За окном происходит что-то непонятное — виден свет от мигалок, и это не просто машина «Скорой», а еще и полиция. Возможно, этот тип, который валялся там, был не совсем пьян — может, его кто-то избил. Ну, его достаточно быстро обнаружил кто-то более впечатлительный, чем я. Книжку читать в свете фонаря я не могу — нет, буквы видны, но для зрения это не очень хорошо, а оно у меня и так паршивое. Тем не менее спать я тоже не могу — во-первых, еще рано, во-вторых, в коридоре суматоха — возбужденные голоса и топот ног. Я так понимаю, соседи бегут поглазеть — ну, а я нет, для меня подобное зрелище вообще развлечение ниже среднего. Но зажигать свет я не стану, пусть думают, что меня нет дома. Я иду в кладовку и зажигаю там свет. Если перетащить сюда матрац и плед, то можно закрыться, спокойно попить чаю и почитать. Вы поймите меня правильно. Если даже тот чувак был не пьян, а мертв, ничего изменить я не могла. И сейчас не могу. Но толпа у трупа — это совсем не та толпа, в которой я жажду оказаться. Я совершенно не хочу стать объектом внимания кого бы то ни было. Я не хочу фигурировать в сводках и прочих репортажах, даже случайно. В кладовке очень даже можно жить — в первый же день моего пребывания в этой квартире я вымыла ее, как и всю квартиру, и сейчас папин спальный мешок нормально разместился, и коробки с моими пожитками особо не мешают, с ними даже лучше. Пожалуй, я стану здесь ночевать постоянно, мне сейчас очень уютно. В дверь позвонили, но ведь я не обязана открывать? Завтра отключу звонок. Я пью чай вприкуску с хлебом, а Мэри Поппинс катит коляску с близнецами в бакалейную лавку. Надо же, кучу всего набирают в долг, а ведь стоит выгнать Робертсона Эя и горничную, и денег в семье прибавилось бы. А накрывать на стол и стричь газон могли бы Джейн и Майкл, детей надо приучать к труду. Да и сама миссис Бэнкс могла бы поднять задницу, если на то пошло. Теперь в дверь стучат. Нет, ну это надо такое? Ломиться среди ночи в чужую квартиру. Все-таки я привыкла жить в доме, соседи к нам по ночам не стучались, это уж точно. — Да нет ее дома. — Этот голос я уже слышала. — А если и есть, то нипочем не откроет, чумичка. — Там полиция приехала. — Второй голос женский, тот самый, что днем, когда меня обвинили в вампирстве. — Будут всех опрашивать. — Свет у нее не горит. Могла и пойти куда-то. Я вот ни разу не видела, как она входит или выходит — но сейчас нарочно в окно заглянула, свет не горит, и в квартире вроде как пусто. — Ну, тогда и ломиться нечего. — Вторая барышня выказывает признаки интеллекта. — Мало ли, что у человека в жизни стряслось, не хочет она общаться — не надо лезть. — Да кто же лезет… — Да вы все лезете, небось достали девку уже. — Вторая вздохнула. — Ужас какой… Оно, конечно, если совсем уж положа руку на сердце, так Леонид был плевый мужик, пьяница и бездельник, еще и ссать приходил под наши ворота, гонял его Мишка не раз, и морду начистить хотел, едва отговорила — связываться с такой рванью, руки марать, но ты эту рану на горле видела? Ужас… как дикий зверь напал. — Полиция разберется. Рана на шее трупа? Боюсь, моя репутация вампира окрепнет. Я возвращаюсь в кладовку и устраиваюсь на матраце. Я потеряла интерес к чтению и сейчас постараюсь уснуть — завтра будет день, и мне срочно нужна будет хоть какая-то работа, потому что денег почти не осталось, и запасы растворимых супов тают. А вот будь я вампиром, такой проблемы у меня бы не было. Правда, я бы вряд ли стала употреблять в пищу столетних старух и алкашей. По-моему, даже с точки зрения вампира это все-таки гадость. Не знаю, как вам, а мне подчас снятся очень странные сны. Вот, например, этот снится периодически: какие-то комнаты, в которых ни с того ни с сего располагается кладбище. Оградки, кресты — анфилада каких-то серых комнат, наполненных старой смертью. И совершенно непонятно, зачем это было устраивать в помещениях и каким образом такое вообще было сделано, — а я иду по темному коридору, заглядывая в дверные проемы, а там теснятся все эти оградки, и я знаю, что дело к вечеру, и мне страшно до чертиков. Причем вне сна я не боюсь кладбищ. Не то чтоб я любила там гулять и вообще как-то проводить время, а такие