На похоронах Топси в церкви Святого Иакова в Балдерсби яблоку негде было упасть. Пришлось поставить дополнительные стулья по бокам, и все равно сзади толпились люди. Лиз, Пэт и Тельма сидели в правом ряду, ближе к центру, вместе с бывшими коллегами Топси из школы Святого Варнавы: Джен и Маргарет, которых отпустили на утро, Фэем, специально приехавшим из своего летного домика в Тоскане, и, конечно, Паулой, угрюмой и мрачной, в удивительно шикарном черном платье (Рокки раскошелился, благослови его Господь). Пока они ждали, Паула вполголоса комментировала, кто есть кто в переполненной церкви: члены гольф-клуба, соседи и кузены, с которыми Топси никогда не разговаривала. Тельма отметила, что пожилые члены обеденного клуба посетили церковь в полном составе: миссис Бут, чьи окрашенные хной волосы были спрятаны под уместной черной шляпкой-таблеткой; Дасти Уэбстер, нервно смотревшая на глянцевый листок с расписанием порядка службы; Брайан, сменивший галстук ВВС на траурный. Келли-Энн, одетая во что-то явно дорогое и черное, одиноко сидела впереди, выделяясь среди всех, а кузены, с которыми Топси никогда не разговаривала, теснились на ряду позади. Рядом с ней сидела Несс (да ладно, милая, подумала Пэт, ты совершенно не того телосложения, чтобы носить подплечники), а рядом с той, выглядя еще более потерянным, чем Келли-Энн, — Льорет. Пэт не теряла времени даром, нашептывая свои предположения Лиз и Тельме, и потому все они заметили, как Несс незаметно сжала его левую ягодицу, когда пара села. Сам Льорет беспокойно поглядывал на окна церкви, словно планируя побег. Убранство — другого слова не подберешь — этой викторианской церкви представляло собой сложную смесь Балдерсби и Беверли-Хиллз. Роскошные лилии стояли на витиеватых железных подставках, заслоняя буклет «Мира похудения», призыв к пожертвованию на унитазы малоимущим и объявление о кружке вязания крючком. Цветы восковника украшали края скамей, купель и кафедру, роняя увядающие душистые лепестки на клетчатую черно-оранжевую плитку, их тяжелый аромат мешался с привычными в церкви запахами бумаги, слабой сырости и полироли. Впереди, у подножия ступеней кафедры, стояла стойка с портретом Топси, подозрительно взирающей на мир. За ним расстилался настоящий цветочный сад, и именно здесь был размещен белый гроб с золотыми ручками. Одинокий скрипач исполнял мотив из «Списка Шиндлера». «Цирк какой-то», — пробормотала Паула, обратившись к Лиз. Та, хоть и согласная с ее словами, не отреагировала на замечание. Музыка казалась особенно неуместной. Музыкой, которая у нее ассоциировалась с Топси, были разнообразные гимны и детские песенки, исполняемые на старом потрепанном пианино в школьном зале, или неохотные покачивания под мелодию «Да это же проблеск надежды» на мероприятиях для учителей. Среди всего этого смятения преподобная Вэл вполне могла бы стушеваться, но она не позволила этому случиться. Ее серьезные и простые слова во время прощальной речи дополнили образ Топси Джой, заставив ее ожить вместе со скрипачом, фотографией и цветами. Когда она предложила исполнить второй гимн — «Господь, Ты мой пастырь», — все прихожане, и даже Паула, улыбнулись, вспоминая, как Топси из года в год муштровала участников рождественских спектаклей. — Это гимн о том, что Бог сопровождает нас на каждом шагу, — добавила преподобная Вэл. Пэт взглянула на спины Несс и Льорета; эта парочка не казалась искусными певцами гимнов. Она не могла поверить, что была так слепа… а раз так, то что еще она пропустила? Ее мысли возвращались к Лиаму, все еще пребывающему в мрачном настроении и почти не разговаривающему; сегодня утром он ушел к школьному автобусу, даже не попрощавшись. «На злачных пажитях пасет вблизи живой воды», — выводили прихожане с различным мастерством и энтузиазмом. Пэт заметила, что ее взгляд прикован к портрету Топси. Ее правая бровь изгибалась дугой — деталь, которую она раньше не замечала. Это было странно, учитывая, что Пэт видела это лицо сотни и тысячи раз. Вспомнился другой случай, когда она не знала, что делать с Лиамом, который начал заходить во сне в их спальню, просыпаясь с хриплыми вздохами и приступами кашля. Она сидела в классе, нахмурившись, пытаясь оформить стенд с рисунками радуги для классной выставки, когда кто-то неуклюже сжал ее плечо: Топси. — Все они проходят через подобное, — сказала она. Не сочувственно, потому что Топси не умела сочувствовать, но к тому времени, как Пэт вернулась с собрания, стенд с радугами был готов занять свое место на стене. «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла». Лиз