Глава четырнадцатая НАБЕГ Миновала, да не совсем. По дороге к Уличу Артёма перехватил посыл великого князя. Полчища копченых, сжегши сторожевые городки касогов, вторглись на землю полян. Владимир звал воеводу ударить с заката, но Артём поступил иначе. Рассудив, что большая киевская дружина и сама способна остановить копченых, князь-воевода исполчил четыре сотни дружинников, скорым маршем, триконь, двинул на полдень, рассчитывая по широкой дуге обойти орду и зайти степнякам в спину. Гридь летела ветром, покрывая за день до пяти поприщ[14]. Рысью — сквозь узорчатую тень дубовых рощ, коротким галопом — по желтому разнотравью, вброд — по малым рекам и вплавь там, где брода поблизости не было. На второй день, углядев с вершины холма, на востоке, пыль над одной из степных дорог, воевода решил, что углубились довольно, и велел повернуть влево. Опоздали. На дороге остались лишь разбитые возы и шесть покойников. Преследовать копченых Артём не стал. Среди мертвых он увидел тело молодой женщины. Поскольку печенеги не только не увезли ее с собой, но даже не надругались — просто снесли голову, значит, уходили в спешке. Надо полагать, заметили Артёмову дружину и дали деру. Артём оставил двоих, у кого кони получше, — похоронить убитых и двинул дальше на восход. Благо дорога попутная. Все вышло, как он и предполагал. Главная степная рать ушла к Переяславлю, а мелкие разбойничьи ватажки рассыпались по степи, грабя и убивая тех, кто не мог дать отпор. К вечеру дозорные увидели впереди деревья. И дым. Но горел не лес. Дружина сменила коней и пошла на рысях… Поспели почти вовремя. Почти… — Папка, что там? — Гошка хотел подняться над травой, глянуть, да батя не дал. Прижал к земле. — Лежи, Гошка, лежи. Тихо-тихо, как зайка малый. Я знаю — ты умеешь. Гошка умел. И бегать умел, и прятаться. А как иначе? Батя его в роду — первый охотник. И прадед таким был, когда молодой. И дед… Только дед — он в Ирии нынче. Как ушел с князем Святославом в чужие земли за добычей, так и не вернулся. Ни деда, ни добычи. — Тихо, тихо… — Да, папка. Батя улыбнулся, но как-то так… нехорошо. Гошка у него такую улыбку прошлой осенью видел, когда на них секач старый наскочил. Батя его на рогатину принял и вот так вот улыбался, пока дядька Гошкин, материн брат, с топором не подоспел. Теперь дядьки с ними не было. Он еще зимой шкурки в город повез, да так и не вернулся. — Лежи, Гошка, — еще раз наказал батя и пополз вперед. Батю надо слушать. Кто родичей не слушает, того боги накажут. Но посмотреть-то можно. Гошка приподнялся над травой — и всё увидел. Сначала — как батя ползет. То есть не батю самого, а как трава над ним колышется. И еще — село в полуверсте. А там, Гошка сразу понял, нехорошее творилось. Все три дома больших горели и амбары. И конные меж ними метались. Чужие. У Гошки в животе все захолонуло, будто воды ледяной налили. Неужто степняки? Вот беда какая! — Господине грома, могучий Сварог, помоги-пособи! — взмолился Гошка, теребя пальцами оберег. — Укрой, спаси, оборони! Сделай так, чтоб мамка с сестренками уйти успели! Уважь, Свароже! А я уж тебя отблагодарю! — жарко и быстро проговорил Гошка и тут увидел, как от села через поле общинное девка бежит. Глаза у Гошки острые, девку он сразу узнал. Лушка. Деда Гошкиного меньшая дочка. Не того деда, что в дальних краях сгинул, а того, что матушке отцом. Которого той зимой чуть лихоманка не прибрала. Плохо бежала Лушка — ноги, подол во всходах путались. Те два конных, что за ней ехали, могли б ее сразу догнать, если б коней в галоп пустили. Но они не больно спешили. Будто играли с Лушкой. То догонят, то отстанут. И смеялись. А Лушка бежала со всех ног — красная вся, простоволосая… И прямо туда, где батя залег. Что ж он делать-то будет? Конные, видно сразу, степняки. Шапки высокие, куртки бляхами обшиты. И оружные. Батю они, хоть и с коней, все равно не увидели бы. Испугался Гошка. И за себя, и за батю. Очень они страшные, степняки-копченые. Рожи нелюдские — чисто морды кошачьи. Только голые — одни хилые усишки торчат. Нет, не увидели бы они батю. Только он сам встал. Встал над травой, лук вскинул и сразу три стрелы послал. Стрелы у бати легкие, охотничьи. Бронь такими не пробить. Но одного батя сшиб. Точно в глаз попал. А второй, хитрый, под брюхо лошадиное нырнул и… Гошка даже не увидел, как он стрельнул. Услышал, как стрела пропела, и у бати из спины наконечник вылез. И тут у Гошки сразу страх пропал. И такая ярость внутри проснулась, будто