малахольные тоже есть, но я не боюсь. А в этом сне бывают разные вариации, как, например, жутковатая статуя на выходе из комнат — прямо на ступеньках, серая статуя, изображающая непонятно что. Даже со спины оно неприятное, и я не хочу видеть, что там впереди, у меня и так сердце скоро треснет. Я с усилием открываю глаза. И одновременно слышу, как звенит в комнате стекло — ужасно, агрессивно, разрушительно. Я моментально просыпаюсь окончательно и выбегаю из кладовки. На полу стекло, и я стараюсь не порезаться, но это сложно, а еще летят камни, запущенные умелой рукой, и за окном я вижу четверых мальчишек, швыряющих камни в мои окна. — Сашка! — Женский голос откуда-то сверху. — Вы что ж это делаете, балбесы! Ну, я сейчас матери расскажу! — Ребята, валим! — Высокий парнишка в серой курточке машет рукой. — Палево! Они, видимо, не ожидали, что их заметят, а поскольку время сейчас самое что ни на есть учебное, то они, скорее всего, сбежали из школы. Может, перемена у них. Это умно: если что — ну, были в школе. Расчет был на то, что взрослые на работе, а я, как и положено вампиру, днем сплю. В коридоре слышны голоса, какая-то беготня. Я стою посреди комнаты, и у меня кровоточат ноги. И это злополучное венецианское, блин, окно, которое теперь вдребезги и на починку которого уйдет куча денег, которых у меня и в помине нет. Я порезалась осколками, сгоряча не поняла просто. Мне надо оценить размер катастрофы, но стекло повсюду. На полу лежат большие куски, кое-где маленькие острые кусочки, похожие на отколовшиеся льдинки, и стеклянная пыль на всех поверхностях. Кто бы мог подумать, что из одного, даже очень большого, окна может быть столько осколков. Правда, окно старорежимное, и это единственное, что было красивого в комнате, потому что сама комната несуразная, потолочная лепка уходит в соседнюю квартиру. Все вдребезги, блин. У меня, знаете ли, все вдребезги. 5 Нужно как-то убрать все это, но сначала остановить кровотечение. Правда, как и чем я стану убирать этот погром, я еще не решила. Хуже, что бинтов у меня тоже нет, но тут проще, я разорву на части свою ночную рубашку или какую-нибудь наволочку. В кладовке в дальнем углу стоят коробки с моими пожитками, что-то найдется, но вот во что собрать осколки, я не знаю, у меня и веника нет, не говоря уже о совке и ведре. — Ну, допустим, я пойду на улицу и наломаю веток, веник сделаю. А дальше как? Я точно знаю, что моих активов хватит прожить еще примерно неделю, питаясь растворимыми супами и кашами быстрого приготовления. За эту неделю я должна устроиться на работу, иначе мне придется идти грабить банки или продуктовые ларьки. Я это знаю, и у меня есть план. Но у меня нет плана поиска веника, ведра и совка в случае кровоточащих ног. Внизу, конечно, у меня теоретически есть отсек, но что там, я не знаю. Я разрываю на части старую наволочку и перевязываю ноги. Один порез очень глубокий, и надо с ним что-то делать, странно, что ничего не болит, так что сначала приберу стекло. А потому я беру связку ключей и зажигалку — надо посмотреть какую-то емкость в отсеке, но вдруг там темно. Идти очень больно, и после меня на полу остаются кровавые следы, но лестница, ведущая в цокольное помещение, начинается рядом с моей дверью, справлюсь. Я спускаюсь вниз и, щелкнув зажигалкой, обнаруживаю на стене выключатель. Это полуподвал, и оказывается, что здесь чисто, сухо и вполне сносно: разнокалиберные двери пронумерованы в соответствии с номерами квартир, и мой отсек находится как раз под моей квартирой. Замок навесной, и ключ к нему здоровенный, потому что замок старый. Второй замок врезной, он поновее. Зачем здесь два замка, что тут воровать? Внутри темно, и я не нахожу выключатель, а потому чиркаю зажигалкой. Ага, с лампочки свисает шнурок, стоит его дернуть, и она загорается. Это, знаете, как в классических фильмах ужасов, когда безголовые подростки или убегающие от правосудия бандиты попадают в пустой дом с подвалом, полным каких-то вещей, где обязательно находят какую-то потустороннюю хреновину, которая их потом всех очень изобретательно и красочно убивает. В моем отсеке пустые пыльные банки на полках, рама от старого зеркала, стоящая на какой-то