанное с оружием ремесло. Саксонские мечи — едва ли не лучшие на всём свете — он ковал из готовых рукоятей и лезвий в своей кузнице и втридорога продавал их по всем окрестным землям. Резкие, нарочито сильные движения торговца мечами болезненным эхом отзываются в тех уголках тела купчихи, которые терзали негодяи из братства. Входит в положенное "гнездо" и он. Холодящее прикосновение к коже — и вот следующий, противопоставленный остальным большой палец. Вепрь. Кичившийся молодой женой из столичного дворца дородный торговец мёдом и воском, погубивший не одну жизнь в своём вечном голоде: не только за яствами, но и богатствами. Сальные руки и такой же скользкий, поросячий взгляд, что рассматривает её сверху не как человека, но будто кусок мяса... Он занимает своё место, и остаётся совсем немного, всего два ключа к хитрому механизму. Рейнеке, средний палец. Хитрый, изворотливый, словно лис, он держал под собой всех добытчиков пушного зверя в городе и когда угрозами, а когда суля пустые обещания скупал у тех за бесценок шкурки, чтобы самому как можно выгоднее сбыть их. Единственный из четвёрки, кто не притронулся к ней и покинул трюм, едва только остальные начали свои зверства. Впрочем, делает ли это его лучше остальных? Едва ли. И, наконец, он. Козводец. Одержимое чужой молодостью и невинностью чудовище, которому не впервой было распоряжаться людскими жизнями как чем-то совершенно обыденным. Да и разве может быть что-то человеческое в работорговце? Последний, указательный палец присоединяется к остальным, и Лана один за другим загибает их так, чтобы поочерёдно кончики их вошли в отверстия на замке. Один. Два. Три. Четыре. Пять... Щёлк! Глухо простонав, крышка наконец-то поддаётся, и сундук со скрипом открывается, являя добившейся своего женщине... несколько свёртков бархата и парчи, отрез шёлка, дюжину шкурок куницы да сотню-другую серебряных монет. Никакими несметными богатствами там и не пахло: все средства братства покойный супруг Ланы потратил на свои грязные противоестественные забавы. * * * * * Пусть дочь Эгиля и была пленницей, но по-прежнему оставалась княгиней, поэтому заговорщики в чёрном не только не тронули её, но и позволили увидеть сынишку посадника, что всё никак не мог успокоиться и которого хоть одно знакомое лицо могло бы утихомирить. А уже через несколько часов постоялый двор захлестнули лязг мечей, треск дерева, громкие шаги и вопли раненых, однако Ольга, спрятавшаяся вместе с маленьким сыном Богуславы в кладовой, казалось, не обращала внимания на них. Единственным, что сейчас она слышала, было испуганное биение крохотного сердечка и всхлипы младшего Гостомысла. — Тише.. — мягко касается она плеча малыша и, посмотрев на мальчугана одновременно взволнованным и полным нежности взглядом, шепчет. — Тише... Иначе найдут нас плохие люди и не увидим мы больше твою матушку. Наследник градоначальника вмиг замолкает — похоже, эти слова его по-настоящему испугали — и лишь сильнее прижимается к тёплой груди девушки, которая кажется единственным островком безопасности в этом жутком месте. С сорванными с петель дверьми за порогом виталища (5) появляется Бранимир, направо и налево рубит врагов; вверх, по лестнице, спешат Сверр и Свенельд, а Вещий Олег вместе со Щукой и ещё несколькими ратниками выводит из его убежища осунувшегося и побледневшего Всеволода. — Ты, значит, всё устроил, — воевода толкает в спину с заведёнными за неё связанными руками ростовского князя. — Столько лет прошло, а всё не унялся, не смирился, не угомонил своего беспричинного гнева... Окаянный пёс. — За годы померк для меня блеск золота, перестали привлекать драгоценности и яства, тронный зал превратился в тюрьму... Да только старая рана болит по-прежнему, сколько лет бы ни минуло, — качает он головой и на мгновение встречается взглядом с рыжеволосым юношей. — Сердце моё вырвали вы, когда забрали единственного сына — так отчего удивляетесь моей бессердечности? Давай, пронзи грудь мою клинком — всё равно пусто там, зияет только холодная мрачная дыра! — О смерти ты будешь молить как об избавлении — и не заслужишь её, покуда не расскажешь всё, не выдашь своих сторонников и предавших государство перебежчиков... Покуда не останется живого места на теле твоём, — шепчет ему на ухо Вещий Олег. — Нам предстоят долгие беседы и столько времени наедине, что ты и представить не сможешь! Щука невольно вздрагивает, но сразу же берёт себя в руки и продолжает шагать вместе с остальными: волнение выдают только потные, взмокшие ладони. Одного за другим предателей связывают и бросают на пол в центре зала, туда же, куда небрежно швыряют и тела тех, кому повезло куда меньше. В лицах отступников воевода узнаёт знатных бояр, уважаемых купцов, даже пару сотников; лишь одного уроженца Лыбуты среди них, исчез он, растворился дымкой во всём этом переполохе, словно и не было его здесь никогда. Дверь в кладовую тем временем резко открывается, и Ольга, одной рукой прижимая к себе заплаканного мальчугана, второй хватается за какую-то склянку и угрожающе выставляет её перед собой — только рискни подойти! Напрасно. Напротив стоит Игорь, в глазах которого разливаются тёплые, золотисто-медового цвета искорки. С раненым плечом, прихрамывающий, в синяках и ссадинах — но живой и такой близкий. Значит, победили они на поле боя всех восставших... Значит, смогли подавить беспорядки и каким-то образом отыскать их в охваченном хаосом городе... — Всё закончено, — устало улыбается князь и протягивает супруге свою длань с опухшими, разбитыми от поединка с Кулотой пальцами. — Мы возвращаемся домой. * * * * * 1) Имеется в виду Ростов Великий. " И принял всю власть один Рюрик, и стал раздавать мужам своим города — тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро. Варяги в этих городах — находники, а коренное население в Новгороде — словене, в Полоцке — кривичи, в Ростове — меря, в Белоозере — весь, в Муроме — мурома, и над теми всеми властвовал Рюрик." — Лаврентьевский список; 2) Меря — летописное племя, проживавшее в Верхнем Поволжье на территории современных Ярославской, Ивановской, Владимирской, северной и восточной частях Московской и западной части Костромской областей России. Одни исследователи считают мерю финно-угорским племенем, другие используют этноним «меря» для общего названия смешанного славянско-финского населения (мерянская культура), проживавшего на этой территории во второй половине 1-го тысячелетия нашей эры. После XI исчезают из летописных источников, ассимилированы восточными славянами, марийцами и мордвой; 3) Таль — слово, означавшее заложника для обеспечения точного выполнения договоров, заключённых преимущественно по окончании военных действий. Побеждённая или подчинённая сторона давала победителю лучших людей; если она не выполняла условий договора, то заложники платили своей жизнью за неверность. Умерщвление талей безо всякой причины считалось самым гнусным делом; в случае нарушения договора заложник превращался в пленного. Поэтому в тали брали только тех лиц, свобода которых была дорога для их народов, например, нередко детей предводителей племенных союзов или же наследников покорённых князей. 4) Коцюба — то же, что и кочерга; 5) Виталище — приют, жилище; гостиница. Глава XXXVIII: Уроборос ГЛАВА XXXVIII: УРОБОРОС Zmija sebi grize rep, čujem sada Neće tako lako moja bol da umre mlada (1).