плакала по Топси накануне вечером в своей спальне, сжимая в руках фестонные ножницы. Теперь, тщательно избегая тревожных мыслей, она призывала совместные воспоминания. Спортивный праздник, когда Топси в одиночку отогнала бродячую собаку, которая угрожала сорвать бег в мешках… поездка в Хелмсли, когда лил проливной дожди, а Элеанор Уодден выбросила башмак в реку… одобряющая рука на плече, чашки кофе без кофеина, ламинирование, паспарту, заточка карандашей. Чей-то всхлип заставил ее поднять глаза, и Лиз заметила, как Несс сует салфетку в судорожно сжатую руку Келли-Энн. Бедняжка выглядела так, словно ее окатило водой. Вспомнилась история Топси, как Келли-Энн нарисовала на лице пятна с помощью блеска для губ от «Шанель»: «”Мне дурно, — говорит она, — Мне так дурно”. Но я-то вижу в ведре осколки моей любимой зеленой вазы. А лицо Келли-Энн все сплошь в пятнах от помады. Маленькая проказница». Лицо Топси было мягким, словно пластилин, из которого она лепила шарики размером с кулачки. «…И в доме Божьем навсегда войду в небесный свет». «Войду в небесный свет», — повторяла Тельма в безмолвной молитве, пытаясь сосредоточиться не на цветах и прочей символике, а на непоколебимой твердыне викторианской церкви. Даже если Топси убита, ничто не вернет ее обратно. Сделанного не воротишь. В некотором смысле было бы проще, если б они все могли выйти из этого затопленного лилиями здания и подумать: вот и все, Топси Джой, вот и все. На грязном церковном дворе, между живыми изгородями и могилами, проклюнулись первые весенние нарциссы. Под угольно-серым небом царила тишина; ветер шелестел в листве деревьев, а через дорогу, с детский площадки в Балдерсби, доносились крики малышни. «Топси бы это понравилось», — произносили многие. Рано или поздно нашему земному пути придет конец, подумала Тельма, глядя сквозь деревья за пределы церковного двора, на просторные зеленые поля. Кажется, это далеко не самое плохое место, где можно было бы поставить точку. Имеет ли смысл стремиться узнать что-то еще? * * * — Все эти цветы, должно быть, обошлись в сотни фунтов! — Интересно, а что с ними теперь сделают? — А этот большой портрет? К чему это было? На поминках в «Гнедом жеребце» пожилые члены обеденного клуба обсуждали исключительно внутреннее убранство церкви. — Я никогда не видела ничего подобного, — таким был вердикт миссис Бут. — Это определенно было необычно, — нейтрально ответила Лиз, надеясь, что Келли-Энн, сидевшая в лаунж-баре, не слышит их. Она хотела пойти отдать дань уважения, но Келли-Энн была окружена толпой людей. Все сотрудники школы Святого Варнавы поспешили вернуться к работе (приказ начальства), Фэй ушел, а Лиз не хотела разговаривать ни с Тельмой, ни с Пэт (о чем только думала Пэт, шепчась о Несс и Льорете в тот момент, когда вносили гроб?), поэтому она подошла к членам обеденного клуба. Как и Тельма, она была знакома с миссис Бут. Брайана Лиз тоже немного знала, так как он был знакомым отца по боулингу; он жил в том самом бунгало на полпути между Шароу и Дишфортом. Паула сидела в другом углу бара с остальными членами клуба. Лиз слышала, как она со знанием дела и авторитетом перечисляла лекарства Топси и их различные побочные эффекты, а остальные с энтузиазмом вносили свой вклад подобно тому, как ее подопечные в первом классе рассказывали о своих карточках покемонов. — Все готово, леди и джентльмены, — позвала Джен Тевендейл и нырнула в зал, где был накрыт один из ее знаменитых шведских столов. Туда тут же хлынули люди. Не будучи голодной и желая избежать разговоров об эффективности различных слабительных, Лиз осталась с Брайаном, который с надеждой смотрел на нее. Это был взгляд, который Лиз видела много раз на протяжении стольких лет на лицах детей, обычно мальчиков — они стояли в углу детской площадки, иногда подбрасывая мяч, в надежде с кем-нибудь поиграть. — В моем возрасте я не очень люблю очереди, — сказал он. — Колено, знаете ли. — Брайан улыбнулся, как будто раскрывая секрет. — ВВС 1951-го. Регби. Мы против базы «Фелтуэлл». Я бросился в одну сторону, мое колено — в другую. Лиз сочувственно улыбнулась. У нее было ощущение, что он не в первый раз рассказывает эту историю. — Давайте присядем, пока очередь немного не рассосется, — предложила она, вспомнив, как ее отец отзывался о Брайане из ВВС: Хороший парень, но обожает звук собственного голоса. — Я не могу делать то, к чему привык, понимаете, — объяснил он, потирая больное колено. — Всякую работу по дому и прочее. Раньше я бы в мгновение ока взобрался по лестнице, а теперь говорю себе: «Подожди, старый дурак, позови кого-нибудь». — С того места, где сидела Лиз, ей открывался вид на тенистую нишу у главного входа, пустую, если не считать мистера Горе-сборщика, который листал что-то в телефоне. Пока она размышляла, что надо бы запомнить, что его зовут Льорет, а не Лорри, к нему присоединилась Несс. Почти против воли Лиз стала исподтишка наблюдать за этой парочкой, пока Брайан весело болтал. — …Мне повезло, что я нашел его. А еще говорят, пятизвездочный сервис… Что-то в том, как они стояли, привлекло внимание Лиз. Неужели Пэт была права и между ними что-то есть? Да, Несс сжала тогда его ягодицу, но ведь она вдвое старше парнишки. Хотя в наши дни это уже ничего не значит… В ее памяти всплыли воспоминания о Тиме и «Иезавель» из Балдерсби. Нет, тут никогда не угадаешь. — …однажды днем, когда он отправился в одну из своих вылазок, ему понадобились деньги на материалы. У меня с собой столько не было, и знаете, что он сделал? Довез меня до банкомата в Тирске… Несс что-то сосредоточенно говорила, не умолкая, глядя на Льорета снизу вверх и одной рукой сжимая его рукав. А он… он беспокойно оглядывал нишу, устремив взгляд на лошадиные сбруи и коричнево-белые фотографии охоты в Дишфорте. «В ловушке», — подумала Лиз. — …как голос из могилы. Это было через три месяца после похорон… Теперь Несс дергала парня за руку, пытаясь привлечь внимание. Он посмотрел на нее с беспокойством, явно чувствуя себя загнанным, и она улыбнулась, убрав с его лица непослушную челку. — …Мне очень повезло. Он сказал, что еще одна зима, и я мог бы потерять крышу… Внезапно Несс рассмеялась, и Лиз вздрогнула: было в этом смехе что-то грустное, вызывающее и сердитое одновременно. Она напряглась, пытаясь расслышать разговор, но Брайан продолжал: — …всегда найдется время для чашки чая. Он в восторге от моих историй о ВВС… Думаю, он специально находит для меня время. Теперь Несс отвернулась, как будто не слушая, и замерла, оставив Льорета неловко стоять на месте. — Подруга, — голос Келли-Энн четко прорезался через бар, который начал заполняться толпой. Люди возвращались с бумажными тарелками, наполненными кишем с беконом и фирменным сыром Джен Тевендейл. — Ты можешь попросить в баре счет? Какое-то время Несс не двигалась, а затем неохотно повернулась и пошла к бару, сделав при этом огромный глоток просекко. — Думаю, пришло время отважиться на фуршет, — предложил Брайан, вставая. — Вы идите, — сказала Лиз. Келли-Энн наконец была одна; теперь можно пойти и выразить свои соболезнования. * * * Тельма и Пэт, очевидно, думали о том же. Им показалось естественным подойти к Келли-Энн вместе. Так они и оказались на табуретах перед кожаным креслом, в котором Келли-Энн сидела с несколько царственной улыбкой, которая, по их мнению, хотя и была любезной, но несколько натянутой и искусственной. Все трое улыбнулись в ответ. — Это была прекрасная служба. — Как всегда, Тельма нашла именно те слова, которые хотели выразить подруги. — Мама гордилась бы тобой, — добавила Лиз. — Это же моя мама, — просто ответила Келли-Энн. — Я не могла иначе. — Такие прекрасные цветы, — восхитилась Пэт. — Итак, — сказала Лиз, — как твои дела? Я хотела тебе позвонить. Келли-Энн выглядела усталой. — Ну, вы знаете. Много всего надо было уладить. — А из полиции больше ничего не сообщали? — спросила Лиз. Возникла небольшая пауза, и Келли-Энн посмотрела на пальцы, сплетенные на коленях; казалось, она ничего не слышала. — Нет, почему вы спрашиваете? — Вопрос был задан достаточно мягко, но на лице женщины было что-то такое, что напомнило всем троим ее мать, когда ей что-то не нравилось. — Вы что-то слышали? — Нет, конечно, нет. — Лиз выглядела обеспокоенной. — Полиция сказала мне… — Келли-Энн старательно чеканила слова. — Что произошедшее было трагическим стечением обстоятельств. — Она посмотрела Лиз в глаза. — И если люди будут сплетничать, это сделает все в сто тысяч раз хуже. — Я ничего такого не имела в виду, — серьезно ответила Лиз, выглядя так, словно хотела, чтобы тартановый ковер в «Гнедом жеребце» раскрылся и проглотил ее. — Прости. — Нет. — Келли-Энн закрыла глаза, словно отгоняя боль. — Нет, это вы простите. — Она открыла глаза и положила ладонь на руку Лиз. — Простите, Лиз. Дело во мне. Я просто… сама не своя. — Конечно. — Лиз неуверенно положила свою руку поверх. — Я просто не могу забыть… — Она покачала головой и посмотрела вниз. — Я просто не могу забыть, что когда все это случилось с мамой, я загорала в этом чертовом Алгарве… Вот с чем мне придется жить. «Джоан Кроуфорд», — непочтительно подумала Тельма.