пыльной тумбочке с тонкими витыми ножками, а самого зеркала нет — видимо, демон, живший в нем, все-таки вырвался на свободу. На полу ящик с какими-то железками, у стены пыльные большие доски, перед ними старое кресло и круглый стол, прикрытый не то покрывалом, не то скатертью, очень тяжелый и пыльный, не сдвинуть. На кресле люстра в перепутанных висюлинах, серых и безнадежно грязных, беззащитно воздевшая к потолку пять рожков, и — о счастье! — старый затертый веник и металлический тяжеленный совок. Он явно предназначен для камина, как и старое погнутое ведро, но мне безразлично, что все это для камина, у меня другие цели, а камин может обижаться сколько угодно. Я беру ведро, веник, совок и, довольная собой, выключаю свет и закрываю помещение. Что ж, не так все плохо, как я думала. Оно еще хуже, но в этом есть и преимущество: в моей жизни сейчас полнейшая ясность. Я точно знаю, кто мне друг, кто мне враг и кто я. Никто. Во всех случаях. Зато я свободна от всех связей, обязательств и прочих условностей. Я могу начать жизнь с чистого листа, и будь я проклята, если позволю себе снова оказаться дурой, которой все пользуются, как хотят. Я открываю дверь, поставив ведро с совком на пол, — замок немного заедает, или я к нему не привыкла, надо вставить ключ и нажать, глупость какая. — Эй! Это местное приветствие, я уже говорила. Какая-то тетка идет в мою сторону, шаркая шлепанцами, а дверь, как назло, не открывается… ну вот, открылась. Подхватив ведро, я вхожу и запираюсь. Никогда не понимала манеру наших граждан лезть в чужое личное пространство. Вот что это за стуки в дверь, крики «эй!» и прочие прелести, неужели люди не понимают, что все это отвратительно и очень тупо? Это все равно что начать на улице приставать к прохожим. Ну вот, снова стук. Как же я все это ненавижу! — Эй, послушай, открой, есть разговор. А я не «эй!». И у меня нет ни к кому никаких разговоров, я вас, гражданка, знать не знаю и хочу сохранить данное положение вещей, пока я здесь. Ну, то есть, навсегда. — Открой, поговорим. Ничего более тупого я не слышала. Поговорим, ага. О ста граммах, о соседях, о политической ситуации, о синтезе химических соединений. О чем можно говорить с незнакомым человеком? Иногда и с хорошо знакомым говорить не о чем. — У тебя стекло разбилось, я помогу собрать. Оно не само разбилось, его разбили какие-то сорванцы. Я и сама могу собрать осколки, даже те, что остались от моей жизни. Какие-то высокопарные обороты лезут в голову, а это значит, что у меня истерика. И когда я в таком состоянии, я могу сделать что угодно, чтобы вы понимали. Но в основном я делаю хуже себе. Впрочем, мое нежелание контактировать с окружающим миром сейчас вполне оправданно. Хорошо, что сейчас не зима, а скоро будет и совсем тепло, побуду пока без стекол. Стеклянная пыль осела на каминной полке, на паркете, на коробках с моими вещами, на раскладушке — страшно подумать, что было бы, если бы я не ушла спать в кладовку. Осколки накрыли бы меня полностью, и просто порезанными ногами дело не обошлось бы. — Или ты сейчас откроешь, или я буду стучать, пока не сбегутся все. Настырная, гадина. Ладно, открою, иначе сюда и правда сбежится весь дом. За дверью обретается какая-то гражданка в халате и бигуди. Типичная домохозяйка. Господи, да кто сейчас накручивает волосы на бигуди! — У тебя кровь. Ну да, а я вот и не знала. — Погоди, я аптечку принесу. Она развернулась и ушла, а я стою дура дурой — вот только что она колотилась в мою дверь, а теперь вильнула хвостом, и нет ее. А кровь из ноги не унимается, как назло. Я сажусь на ступеньки, смахнув стекла лысым веником, — стоять что-то совсем невесело. И как я все это приберу, понятия не имею. Но, знаете, есть у меня один метод насчет того, как сделать любую монотонную работу качественно. Нужно взяться с самого края и потихоньку продвигаться вперед. Вот в данном случае я стану по одному осколочку осторожно подбирать и складывать в ведро, стараясь ничего не пропустить, а освободившееся место подтирать влажной тряпкой, и когда чистая полоса окажется шириной в пару метров, отдохну — почитаю книжку, выпью чаю, и потом снова возьмусь за уборку. И до ночи справлюсь обязательно.