– Люди занимают на Земле не так уж много места, – сказала она. – Сент-Экзюпери написал в «Маленьком принце», что если бы два миллиарда ее жителей сошлись и стали сплошной толпой, как на митинге, то все они без труда уместились бы на пространстве размером двадцать миль в длину и двадцать в ширину. Все человечество можно было бы свалить в кучу на самом маленьком островке в Тихом океане. – Или на Манхэттене, – прибавил я, пролетая над первыми небоскребами. XIV – А побыстрее мы двигаться не можем? – спросила Мари-Сван. – Пилот вы или кто? Я катил инвалидную коляску старой дамы по улицам Манхэттена. Мы двигались вдоль Центрального парка. Обрамлявшие тротуар исполинские вязы казались карликовыми на фоне башен на другой стороне улицы. Анди семенила следом за нами. Как только мы связались с Мари-Сван и назвали имя Око Доло, старуха тут же, воспользовавшись случаем, предложила показать нам город – при условии, чтобы ее коляску толкал послушный водитель. Она напевала baby drive my car[8] и приветствовала прохожих. Ганнибал, сидевший у нее на коленях, тявкал всякий раз, как она приподнимала шляпку. – Стоп! – вдруг приказала Мари-Сван. Я остановил коляску у дома 240 по Сентрал-парк-саут. – Отличная реакция, малыш, – похвалила меня Мари-Сван и вскинула руку, указывая на небоскреб. Мы с Анди переглянулись. Старуха оказалась не только на удивление элегантной, но еще и лихой, и с характером. – Вот здесь, – пояснила Мари-Сван, – Сент-Экзюпери два года снимал квартиру на двадцать седьмом этаже. Там он почти целиком и написал «Маленького принца». Я частенько его навещала. Мы устраивались на балконе, как раз над Центральным парком, и кидались в прохожих водяными бомбочками. Летом сорок второго, до того, как эта ведьма Консуэло уволокла его к морю, на Лонг-Айленд, в Бевин-хаус, этот ее маленький Версаль. Как будто он не мог дописать свою сказку на Манхэттене! Но можете мне поверить – он вскоре вернулся. Мы оглядели скучную высотку грязно-коричневого цвета. Мари-Сван хлопнула по подлокотникам своей коляски: – Ну, поехали, что вы там, уснули, что ли? Гоните прямо. Мы направились к Эмпайр-стейт-билдинг. Навстречу нам по широкому тротуару бежал голый по пояс и мокрый от пота накачанный мужчина в джоггерах, рядом трусил боксер на поводке. Мари-Сван свистнула, приподнимая шляпку, Ганнибал залаял, боксер тоже, и только бегун даже не обернулся. – Люди стали очень невоспитанные, – заметила Мари-Сван. * * * Еще километр – и я поставил коляску на тормоз у подножия Эмпайр-стейт. За стеклами двери виднелись мраморные плиты пола и позолоченные лифты. Мари-Сван вывернула шею: – Вот! Это моя квартира. Мы с Антуаном развлекались, запускали из окна бумажные самолетики. Они входили в штопор, делали три мертвые петли и падали в водосточный желоб. Авария, как у Тонио! Вам не кажется, что для летчика он был слишком рассеянным? Разве можно было позволять ребенку управлять самолетом! Мари-Сван поздоровалась с тремя роскошными дамами, выходившими из дверей. Три раза поздоровалась, и трижды тявкнули собачки. Дослушав концерт карликовых пудельков, Анди обошла коляску и встала перед старухой: – Вы в самом деле знали Антуана де Сент-Экзюпери? Мари-Сван улыбнулась: – Конечно, детка! А вы как думали? Если бы не я, Тонио не написал бы эту сказку! Я вам даже больше скажу, The Little Prince – это я! – Она провела рукой по платиновым волосам: – Это у меня волосы были как золотая пшеница! И это мой смех был словно миллионы бубенцов! И свои акварели он рисовал для меня. У меня еще осталось несколько. Она засмеялась, будто дверь заскрипела, и трижды стукнула кольцом по металлическому поручню: – Go, driver! Едем на Парк-авеню. Мари-Сван здоровалась с каждым встречным на улицах Манхэттена, Ганнибал каждый раз гавкал, прохожие от неожиданности вздрагивали и оборачивались. Мари-Сван смерила взглядом шагавшую рядом с коляской Анди: – Невероятно, правда? Я вчетверо старше вас, а все эти красавчики оглядываются на меня. Вы, девочка моя, все же могли бы одеваться не так небрежно. На сей раз я готов был поддержать черного лебедя, хотя мне очень нравилось, когда у Анди, в ее оранжевой футболке и шарфе с бахромой, вспыхивали щеки. Мы двигались по тротуару Мэдисон-авеню, мимо роскошных витрин с одеждой и украшениями. Мари-Сван посмеивалась над Анди, ахавшей при виде ценников. – Они мне платят за то, что я надеваю их побрякушки! – А потом сказала: – Мы на месте. – Посмотрела наверх: – Парк-авеню. Последний этап The Little Prince Manhattan Tour. Здесь жила Сильвия Гамильтон. – Его любовница? – не удержался я. Мари-Сван будто и не слышала. – Близкая подруга Сент-Экзюпери. Молоденькая. Хорошенькая. Она не говорила по-французски, он – по-английски, но ей переводили страницы рукописи «Маленького принца», которые он оставлял ей с утра. Он оставался у нее