Места рядом с парадной не нашёл, припарковался напротив дома, через дорогу. Открыв дверь, я вышел из машины, щёлкнул сигнализацией. За гендерными пришла пора политических мыслей: по сути, строй наш так и остался рабовладельческим, сотканный из наживы и похоти, промышленности и женщин. «Ты сексуальная машина, – снова я вспомнил жену. – Будь я механиком, поменяла бы кое-какие запчасти». Не принял я ещё один её вызов. Пешеходный переход твердил постоянно, что он разрешён и буквально тут же – что завершён. Он чирикал высоким голосом в ночи, водрузив свой триколор над небольшим островным государством пешеходов, было немного не по себе, не знаю, что меня мучило. Видимо, недомогание того, что я не домог чего-то сегодня или в этой жизни в целом. Переход из молодости во взрослую только что был разрешён, а теперь уже завершён. Я как будто бы не успел. И вот уже я взрослый мужик, сижу с бутылкой пива на скамье абсолютно один. Вместо солнца – фонарь. Смотрю на поплавок своего смысла жизни, а тот не шелохнётся, сколько не прикармливай золотую рыбку. Даже плотва, и та не берёт. А жаль, вобла сейчас не помешала бы. И дело не в наживке, нажито не мало, вполне достаточно для достойной молодости своих потомков. Говоря о своей старости, я внимательно посмотрел на землю, там одинокий ночной муравей метался в поисках между пивных пробок и хабариков. «Как я тебя понимаю, и то и другое бросить одновременно трудно». Я бросил курить и начал пить. Не в глобальном смысле, в сиюминутном. Затушил сигарету и достал ещё бутылку пива. Марина вернулась домой, в голове навязчиво крутилась мысль «Когда ты придёшь?», которую она отпустила куда подальше после второго непринятого вызова, в ногах кот: «Согласна, тебя он любит больше, но тебя нет ещё». «Я тебя ждать не стала», – в желудке Марины угомонился шницель. В стол воткнула бокал, наполовину пустой: «Ты можешь назвать меня пессимисткой, но в бокале винцо, а не простая водица». Села за комп, как за стену, за которой ей было хорошо, за которой она могла спокойно вздохнуть, почесать клавиатуре лобок, подразнив этим самым прохожих личной страницы. «Знаешь, как бы я тебя назвала – уют», – ей было неуютно без мужа. – «Надеюсь, что ты помнишь, мы собирались на дачу к опятам в эти выходные», – она встала и прошлась по гостиной. Она уткнулась в стекло ночи, лоб почувствовал прохладу окна, которая, судя по всему, собиралась провести с ней остаток вечера. В руке телефон, в ушах тяжёлые серьги долгих гудков. Это ли не повод сварить себе чай. Чай был скучен, однообразен, печенен, фарфорен. * * * – Где ты был? «Где ты был, где ты был, где ты был, CD твоих вопросительных глаз крутят одну и ту же песню, ты хочешь контролировать мой ускользающий шаг, каждый из которых даже мне не известен. Зачем тебе это? Ты забросила ради этого свою жизнь, посмотри, она загибается без внимания, не только тебе одиноко», – молча глядел я на свою жену. Она была в своём репертуаре, в своём гардеробе. Единственное, что нас сейчас сближало – она тоже была немного не в себе. – Где ты был? «Дай мне выйти из пальто, покинуть обувь, штаны, влить в себя кухонную теплоту, вместе с чаем, раз нет твоей, а потом выспрашивай». – Где ты был? – в третий раз солировала моя законная супруга. «Там, где меня уже пустота, полное отсутствие. Где я был? С кем я был? С кем-то из проходивших людей, с городом, с небом, с улицей, с пивом, если ты настаиваешь, я тебе расскажу, только сделай потише музыку своей занудной пластинки», – вспомнил тот самый диск, который вставляют в нижнюю губу