– Внутри племени есть временные браки? – спросил я. – Нет. Смысл временного брака – обмен кровью между племенами. Маагуты, как и все люли в целом, – это замкнутые родоплеменные образования. Никогда женщина люли не родит от человека другой народности. – А если любовь, страстная, всепожирающая? Случайная, мимолетная связь – и беременность? А если женщину изнасилуют? Пошла она милостыню собирать, а ее наши местные бичи затащат в кусты и надругаются, тогда как? – У маагутов есть законы на все случаи жизни. Женщина, родившая не от соплеменника, должна либо уйти из племени в изгнание, либо избавиться от ребенка. Рожают маагутки в таборе. Как они избавляются от нежеланных детей, объяснять не надо? После смерти младенца женщине разрешают остаться в племени, но до конца дней своих она будет считаться обесчещенной. Из семьи мужа ее возвращают в семью отца, где она будет доживать свой век на правах старухи, то есть вечной работницы, без намеков на личную жизнь. – Тогда у меня вопрос! – оживился я. – А как же Айгюль? Она же явно не люли! – Она молдаванка, – вступил в разговор Янис. – Ас-маагуты нашли ее во время странствий в Казах-стане. Родители бросили девочку, семья нынешнего барона подобрала ее и удочерила. Барон племени относится к ней как к своей родной дочери. Я общался с Айгюль. Она воспитана как маагутка, она чтит законы своего племени. В умственном развитии Айгюль недалеко ушла, а вот в житейском плане – хоть завтра замуж. Кстати, у меня подарочек от нее есть. Янис сходил в другую комнату и вернулся с самодельной тряпичной куколкой. – Айгюль просила передать куклу человеку, для которого она сделала ее. – Кто же этот человек? – неприязненно спросил я. – Зульмат, бабушка Айгюль, сказала, что кукла сама найдет путь к ее новому хозяину. Зульмат – это та старуха, которая обсыпала вас огненным порошком. – Помню, помню бабушку Зульмат! Я в нее шлангом не попал? Жаль! Честно признаюсь, в голову ей метил. Карабут, мать его! Кстати, Алексей Ермолаевич, как слово «карабут» переводится? – Я не филолог и не переводчик с древних языков, но постараюсь объяснить значение этого многозначного слова. «Карабут» при обращении к другу и соплеменнику означает «прими тепло моего очага», то есть это приглашение погостить, остановиться на ночлег. Если девушка говорит парню «карабут», то это объяснение в любви, его можно перевести как «прими огонь моего сердца». При обращении к врагу «карабут» – это «сгори в аду!». – Так, так, – постучал я пальцами по столу. – Старушка в гости меня не звала, в любви не объяснялась, но хочет, чтобы я ее куколку до адресата доставил. Не дождется! – Старуха никак не могла объясниться тебе в любви. Слово «карабут» как признание в любви может произнести исключительно незамужняя девушка. Не забывай, что у маагутов женщины мужчин не выбирают. Если девушка, вопреки законам племени, рискует признаться в любви, то у нее два пути. Первый – мужчина принимает ее любовь, и они навсегда покидают племя, второй – если «карабут» остается безответным, то девушка становится изгоем и автоматически переходит на вечное проживание в семью отца. Отвергнутая женщина для маагутов – это низшая каста, переходный тип от домашнего животного к человеку. – Мать его! – воскликнул я. – Давайте посмотрим на все со стороны. Конец ХХ века, СССР – страна победившего социализма. В кабинете известного ученого-социолога трое советских граждан с высшим образованием спокойно обсуждают дикие средневековые обычаи, царящие среди части наших советских граждан. Параллельный мир, который никто не хочет замечать. Двоемыслие в государственных масштабах! Любой советский мальчик должен пройти по установленной обществом цепочке взросления: октябренок, пионер, комсомолец, солдат Советской армии, муж, работник, пенсионер. Я должен быть комсомольцем, а для маагутов этот закон не писан – никого из них в комсомоле не ждут. Почему в одной стране одновременно существуют два параллельных мира? Неужели маагутов нельзя интегрировать в со-временное общество? Определять социальный статус девочки по стадиям полового взросления – это