Жаворонок вопросительно глянул на своего князя, но Артём качнул головой. Не важно, что именно кричит пленник, важно — как он кричит. Молодой хан кричал правильно. Он сломался, и боль больше не нужна. Она только испортит «взаимопонимание». — Придешь, как же! — усмехнулся Артём. — Вот, если б ты воином был, тогда, может, и отпустили бы тебя твои мертвые боги. А раба ничтожного кто отпустит? Будешь за моими предками кизяк убирать до скончания веков. — Я воин! — взвыл печенег. — Какой же ты воин? — добродушно, добивая, произнес Артём. — С коня свалился, в плен попал, как девка. Нет, ханчик, ты не воин. И чтоб на той стороне тоже об этом знали, мой человек откусит тебе большие пальцы на руках. Чтобы убирать кизяк, они не нужны. Да и мне с рабом говорить невместно. Жаворонок, закончи дело и выпусти ему кишки. Только не здесь. Не хочу, чтоб избу провоняло. На помойку отволоки, к яме, куда гнилую требуху сбрасывают. Там как раз его родичей привязали. Пусть полюбуются на своего хана. Сказано было по-печенежски, так что Жаворонок даже не шелохнулся: языка копченых он не знал. Но Кохчуб об этом понятия не имел. Мысль о том, что он будет унижен на глазах у своих, его окончательно добила. — Я - воин! — выкрикнул он тонким, почти жалобным голосом. — Если есть в тебе честь, рус, убей меня честно! — А ты бы убил меня честно, кабы твоя взяла? — поинтересовался Артём. — И тут же напомнил: — Только не лги мне, помни, что я ведун. — Я… — Печенег запнулся, но потом все же нашел в себе силы, переборол страхом страх и сказал правду: — Я бы тебя на куски резал, — подумал немного и добавил: — Из головы твоей сделал бы чару. Как хан Курэй. — Что ж, это почетно, — одобрил Артём. — Мне с хаканом Святославом равняться лестно. Однако ныне ты у меня в плену, а не я — у тебя. А потому, если ты воин, то давай поговорим как воины. — И, по-словенски: — Отвяжи его от перекладины, Жаворонок. Кат с сомнением поглядел на своего князя, но спорить не стал. Чиркнул ножом — и печенег осел на подстеленную загодя соломку. — А теперь скажи мне, сын Кайдумата, кто привел тебя и твоих волчат на мою землю? Печенег медлил с ответом. Сдирал веревки с запястий, растирал руки, стрелял узким глазом в сторону Артёма… Врать опасался, а правду говорить не хотелось. — Ты говори, хан, не бойся, — подбодрил его Артём. — Я же ведун. Знаю, что не ты в вашем войске главный. Еще знаю, что старики ваши похода этого не хотели. Вот и интересно мне, кто хочет погибели народа Хоревой. — Почему ж погибели? — не выдержав, вскинулся пленник. — А как иначе? — поднял бровь Артём. — Нас в этом городке сотни две, не более. А побили мы вас уже вдвое против этого числа. И всех побьем, потому что никогда вам, печенегам, нас, русов, не побить. — Как же не побить? Святослава вот Курэй убил! — Убил, — согласился Артём. — Так было у Курэя по тридцать копий против каждого руса. Да еще и врасплох застал. Убил — и сбежал. Я был там. Мы на следующее утро пришли, а его уж и след простыл. Его счастье, что мы на лодьях пришли. Хоревой так не повезет. Сейчас киевское войско сюда конно спешит. Курэй от лодий удирал так проворно, что даже доспехов дорогих с убитых не снял. Я там был и всё видел. Отца своего, раненого, но живого, домой привез. Не добил его Курэй. Не успел. Зато сам сбежал. Подумай, хан, удастся ли удрать твоим волчатам? Артём знал, почему копченые Курэя не успели ободрать Святославову гридь. Всю ночь искали добычу, которую, как они думали, Святослав вез домой. Те громадные богатства, что добыли мечами и доблестью русы в Булгарии и Византии. Хортица — остров немаленький. Есть где поискать. Только молодому Кайдуматычу об этом знать необязательно. — Нас Варяжко уговорил, — нехотя признался Кохчуб. — Ярополков воевода. Сказал: слаб нынче ваш Киев после усобицы. А эти земли и вовсе без защиты. Хозяин их Свенельд стар и немощен, у князя в опале. Подмоги не будет. Зато в Уличе богатств много. — В Уличе? — Артём расхохотался. — Вы этот погост с десятью избами взять не можете, а Улич — город стольный. — И подчеркнул: — Мой город. Я теперь вместо Свенельда. И поставил меня хакан Владимир. Ничего не знает ваш Варяжко. Или обманул. — Он ваш, а не наш! — обиделся молодой хан. — Что нам сказал, то я тебе и говорю! Попить дай! — Ты воин или девка? — прищурился Артём. — Потерпеть не можешь? Печенег насупился. «А ведь не похоже, чтоб Варяжко вместе с Хоревой пришел», — подумал Артём. Бывший Ярополков воевода Вольг, прозванный Варяжкой, воин опытный и умелый. Много времени прошло с тех пор, как он ходил у Артёма в сотниках. И уже тогда Вольг был лучшим. Будь он здесь, копченые уже