африканским женщинам племени Мурси. Пусть даже этот диск уже платиновый, и сделан миллион тиражей. Поставь на предохранитель свой контрольный выстрел, я вижу, что ты здесь безумствовала одна. Некоторые безумствуют когда одни, чтобы продолжить это вдвоём, нервно и тускло. Неужели мы тоже из таких? – Можешь не отвечать. Мог бы и не приходить, – махнула на меня рукой жена. – Мог бы, но у меня проблема. К кому я ещё могу обратиться с ней, как не к тебе? – Я это заметила, как только мы поженились. В чём проблема сейчас? – Я слишком тонко начал чувствовать тебя. Тоньше, чем твоё летнее платье, срывающееся с плеч. Я знаю, у платья нет задницы, но оно умеет сидеть, так же хорошо именно там, где я предпочёл бы лечь, – подхватил я её на руки и поцеловал в грудь. Меня качнуло, и мы едва не свалились прямо в коридоре. Хорошо, что стены. Они держали эту пару, этот дом, этот брак. – Ты пьян? – освободилась от моих лап жена. – Наверное, я не в курсе. – От тебя несёт пивом. – Ну и что? Не прими это за пошлость, но она прикоснулась к истине. – Кто? – Мораль, как холодная гувернантка, будет охранять моё любопытство, до тех пор пока ты не бросишь ей платье приманкой, только тогда она испарится. – Три часа ночи, можно попроще. – Хорошо. Возможно не суждено нам умереть в один день, нянчить детей горластых в просторном доме. Сегодня я готов служить твоей тенью: томной, безжалостной и опасной: я разведу костёр прямо на твоём сердце из отсыревших тревог и розового кокетства. – Похоже на признание в любви. Давно ты это в себе носишь? – Нет, неделю назад приклеилось после презентации очередной книги. Ну, ты помнишь. – Помню, когда тебя привезли без чувств. – Нет, чувства у меня были. – По-моему больше было алкоголя. Хорошо, что ты не видел, какая я была злая. – Да, жаль… что не видел. Мне нравится, когда ты злишься, такая сексуальная. – Много тогда выпил? – Нет, не очень, но когда я блевал, я подумал: неужели в этой жизни своё уже выпил и в меня больше не лезет, когда я смотрел, мне уже ничего не нравилось, организм отказался исследовать жизнь через твои разрезы, когда я разлюбил, я подумал, неужели в этой жизни я мог так ненавидеть кого-то, я трезвел, а ты натягивала колготки, – начал я сочинять на ходу, придавая своим движениям ещё более пьяного оттенка. – В ванную и спать, – скомандовала жена. – Как мама? – вспомнил я, что у меня в доме завелась тёща. – Надеюсь, что не слышит. Мы спали точно по-моему сценарию. * * * Инь: Я знаю, что любая девушка для тебя – словно бутылка вина: выжрал, отрыгнул поцелуем, вытер губы словами «я тебе позвоню» и пошёл дальше. Но я не одноразовое пойло, я пьянящий нектар, но для тебя он так и останется безалкогольным, если ты не появишься в ближайшие полчаса. Янь: С утра мне предложили новость, а я отказался, кто-то скажет: «Дурак», тот, кто не знает, чем я вчера занимался и с кем, скорее всего, я сторонник вечерних, хотя их даже трудно считать новостями, я бы назвал это хроникой, а себя хроническим алкоголиком той самой женщины, которую получал каждый вечер, как божественный дар. Инь: Что за новость? Я её знаю? Янь: По-моему, ты начинаешь ревновать? Инь: Разбежался. Это не ревность, это любопытство. Янь: Повода нет, я бы даже сказал, поводка. Короче. Приезжай, будем смотреть фильмы и целоваться. Инь: Да, совсем забыла, что ты будешь делать, если я завтра уеду? Янь: Куда? Инь: К маме. Янь: Буду скучать. Инь: А ещё? Янь: Пить, курить, работать. Инь: А ещё. Янь: Сильно скучать. Инь: А потом? Янь: А потом скучать будешь ты. * * * Стальная игла