на ночь. И работал. Всю ночь работал! Именно здесь он так много написал, а вовсе не в Бевин-хаусе. И вот вам доказательство: уезжая в Алжир, он оставил рукопись «Маленького принца» не Консуэло, а Сильвии Гамильтон. Эту рукопись можно увидеть в Библиотеке Моргана, она в двух шагах отсюда. – Так, значит, эта Сильвия и вдохновила Сент-Экзюпери написать «Маленького принца»? – простодушно спросил я. Мегера тюкнула меня кольцом по пальцам: – Не болтайте глупостей, мальчик мой! Я же вам сказала, что его единственной музой была я! Тонио, может, и написал «Маленького принца» в доме этой Сильвии, но ни единой строчкой он ей не обязан… – И, поглаживая сидевшего у нее на коленях Ганнибала, прибавила: – Вот разве что пудель ее, говорят, был похож на барашка! Мари-Сван ненадолго задумалась, глядя на небо поверх башен, выстроившихся вдоль Гудзона, потом внезапно обернулась к Анди, будто почувствовав, как та у нее за спиной насмешливо улыбнулась. – Вы мне не верите, детка? – обрушилась на нее Мари-Сван. – Вам смешно, когда я говорю, что была его музой? Вы прочитали все, что понаписано про Сент-Экзюпери, и, поскольку в этих дурацких биографиях про меня нет ни слова, вы мне не верите! Вы вроде бы не дурочка, так задумайтесь вот о чем: все эти, так сказать, специалисты забывают, что Тонио был ребенком! У него не было ни малейшего доверия к взрослым, особенно к тем взрослым знаменитостям, у которых он охотно бывал, и еще того меньше – к женщинам, с которыми он проводил ночи. Взрослые никогда сами ничего не понимают. Доказательство – Тонио писал самую главную книгу в истории литературы, а окружавшие его взрослые считали, что он просто бумагу марает своими каракулями. Никто так и не понял, как это важно! Только я – я-то была ребенком, я была его единственной настоящей возлюбленной, я с ним играла, я его смешила… Я мысленно подсчитывал и догадывался, что Анди делает то же самое. В сорок третьем году Сван было не больше пяти лет… Но кто посмел бы спросить о возрасте старую даму? А тем более – Сван? Я заметил парочку на террасе кафе. Они сидели лицом к лицу, уткнувшись в свои мобильники. Любить – это не значит смотреть друг на друга. Любить – значит смотреть вместе в одном направлении. Мари-Сван, глядя на верхние этажи Эмпайр-стейт, продолжала свой монолог: – Тонио был такой веселый, когда только приехал в Нью-Йорк. Ребенок! Большой ребенок. Все время смеялся, курил, играл, рисовал… Этот прославленный француз, этот военный летчик, этот серьезный писатель был всего лишь маленьким мальчиком, затерянным в слишком большом городе и в охваченном огнем мире. Глядя, как он веселится, все – его издатель, его друзья, его женщины, все взрослые – старались чем-то его занять, уговаривали написать волшебную сказку, веселую и радостную сказку, и тогда он написал «Маленького принца», вот только это не была волшебная сказка. Потому что Тонио снова загрустил. Он перестал вместе со мной запускать из окна самолетики и кидаться водяными бомбочками. Он хотел бросать настоящие бомбы и водить железный самолет, он хотел вернуться на войну. – Зачем? – спросила Анди. – Чтобы погибнуть? Мари-Сван, казалось, была удивлена ее вопросом. – Погибнуть на войне? Конечно, нет! Вы все еще не поняли, что Тонио был большим ребенком? И… и когда он поехал воевать, этот ребенок… этот ребенок уже умер. – С чего вы взяли? – Там же написано. Вы что, читать не умеете? – Где это? – В «Маленьком принце», детка. Это же совершенно очевидно. Маленький принц – это Сент-Экзюпери, Тонио, ребенок. И Сент-Экзюпери его убил! XV Мы устроились в самом тихом уголке бара «Арнольд». В Центральном парке темнело. Десятки деловых людей в костюмах с галстуками и десятки честолюбцев тянули пиво, красовались друг перед другом и пересчитывались. Анди отхлебнула глоток «Гиннесса» и придвинулась ко мне, чтобы я расслышал ее в этом шуме. – А что, если эта старая грымза Мари-Сван права? Если убийца Маленького принца – не один из шести обитателей шести планет, и не роза, и не лис, и не змея, а тот, кого ни один из читателей не заподозрил, – рассказчик! То есть авиатор! То есть Сент-Экзюпери! Это еще покруче, чем у Агаты Кристи! Рассказчик – убийца, но, поскольку это автобиографическое сочинение, убийца еще и автор. Он убивает своего двойника-ребенка, которого только что породил. Складно получается. В самом деле убедительно… И Анди крупно написала на белом листе округлым почерком: Это летчик убил Маленького принца. Я заметил над губой у сыщицы тонкие пенные усики, и мне захотелось стереть их пальцем, но я удержался и стал разглядывать винтажное оформление бара. Конечно же, Анди не случайно привела меня в этот бар, где в годы Второй мировой войны собирались французские эмигранты; именно здесь издатель Юджин Рейнал и его жена предложили Сент-Экзюпери написать сказку для детей.