Видимо, этот человек полагал, что его невозможно узнать, раз он надел маску, поднял воротник зеленого пальто и натянул на нос шарф. Само собой, маскировка была не ахти, и любой, кто увидел бы его сейчас, сразу же сказал бы: «Да это же Бикни!» И еще добавил бы: «Вот ведь пройдоха!» Растопырив руки, Бикни двигался по комнате на ощупь. И дело было вовсе не в том, что догорающие угли в камине давали очень мало света. В какой-то момент он наткнулся на ёлку. Дерево качнулось, игрушки и бубенцы на его ветках зазвенели. Вжав голову в плечи, воришка зашипел – да будь оно все проклято! – и надел прямо поверх маски круглые очки с толстыми стеклами. Ёлка приобрела четкие очертания, вид замечательных игрушек на ней (стеклянных шариков, фарфоровых снеговиков, сахарных крендельков и прочих милых вещиц) вызвал у Бикни вздох восхищения. Это было как раз то, что нужно! Недолго думая, он начал отцеплять витые крючки, на которых висели игрушки, а сами игрушки принялся рассовывать по карманам пальто. «Ай-ай-ай, Бикни! Как некрасиво! – сказал бы, видя его сейчас, мистер Клокворк. – Что же ты делаешь, Бикни?» Но Артура здесь не было, зато был кто-то другой. Кто-то вдруг засопел и что-то пробормотал. Бикни вздрогнул и обернулся. На небольшой кроватке в углу комнаты, прижимая к себе плюшевого медведя, лежала маленькая девочка. Сперва Бикни испугался, следом испытал раздражение, а потом и облегчение: девочка спала. Несколько мгновений Бикни гадал, насколько крепко она спит и насколько громко способна визжать, если вдруг проснется и увидит в своей комнате страшного незнакомца. Бикни поторопил себя: «Нужно спешить, пока она не проснулась!» Он продолжил стаскивать с ёлки игрушки, но теперь делал это поспешно и грубо, обдирая иголки. «Ничего, родители ей еще купят, – убеждал себя воришка, снимая игрушку за игрушкой. – Мне нужнее, мне нужнее! А еще мне ни капельки не стыдно!» И все же, что бы Бикни о себе ни думал, он не был совсем уж пропащим человеком. Совершая какую-то очередную неблаговидную вещь, он не особо задумывался о последствиях, а еще у него всегда было множество оправданий, но при этом он обладал чертой, которую любой уважающий себя шушерник в Саквояжне просто не мог себе позволить: совестью. И эта совесть просыпалась всегда так не вовремя! Сняв с ёлочной ветки маленький хрустальный шарик, он бросил взгляд на спящую девочку и вдруг застыл. Там больше не было никакой девочки! На кровати, свесив вниз ноги, сидел маленький мальчик с взлохмаченными рыжими волосами. На нем были латаные-перелатанные штаны на единственной подтяжке и зеленая полосатая кофта, настолько большая, что, казалось, он вот-вот в ней утонет. Рядом стояли двое: мужчина и женщина, похожие на призраков. Они выглядели подавленными и не смели поднять на мальчика глаза. – Случилось кое-что очень плохое, малыш, – сказал мужчина. – Мы не хотели тебя огорчать, но не можем скрывать то, что произошло, – добавила женщина. – Ч-что? – испуганно спросил мальчик, и мужчина рассказал: – Ночью, пока мы спали, к нам влезли воры. Они… они украли все подарки… – И мой тоже? – Нам очень жаль, малыш. Мальчик заплакал, а родители подошли и крепко обняли его. А потом все три призрака прошлого растворились… Девочка крепко-крепко прижала к себе медведя и повернулась на другой бок. Бикни просто стоял и глядел на нее. Что ее ждет, когда она проснется и увидит голую ёлку? О, он прекрасно знал, что. Ведь когда-то и сам испытал подобное. Разумеется, тогда, будучи ребенком, он не понял, что никакие воры на самом деле к ним не влезали, просто у родителей не было денег, чтобы купить ему подарок… Сердце Бикни защемило. Он и сам не заметил, как принялся надевать уже