кто огнем в самое сердце плеснул. Гошка тоже вскочил, на лук свой малый тетиву накинул и решил: убьет татя! Лук-то у Гошки слабенький, но за двадцать шагов злодея достанет. — Свароже-Громовержец, — еще жарче взмолился Гошка. — Не дай ему убечь! Пусть поближе подъедет, чтоб я дострелить мог! Услышал Сварог. Кинул степняк лук в налуч, нагайкой коня хлестнул — и на Гошку. Проскакал мимо Лушки, застывшей, рот руками зажавшей зачем-то… Хлестнул нагайкой — Лушка и упала. Знать, нагайка у степняка непростая: с железом в хвосте. Такой волка на скаку убить можно, если верно попасть. А степняк сшиб Лушку и даже коня не придержал. Так на Гошку с нагайкой и налетел. Тут Гошка в него и стрельнул. В глаз целил — как батя. И попал бы, да конь под степняком осекся, и стрела только шапку высокую с татя сбила Гошка вторую стрелу из колчана выдернул и стрельнул, уже когда степняк прямо над ним повис да нагайку свою занес… Стрельнул и зажмурился, потому даже и не понял, куда попал. Услыхал только удар глухой, будто не стрела легкая, а сулица тяжелая в степняка ударила. От звука этого Гошка глаз приоткрыл… Как раз вовремя, чтоб увидеть, как степняка вместе с его нагайкой из седла вынесло. Гошка подумал: не иначе Сварог стрелу его десницей своей укрепил — и обрадовался. Конь степной мимо проскочил, но тут же назад вернулся, над хозяином встал, зубы оскалил, уши прижал: не подходи. Тут Гошка на степняка глянул — и рот раскрыл. У татя в груди — чужая стрела. С перьями черными. Она его и сбила. Хотя и Гошка не промахнулся. Тоже попал. Только стрела его, слабая, у степняка в щеке застряла. От этой чужой стрелы Гошка так удивился, что застыл столбом — как Лушка глупая, только что рот руками не закрыл. А очнулся, когда над собой услышал: — А ты храбрый, малой! Тут Гошка обернулся и увидел Его! Сначала коня увидел огромного. Степняков конь рядом с этим — будто жеребенок годовалый. А на коне — всадник. Да такой красивый: в сверкающем железе с головы до пят. Да по железу, золотом — картинки чудные. А на шлеме — личина страшная, с дырками, из которых глаза сверкают. А над личиной-образ чудный. Всадник с копьем, гада дырявящий. «Не иначе, сам великий князь», — подумал Гошка И так растерялся, что даже на колени не пал. Так и остался стоять, рот разинув. А князь рукой махнул — и понеслись мимо них вой конные. Много. И все в бронях сверкающих. К селу поскакали. Гошка испугался: на пути у них батя лежал. И Лушка. Но всадники увидели их и не стоптали. А Гошка как про батю вспомнил, так побежал к нему… И сразу понял, что тот — мертвый. Гошка присел рядышком, батю за руку, теплую еще, взял и заплакал. И все плакал и плакал. Так плохо ему было. А потом про мамку вспомнил и плакать перестал. На ноги вскочил, к селу бежать хотел, но тут рядом тень увидел: тень великанова коня и всадника его. Это значит, пока Гошка плакал, он рядом стоял. — Родич твой? — Батюшка. — Беда… — прогудел всадник. — Велю гридням своим: похоронят по-людски. Как зовут тебя, малой? — Годун, — всхлипнув, проговорил Гошка. — Поехали, Годун. Темнеет уже. Скоро волки придут. — Я волков не боюсь, — хмуро сказал Гошка и еще раз всхлипнул. — Верю, — согласился всадник. Подхватил Гошку легко, будто куренка, усадил коню на холку, и они поехали. Глава пятнадцатая СТЕПНАЯ СЕЧА На этот раз они поспели вовремя. А может, копченые замешкались: не налегке шли, обремененные добычей. Квадратные возы на огромных колесах величественно, будто лодьи, катили по степи, по днища утопая в травах. Впереди с полсотни копченых гнали табун в тысячу голов, не менее. Позади, по вытоптанному следу, гнали скот: овец, коз, невысоких поджарых корон степной породы. За скотом тянулась вереница полоняников. Мужчин, увязанных цепочкой, с вывернутыми руками и петлями на шее, женщин и детей, которых тоже гнали гуртом, как овец. Печенеги шли беспечно, неторопливо, погони не опасаясь. Артём удивился. И обрадовался. — Бить будешь? — Подобранный вчера на пепелище мальчонка сидел на конской холке перед воеводой, по-степному поджав ноги, хотя стремян у него, ясное дело, не было. Цепко сидел. Сразу видно, что на лошади не впервые. — Ой, буду! — Артём потрепал мальца по белобрысой голове. Найденыш напомнил Артёму младшего брата Славку. Конечно, в ту пору, когда Славка был Артёму макушкой по пояс, а не на голову выше, как нынче. Хотя уже и тогда в Славке будущая богатырская стать угадывалась. Да и малец этот, Годун, коли кормить хорошо, немаленьким вырастет.