же дикость! – Как ты интегрируешь маагутов в наше общество? – эмоционально возразил Погудин. – Девочка-маагутка мечтает побыстрее стать взрослой, для нее менархе – это путь наверх, в сытую благополучную жизнь. Ты в подростковом возрасте разве не хотел быть взрослым, иметь собственные деньги в кармане и поступать так, как пожелаешь? Девочка-маагутка до замужества пашет день и ночь на семью своего отца, а выйдя замуж, будет работать на свою семью. Есть разница? В семье отца она объедками со стола питается, а в своей семье вторая порция из котелка – ее. Как ты объяснишь маагутке, что вначале надо учиться, а потом работать, если она работает с пеленок? Чем громче кричит младенец – тем больше его матери подают. Как ты объяснишь мальчику-маагуту, что надо ходить в школу, если после пятнадцати лет он уже никогда больше не будет работать? Зачем ему грамотность, если весь его «трудовой стаж» гарантированно закончится на другой день после свадьбы? Есть только один путь для интеграции маагутов – забирать детей из семьи сразу же, после рождения. Кто будет это делать? Никто. У нас в стране и так детские дома переполнены, а тут еще сотни младенцев, которых ни одна мать без боя не отдаст. Так и будем жить: мы – тут, они – там, в параллельном мире. Я скажу тебе крамольную вещь: и для нас, и для маагутов будет лучше, если наши миры не будут пересекаться. – Вы коммунист, Алексей Ермолаевич? – с легкой иронией спросил я. – Конечно, коммунист. Но кроме партбилета у меня есть голова на плечах. Я реально смотрю на вещи и лучше других вижу, что для нашего общества есть только один путь обновления – перестройка! Часа в четыре вечера Светлана Клементьева напомнила Погудину, что пора сделать важный звонок в Москву. Я стал прощаться с хозяевами. – Куклу заберешь? – спросил Янис. – В руки не возьму! Я человек не суеверный, но огненный порошок своими глазами видел. Если эта кукла способна сама найти человека, для которого ее сделали, то пускай ножками к нему топает, а я посмотрю, как у нее это получится. – В КГБ с доносом не побежишь? – Перестань, Янис! – одернул его Погудин. – Какой КГБ? Ты наш, советский гражданин, а не американский шпион. Пойдем, Андрей Николаевич. Хозяин проводил меня до дверей. Открыв замок, вполголоса спросил: – Надеюсь, через полчаса ко мне с обыском не нагрянут? – Алексей Ермолаевич, – так же тихо ответил я, – о чем вы говорите? Я, кроме вас и девушки в переднике, больше никого в квартире не видел. Рад был познакомиться! – Погоди, – хозяин вернулся в кабинет, стал что-то искать там. Из дверей подсобной комнаты выглянула Света, по-свойски улыбнувшись, погрозила кулаком. Взгляд у Светы был чистым и ясным, как у человека, очнувшегося от алкогольного дурмана, или как у заплутавшего путника, нашедшего наконец-то путь домой. «Вот так – хлопнул девочку по попе, как заново познакомился». В коридор вернулся хозяин-социолог с тоненькой брошюркой. – Только для тебя, Андрей Николаевич. Никому в руки ее не давай, как прочтешь – сожги! Я пожал социологу руку, забрал брошюрку и пошел в отдел. Глава 19. Мужской разговор Во вторник Малышев распорядился выставить на полигоне скрытый пост наблюдения за табором люли. Местом расположения поста выбрали самую удобную точку – недостроенное здание «зуб дракона». В качестве наблюдателей назначили постовых милиционеров, по двое в смену. Оружие им, как водится, не дали, зато снабдили рацией и изъятым у воров биноклем. Першин, начальник следствия, вначале запротестовал: «Как я могу отдать на руки вверенное имущество? А если проверка? А вдруг потерпевший за своими вещами придет?» Малышев послушал его, послушал и как заорет: «Твой потерпевший что, в магазине бинокль купил? Он на работе его спер, так что жаловаться ни к кому не пойдет!» Скрепя сердце Григорий Михайлович лично составил «акт на списание вещественного доказательства»: техничка убирала в комнате вещдоков, нечаянно махнула тряпкой, бинокль упал и разбился вдребезги. Не повезло морскому офицеру, ничего не скажешь! Придется новый бинокль на работе тырить. В пятницу утром ко мне заглянул молоденький