давно бы правильную осаду повели. — Не лги мне, хоревой! — сказал он строго. — Хочешь, чтоб я тебя опять подвесил? Нет с вами Варяжки! — А я и не говорю, что он — с нами! — Кохчуб заметно напрягся. — Вместо него — цапонский младший хан Хур, сын большого хана Илдэя. С ним — две сотни цапон. Интересная новость. Цапон считались союзными Киеву. Правда, Варяжко с Илдэем — родичи по браку. — Что-то я их под стеной не видел. Или за вашими спинами отсиживаются? Кохчуб промолчал. Точно, отсиживаются. Пусть глупые волчата лезут под рога и копыта матерого лося… Нет, не стоит обижать волков. Эти свой молодняк на смерть не посылают. Хотя, какой свой? Для орды Цапон орда Хоревой — только помеха. Хорошо ли для Киева, если орды Хоревой не станет? Вроде бы хорошо. А если кочевья Хоревой возьмут под себя Цапон? — А знаешь, хан, — задумчиво произнес Артём. — Отпущу я тебя. Что скажешь? — Зачем? — Чуя подвох, насупился Кохчуб. — Затем, что дразнил я тебя. Вижу, что ты хоть и молод, но храбр. И если уж поклянешься мне в верности, то и не предашь. — Не буду я клясться! — отрубил печенег. И этим окончательно убедил Артёма в верности принятого решения. — Ну и дурень, — засмеялся Артём. — А знаешь, почему Цапон за вашими спинами прячутся? — Трусы, тьфу! — Кохчуб презрительно схаркнул розовую от крови слюну. — Еще раз плюнешь в избе — умрешь! — предупредил Артём. Еще недавно Кохчуб плюнул бы снова. Нарочно. Пугать смертью мертвеца… Смешно. Но сейчас Артём подбросил пленнику надежду — и Кохчуб пробормотал: — Твоих богов оскорбить не хотел… Артём не стал уточнять, что домашняя нежить — уж никак не его боги. Он продолжал вести хана, как умелый объездчик — упрямого, но уже готового покориться жеребца. — Цапон — не трусы. Они — умные. А ты — дурень. Скажи мне: сколько воинов осталось охранять ваше кочевье? — Достаточно, — буркнул пленник. — Ой ли? А я вот думаю, что нет. Я думаю, пока твои Хоревой гибнут под стенами моего городка, Цапон уже пялят ваших женщин в ваших же кибитках. Только теперь это уже не ваши кибитки и не ваши женщины! — Артём засмеялся. — Или ты не слыхал, что Цапон с Киевом в дружбе? — Варяжко вашему хакану враг. Это все знают. — Не смеши меня, хан. Варяжко, прежде чем воеводой стать, у меня в сотниках ходил. Знаю его уж получше тебя. Сегодня он — враг. Завтра с князем помирится и снова воеводой станет. А Цапон еще в Киев придут награду просить — за то, что вас, обидчиков наших, покарали. Молчал Кохчуб, сын Кайдумата. Думал. Но видно было, что семя упало в добрую почву. «Разделяй и властвуй», — не раз говорил Артёму отец. Очень разумно. — Сейчас тебя отведут к остальным, — сказал Артём. — Там вас накормят и перевяжут раны. Затем я вас отпущу. — Я клятвы тебе не дам! — гордо бросил Кохчуб. — Что мне клятва, данная моим же пленником, — махнул рукой Артём. — Я тебя отпущу, а там сам решай. Хочешь — дерись со мной. Хочешь — стань моим другом. А хочешь — просто так домой уходи. Может, успеешь жен своих отбить, которых Цапон захватили. Последнее Артём произнес уверенно. Как будто знал наверняка. И молодой, неопытный, не обученный хитрой политике Кохчуб — поверил. А почему бы не поверить? Ведун же говорит… — Уверен, что правильно поступаешь, воевода? — спросил Лузгай. — Уверен. Пускай идут. Устал я их вонь нюхать. — А по мне так лучше всего пахнет мертвый копченый, — проворчал Горомут. — Этого добра еще нанюхаешься, — пообещал Артём. — Отпереть ворота! Десятка полтора копченых, возглавляемых собственным ханом, покинули городок. Покинули гордо: им вернули не только коней, но и оружие. Их сородичи, приготовившиеся было к вылазке русов, немало изумились, увидав своих. Маленький отряд, озаренный лучами закатного солнца, неторопливо проследовал через пустое поле, мимо покинутых посадов — к воинству Хоревой. И сразу затерялся среди тысячной орды. Больше копченые городок не штурмовали. Зато еще до того, как степь накрыло покрывало ночи, из лагеря печенегов донеслись крики, ржание коней и лязг железа. А утром обнаружилось, что печенеги ушли. Домой. В Дикое Поле. Князь-воевода не ошибся в своих ожиданиях. Перед уходом степняки заботливо прибрали мертвецов. Но не всех. Около сотни ободранных догола трупов было брошено на берегу. Венчал этот живописный натюрморт саженный кол, на котором красовалась отрубленная голова. Признать ее было затруднительно, потому что с нею неплохо поработали сначала седое железо, а потом черные клювы воронов. Однако Артём ничуть не сомневался, что когда-то она принадлежала младшему хану Хуру, сыну Илдэя. — Лузгай, гонцов в Улич и в Киев, — приказал князь-воевода. — Пусть донесут: беда миновала.