снятые игрушки обратно. С каждым возвращенным украшением из его сведенного судорогой горла вырывался отчаянный вздох сожаления, но он знал, что это ничто, в сравнении с тем презрением к себе, какое он испытает, если будет развешивать игрушки маленькой девочки на ёлку Артура. Девочка так и не проснулась. В комнате по-прежнему негромко тикали часы, и ветер выл в трубах. Угли в камине догорели. А Бикни выбрался наружу через то же окошко, через которое он в квартирку и влез – аккуратно прикрыл за собой створку и исчез. Единственным, что он забрал с собой, были призраки его детства… *** Снег усилился. Прохожих на улице Старых Конвертов, которая вела к главному входу здания главпочтамта, совсем не осталось. Вдоль обочин с погашенными фонарями и остывшими паровыми котлами стояли экипажи. Уютно мерцали окна домов. Покой улицы нарушил протяжный свист, следом раздались крики «Стоять! Стоять, мерзавцы!» и чей-то издевательский смех. Констебль Домби, пост которого находился на перекрестке Бремроук и Харт, с трудом преодолевал сугробы – его мучила одышка, сердце колотилось, лицо багровело, а кровь кипела. Пышные подкрученные усы того и гляди грозились спрыгнуть на снег и пуститься в погоню вместе со своим хозяином. Констеблю было тяжело: помимо излишнего веса, а мистер Домби отличался весьма объемистым животом, вязнущих в снегу башмаков и ледяного порывистого ветра, в него раз за разом врезались снежки. Один ударился в грудь, другой едва не сбил с головы шлем. А еще это мерзкое хихиканье… Два хулиганских снеговика в пальто с развевающимися полосатыми шарфами убегали от полицейского, отстреливаясь на ходу. Снеговики эти были весьма нахальными, в манерах несдержанными и грубыми: один громко и отчетливо бранился, а другой курил кривую и вонючую папиретку. Оба вели себя так, словно их занесло сюда из Фли или из трущоб у канала. В какой-то момент снеговики оттолкнули в сторону вышедшего из переулка и нечаянно преградившего им дорогу мистера Клокворка. Один нагнулся, слепил снежок и швырнул его в констебля. Другой сложил пальцы и показал преследователю «чайку» – подобной дерзости в Саквояжне еще не видывали. – Стоять! Стоять! – потрясая дубинкой, пыхтел мистер Домби, но куда ему было угнаться за этими прохвостами. Злодейские снеговики продолжали потешаться над представителем закона – судя по всему, они решили довести констебля до инфаркта. Когда полицейский пробегал мимо вжавшегося в стену дома продавца шестеренок, тот ощутил исходящий от него жар, словно из открытой топки. Вскоре погоня свернула за угол, и мистер Клокворк, как ему казалось, остался на улице Старых Конвертов один. Ссутулив плечи, он понуро поплелся домой. Жизнерадостность окончательно покинула продавца шестеренок – в данную минуту стрелки на часах его настроения указывали на без одной минуты «Всепоглощающее отчаяние». – Ты подвел Бикни, Артур, – пробормотал себе под нос мистер Клокворк. – Бедный-бедный Бикни! Он, наверное, где-то сейчас вовсю пытается стащи… – он исправился, – раздобыть игрушки. Но ведь больше нет ёлки. Их не на что будет повесить! А между тем бедолага Бикни и думать не думал ни о каком празднике. Он не хотел, чтобы его втравливали в праздничные дела, а ты втравил его, Артур! Потому что тебе вдруг ни с того ни с сего взяло и захотелось! Ты никчемный эгоист, Артур! И плохой друг! Взял и растормошил бедного Бикни, вывернул его память наизнанку, напомнил ему о бабушке, о подарках… Зачем ты так? Зачем ты все это затеял? Мистера Клокворка посетила мрачная мысль: «Может, Бикни был прав? И бедняки действительно не заслуживают праздник? Ни Глухая Мадлен, ни дворник мистер Тоббс, ни чудак мистер Морби, ни Щербатый Билли. Ни даже