постовой милиционер Антон Серегин. – Андрей Николаевич, можно вас на минутку? – спросил он. – У тебя разговор с глазу на глаз? – уточнил я. – Парни, нам надо поговорить. Горбунов и Далайханов быстро собрались и вышли из кабинета. – Что случилось, Антон? Рассказывай. – Тут такое дело… – Постовой мялся, не зная, с чего начать. – Ты говори как есть, влип, что ли, куда? – Я-то никуда не влип, а вот ваш опер… В общем, так: вчера мы со сменщиком дежурили на «зубе дракона», за люли наблюдали. За табором скучно бдеть, и я стал окрестности осматривать: то на Нахаловку посмотрю, то на КПП: везде одно и то же – скукотища! Тут, в лесочке у самого «зуба», кукушка закуковала. Я решил рассмотреть ее в бинокль, резкость навел, а там ваш опер на полянке цыганку за плечи обнимает, а напротив них мужик белобрысый стоит, руками размахивает, объясняет им что-то. Я немного левее посмотрел, вижу, в кустах двое цыган залегли, подслушивают, о чем Меркушин с белобрысым разговаривают. С полянки цыган не видно, а с высоты «зуба дракона» они как на ладони. Я достал сигареты, угостил постового. Он с удовольствием закурил и продолжил: – Поговорили они, значит, и разошлись: Меркушин с цыганкой – в одну сторону, а белобрысый мужик – в другую, на выход из свалки. Цыгане, которые в кустах прятались, в табор ушли. Такие вот дела, Андрей Николаевич. Если ваш опер на свалке секретное задание выполнял, то предупредите, что цыгане его вычислили и за ним слежку устроили. – Хорошо, Антон! Я учту твои наблюдения. Ты мне вот что скажи, цыганка была молоденькая? – По лицу, с расстояния, не понять, а по фигуре – подросток еще. Если бы она русская была, я бы ей лет пятнадцать дал, а так по ним не поймешь, кому сколько лет. Худенькая девчонка, стройненькая, волосы ниже плеч. – Спасибо за информацию, дружище! Ты нам очень помог! Вот еще что, ты Десницкому доложил про Меркушина? – Нет, – заулыбался Серегин. – Он нас послал за табором наблюдать, а они в лесу встречались, вне зоны наблюдения. Через полчаса после его ухода позвонили из поликлиники УВД и сообщили, что Меркушин в назначенный час не пришел на прием к терапевту. – Где ваш сотрудник, как мы ему больничный продлевать будем? – угрожающе спрашивала врач. – Если в понедельник товарищ Меркушин не явится на прием, я выпишу его за нарушение режима. – Выписывайте, – безразличным тоном ответил я. Перед окончанием рабочего дня позвонила Наталья. – Меркушина рядом нет? – голос у нее был встревоженный, нервный. – Андрей, нам надо срочно встретиться. Сквер у телефонной станции знаешь? В семь вечера буду ждать тебя там. Положив трубку, я спросил у парней: – Где у нас Меркушин, кто-нибудь может мне объяснить? Опера пожали плечами: «Вроде болеет – ревматизм». – Если он объявится в мое отсутствие, передайте ему открытым текстом: если к понедельнику со мной на связь не выйдет, пускай на себя пеняет. Я его покрывать не собираюсь. Наталья дожидалась меня на лавочке у входа в сквер. Увидев, как я перехожу дорогу, она встала, помахала рукой. – Привет, что у тебя стряслось? – спросил я. – Катастрофа. Давай пройдемся, я все объясню. Она взяла меня под руку, и мы пошли по центральной аллее сквера. – Андрюша, у меня такая проблема, что я могу довериться только тебе. Я не хочу, чтобы о ней еще кто-то знал: ни Марина, ни Меркушин. Никто. Только ты и я. Дай мне слово, что этот разговор останется между нами. – Наташа! – раздраженно воскликнул я. – Хочешь, я сейчас развернусь и пойду по своим делам? Что за понты на ровном месте, что за условности? Ты прекрасно знаешь, что я выполню любую твою просьбу, зачем лишний антураж наводить? – Ты всегда так! – обиделась она. – Ни о чем тебя нельзя попросить! Мне плохо, а ты про какой-то антураж толкуешь. Слово новое узнал? Еще своего проклятого старика Кусакина приплети. У меня несчастье, а ты даже дослушать меня не желаешь. Иди куда хочешь, сама со своими бедами справлюсь! «С беременными нельзя спорить. Слово не так скажешь, сразу слезы на глазах». – Каюсь, Наташа, был не прав! – пошел я на мировую. – Говори, что случилось, я помогу тебе, чем смогу.