скользила по зелёному сукну, пытаясь более коротким путем покрыть расстояние между людьми, чтобы пришить как можно быстрее отчаливших к встречающим. Скука движет человечеством. Люди по-прежнему продолжают скучать, двигаясь навстречу друг другу. Она ехала к матери. Ехать было двое суток, но Марине никогда не было жаль этих отпускных дней, так как проживала она их в таком приятном покое, в раздумьях широких полей за окном, в долгих чаепитиях дымящих самоварами деревушек. Тем более что аэропорта в её родном городе не было, и пришлось бы долететь сначала до Нижнекамска, а потом ещё до Елабуги поездом или автобусом с полными пакетами гостинцев. Следуя традициям, она не могла возвращаться домой с пустыми руками. С пустым сердцем, да, но без гостинцев – никогда. Хотя мать умиляясь и раскладывая их по шкафчикам всё время нарочито ворчала: «Зачем ты так тратишься, у нас тоже всё это есть». Марине нравилось лететь по железной лыжне, отталкиваясь палками мелькавших за окном бетонных столбов, то замедляясь до скандинавской ходьбы, то ускоряясь, переходя на коньковый ход. Её забавляло, что будто повинуясь скорости поезда, мысли тоже переходили с галопа на трусцу и наоборот. Дорога отзывалась в голове склеенными кусками полотна, словно это были какие-то мелкие незначительные нестыковки, время от времени происходящие в её жизни. Утром в купе их стало двое, когда к ней подсела ещё одна женщина. Среднего возраста, среднего телосложения, средней привлекательности, но высокой разговорчивости. Казалось, речь её соревновалась в скорости с поездом, которому тоже было присвоено звание скорого. Дамы уже успели познакомиться и даже разлить пару стаканов прозрачной беседы, огранённых в железную логику подстаканников, за которые они держались, то и дело поднимая, чтобы приоткрыть губы и пригубить, но затем снова ставили на стол, не решаясь открыться полностью. Женщина средних лет, что так элегантно положила свою стройную фигурку на сиденье напротив, была парфюмером: – Только вы не обижайтесь на меня, если я буду совать нос не в свои дела, это профессиональное. Нос – мой инструмент, им я чувствую людей. На дух не переношу враньё. Я знаю практически всё о тех, с кем общаюсь или просто нахожусь рядом. Представляете, как мне тяжело, о чём можно общаться с человеком, когда ты знаешь, что он ел на обед или пил на ужин. Хотите, скажу вам что у вас было на завтрак? – Нет, я ещё помню, – вспомнила Марина про яйцо, чай и овсяное печенье. Всё это время соседка крутила в руках воздушный шарик, тот рос на глазах. Скоро создалось впечатление, что их в купе было уже трое. – Интересная у вас работа. Всё знаете про всех, – постаралась быть гостеприимной Марина. – Да уж, не всегда это на руку. Да и вредная. Печень уже ни к чёрту. Вот, – наконец надув воздушный шарик, на котором было написано: «Люди, любите друг друга», подвязывала она его лентой, чтобы тот не скис. – Это и есть любовь. Она как воздушный шар: большая, невесомая и притягательная. Стоит только взять её в руки, и сразу становишься человеком без возраста, без принципов и без ограничений. Возьмите, – протянула она шарик Марине. «Повезло с соседкой», – подумала про себя Марина, но вслух, обняв розовый шар и положив на него лицо, отправила другую фразу: – Какая же она необъяснимо приятная и хрупкая. – Ага, необъятная, – подтвердила соседка. «Сейчас точно лопнет, как когда-то лопнула моя», – продолжала размышлять Марина. – Я бы даже добавила ещё – многообещающая, как всякая суббота. Сегодня же суббота, – уведомила сама себя парфюмер.