констебль Гун». Едва ли не единственный честный констебль в Саквояжне как нельзя лучше вписывался в ряд упомянутых голодранцев: Артур давно знал мистера Гуна, а еще он знал, что честность для него имела свою цену – констебль был беден и одинок… Над улочкой плыла тягучая грустная мелодия, которая будто подыгрывала настроению мистера Клокворка. Скрючившись на стуле у облезлой стены дома, на виолонтубе играла Глухая Мадлен. Виолонтуба отдаленно походила на виолончель со множеством клапанов и четырьмя медными раструбами, и этот инструмент, казалось, попросту не был способен воспроизводить что-то веселое. Глухая Мадлен на самом деле вовсе не была глухой – просто она никогда не реагировала, если к ней обращались. Мадлен была из тех, кого называют «городскими сумасшедшими». Мистер Клокворк точно не знал, что именно с ней произошло. Ходили слухи, что однажды ее похитил безумный ученый, который ставил на ней ужасные эксперименты. И что прежде, чем его поймали, он успел превратить ее в то, чем она и являлась сейчас. Это была вечно взлохмаченная дама лет пятидесяти, хотя выглядела она намного старее. Мадлен носила одно и то же потертое пальтишко, одновременно несколько шарфов и шалей. Постоянно шмыгала носом, редко моргала и почти всегда глядела в одну точку перед собой. Дома, в обычном понимании этого слова, у Мадлен не было. Жила она в старом контрабасовом футляре, который стоял на задворках у заброшенного кабаре «Тутти-Бланш». Впрочем, забиралась она в него лишь по ночам, а все дни напролет сидела здесь, недалеко от главпочтамта, и играла на своей виолонтубе. Судя по всему, она даже не знала, что близится Новый год. – Привет, Мадлен, – сказал мистер Клокворк, подойдя ближе. – Как дела? Мадлен не отреагировала, словно рядом и вовсе не было никакого продавца шестеренок. Лишь смычок полз туда-сюда по струнам, а из раструбов вырывалось гулкое «бу-у-у, бу-у-у». – Вот и у меня не очень, – продолжил Артур. – Понимаешь, все этот праздник. Ты любишь праздники, Мадлен? – «Бу-у-у-уууу, бу-у-у-уууу». – Вот и я о том же, – кивнул продавец шестеренок. – Еще утром я не думал ни о каком празднике, потом мне его жутко захотелось, а сейчас… все пошло прахом, Мадлен. – «Бууу-бууу-бууу-бу-у-у». – Бикни сказал, что нам ничего не светит. – Мистер Клокворк опустил взгляд, наблюдая, как смычок медленно ползет по струнам. – Я-то знаю, что он имел в виду не только праздник, а в целом… ничего не светит. Но я почему-то решил, что мы сами в силах это изменить. И дело тут не в каких-то праздничных деревьях, подарках и еще чем-то таком. Я вдруг понял, что наша жизнь… что мы из тех, кто не может даже головы из канавы высунуть, кто просто боится ее высовывать. И устроить себе праздник… это был всего лишь какой-то повод, что ли… Мне невероятно захотелось почувствовать себя не так, как вчера, не так, как неделю назад. Это все так глупо, да? Наверное, да… Бестолковая какая-то мысль. – Нет, – ясно и внятно сказала вдруг Мадлен. Артур вскинул на нее недоуменный взгляд, но Мадлен будто ничего и не сказала – как и до того, она вяло водила смычком по струнам: «Бу-у-у-у-у-у…» – Ты меня слышишь, Мадлен? – спросил мистер Клокворк, но женщина по-прежнему его не замечала. Продавец шестеренок с тоской опустил голову, и его взгляд упал на стоявшую в снегу у стульчика шляпу. В ней не было ни одной монетки. – Очень красивая мелодия, – сказал Артур. – Такая печальная и… Погоди! У меня же было пару пенсов! Он нырнул рукой в карман сюртучка, забрался в дыру и вытащил завалившиеся за подкладку монетки. Наклонившись, он положил их в шляпу и при этом не заметил, что с монетами туда перекочевал клочок какой-то бумажки. – Хорошего вечера, Мадлен.