– Почему? – … – Дорогая моя. Вероника. Я по тебе скучаю. – Ты мне врешь… – Что ты такое говоришь? – Ты вовсе не скучаешь. Ты обожаешь летать, для тебя это главное в жизни. И если ты вернешься, то будешь скучать по полетам куда больше, чем по мне сейчас. Потому что вдали от меня ты открываешь другие планеты… потому что в мире много Вероник. – Не говори так… почему ты так говоришь? – Я тебя не держу. Я ни в чем тебя не упрекаю… Я люблю тебя, но ты волен летать. Ты свободен, потому что я тебя люблю. – Но тебе грустно? – Ты хочешь это знать? Зачем тебе это, тогда ты тоже загрустишь? – Но тебе грустно? – Конечно, грустно, до слез. Смотреть в пустое небо. Безнадежно пустое. Но не все ли равно, я ведь хочу только, чтобы ты был счастлив, а твое счастье – это небо. Другая жизнь. Другая земля. Другая Вероника. – Мне тоже будет грустно… – Да, такова цена свободы. – Я скоро вернусь. – Нет… Не возвращайся ради того, чтобы меня утешить. Ты же знаешь, меня не надо утешать. У меня все хорошо, твою тарелку я убрала, лучше думать о тебе рядом с пустым местом, чем сидеть рядом с тобой, когда мыслями ты далеко. – Я вернусь, обещаю тебе. – Для этого тебе придется умереть, чуточку умереть. Я не хочу, чтобы ты умирал, Неван, даже самую чуточку. XXXIX Меня разбудило солнце, оно раскачивалось. Я выглянул в иллюминатор зарука, расположенный как раз над потревоженной ватерлинией. К берегу только что подошел огромный теплоход, на палубе толпились сотни паломников. Ундина крепко спала на матраце в глубине трюма. Я загляделся на золотистые дюны и долины, колодец, оазис, кокосовую кожу и пальмовые листья волос. Ундина – не роза, неотличимая от других роз. Ундина не капризничает. Ундина не боится холода. Приручила ли меня Ундина? В ответе ли я отныне за этого лисенка? Словно почувствовав мой взгляд, она потянулась, отбросила простыню. – Ах, я насилу проснулась… Прошу извинить… Я еще совсем растрепанная… Я не мог сдержать восторга. * * * Ундина скрылась, вернулась Анди – умытая, одетая, деловитая. Едва позавтракав, она потащила меня на берег. Мы пробились сквозь толпу до маяка. Анди захотелось подняться пешком. Несколько сотен ступенек. К залу смотрителя мы уже едва дышали. Хоши – бритый череп, очки на кончике носа – ждал нас перед своими экранами, будто со вчерашнего вечера, когда мы расстались, он не сдвинулся с места. Анди с ходу накинулась на него: – Кто? Кто же повредил самолет Сент-Экзюпери? Кто хотел заставить его замолчать навсегда? Кто его убил? Хоши выглядел более расслабленным, чем накануне. Может, потому, что утром маяк не работал и ему не надо было считать паломников. – Заставить замолчать Сент-Экзюпери? Поврежденный самолет? – Хоши задумчиво помолчал. – А, это давняя нелепая гипотеза. Вчера я вас заинтриговал ею, чтобы вы точно сегодня вернулись. – Ну говорите уже! – воскликнула Анди. – Антуан де Сент-Экзюпери был одним из немногих интеллектуалов, открыто противостоявших де Голлю. В конце июля сорок четвертого уже не оставалось ни малейших сомнений ни в победе союзников, ни в том, что за этим последует политическая чистка… Сент-Экзюпери был влиятелен, неуправляем, он был неудобным… Голлисты его ненавидели. После войны версия о том, что его могли устранить, была одной из основных. Высокопоставленные друзья Сент-Экзюпери, генерал Одик и майор Мартен, всерьез считали, что существует угроза его жизни, и хотели предостеречь Сент-Экзюпери… – Они этого не сделали? – Сент-Экзюпери собирался поужинать с ними… вечером 31 июля 1944 года! Анди приглушенно вскрикнула. Ну да, совпадение невероятное. – К тому же, – прибавил Хоши, – в то утро Сент-Экзюпери вообще не должен был отправляться на задание. Он был тринадцатым и последним в списке летчиков. Никто так и не смог объяснить, каким образом его имя вечером тридцатого июля оказалось первым в списке… Анди словно вся съежилась, растерянная, подавленная. Я не мог допустить, чтобы моя маленькая сыщица, обладающая слишком богатым воображением, переживала из-за столь откровенной глупости. – Де Голль заказывает устранение Сент-Экзюпери – это уж слишком, вам не кажется? Хоши, вытаскивая из ящика стопку отпечатанных листов, рассеянно ответил: – Вы правы. Я тоже в это не верю, но упомянул об этой версии, чтобы вы вернулись сегодня. И чтобы я рассказал вам о другом убийце, на этот раз – вполне реальном. Он разложил на одном из столов листы: газетные статьи, распечатанные фотографии из Сети. Разбитая яхта, покореженная инвалидная коляска, затопленный пляж, сожженный замок. Я содрогнулся, узнавая места – остров Риу, Манхэттен, Кончагуита, Оркнейские острова. – Кто-то устраняет членов «Клуба 612», – сказал Хоши. – Одного за другим. Анди словно окаменела. Мозг мой лихорадочно прокручивал все этапы нашего расследования. И когда пленка этого фильма подошла к концу, мне все стало ясно. – Мне известно орудие преступления! Мне известен способ, которым действовал этот серийный убийца. Прямоугольная коробка! Каждый из членов «Клуба 612» получил такую коробку. Они все одинаковые, с тремя дырками в ряд. Копии той, что летчик нарисовал для Маленького принца. Одну я видел на столе у Око, другую Мойзес держал между колен, третья лежала рядом с троном Изара… Хоши наградил меня полным восхищения взглядом. – Верно подмечено, инспектор. Верно подмечено. Он подошел к шкафу. Открыл его. – Такая коробка? Я насчитал на полке три коробки. Они были одинаковые, совершенно одинаковые. Сердце забилось быстрее. Хоши… Это Хоши – убийца! Я непроизвольно заслонил собой Анди. Смотритель маяка вытащил одну из коробок.