Уинтер положил руку ей на плечо и наклонился, чтобы поцеловать в щеку. Но в этот момент Виктория чуть повернула голову, и уголки их губ встретились. Его чувства и физическая память вмиг переполошились. Они с Викторией никогда не подходили друг другу, но, если им было хорошо, им было очень хорошо. И Уинтер почувствовал, что прошлое ушло безвозвратно, что вернуть его невозможно. Он отстранился, его тоскливый взгляд скользнул по ее лицу. Виктория позволила ему смотреть – так, секунды две. Затем она кивнула в сторону двери и сказала: – Я лучше пойду. Мы собираемся перевозить Трэвиса в тюрьму. А еще я замерзла. – Рад был тебя увидеть, Вик. Извини, что не смог помочь как следует. – Мы делаем то, что в наших силах. – Тогда давай, на связи. Уинтер стал спускаться вниз, но на половине пути остановился и обернулся. Виктория все еще стояла на месте, обнимала себя, дрожа от холода, и смотрела ему вслед. – Ой, с Рождеством тебя! – И тебя, Кэм. Тебе есть где провести каникулы? Уинтер пожал плечами. – Мне всегда было как-то плевать на этот праздник. Виктория ничего не успела ответить, потому что Уинтер развернулся и спустился вниз к пешеходной дорожке. Снегопад усиливался, Уинтер шел к джипу. Перед ним открылся вид на главную улицу города. В сгущающейся темноте все эти рождественские огоньки на витринах магазинах и фонарных столбах, подвешенные над улицей Санта и олени, покупатели, которые спешат домой в столь снежную погоду, – все это выглядело так ярко и радостно. Это мог быть американский городок в любое время в пределах последних семидесяти пяти лет. Уинтер восхищался военной дисциплиной жителей, которые крепко держались за традиционный мир. Ведь иначе он, как и само прошлое, безвозвратно исчезнет, и его никогда не вернуть. Уинтер залез в свой джип, еще раз взглянул на картину за окном и завел двигатель. Эта живая рождественская картина казалась ему чуждой, словно она нарисованная. Мысленно он прокручивал все то, что услышал в суде, он видел перед глазами сцены насилия, горе. Он не мог избавиться от этих мыслей и прочувствовать атмосферу праздника. Уинтер включил передачу и отъехал от обочины. Он отправился прочь из города, но держал путь не в столицу, а в сторону холмов. Снег шел все сильнее, и совсем скоро Уинтер выехал к узеньким дорогам в пустынной пригородной местности. Его джип оставлял первые следы на нетронутом белоснежном снегу. Время от времени, пока он поднимался на холм, он выглядывал в окно и видел раскинувшийся внизу Свит-Хэйвен. Отсюда все еще видны были рождественские огоньки. С такого расстояния этот вид казался еще более безмятежным, неподвластным времени. Найти руины старого приюта оказалось нетрудной задачкой. На сайте “Исторического общества Свит-Хэйвен” есть карта с местоположением приюта, и Уинтер просто вбил координаты в GPS на телефоне. Он преодолел последний выступ и увидел его. Фары осветили пугающий силуэт полуразрушенного особняка и куполообразной башни. Когда-то это здание было величественным памятником христианству, когда оно еще было в своем расцвете. Дом для брошенных детей, которые ухаживали за этой территорией. Это был проект священника, он приехал сюда из Норвегии в начале девятнадцатого века. Он поддерживал существование приюта благодаря собранным в его церкви средствам, благодаря его собственному делу – у него была ферма, компания по производству семян, а еще он получал деньги с продажи патентованных лекарств. И при этом он и его жена воспитали девять детей! Это место не справилось с натиском современности. Норвежский священник умер. Государственное соцобеспечение истощило все силы частной благотворительности. На смену приютам пришли приемные семьи. Люди стали терять веру, и поэтому церковь опустела. Здание, напоминающее особняк, оставили. И его уже не восстановить. Оно ведь так далеко от города, не мозолит глаза и не представляет опасности, так что никто и не заметил, даже не обеспокоился тем, что у здания обрушилась крыша или что торнадо забралось на высоченный холм и утащило большую часть сооружения в неизвестном направлении. Нетронутой осталась только западная башня с куполообразной крышей, которая возвышалась над всей этой мешаниной из кирпича и дерева. Уинтер съехал с дороги на каменистую равнину. Припарковал джип, заглушил двигатель. В свете фар было видно падающий снег, а затем они стали потухать, пока в конце концов не погасли совсем. Снежная тьма окутала все вокруг. Уинтер вышел из машины. Засунув руки в карманы, он прошел по только что выпавшему снегу к руинам. Не то чтобы Уинтер легко пугался или был суеверным, но даже он сейчас чувствовал жуткую тяжесть черной нависающей над ним башни и мертвую тишину в безлюдных руинах справа от него. Рядом с руинами башня казалась странно цельной и крепкой. Ее деревянная дверь была тяжелой и массивной. Уинтер сильно постучал костяшками пальцев. Дверь тут же открылась, и перед ним появилась она – в призрачном сиянии мутного белого света, что исходил из башни. Из-за сияния ее черные волосы казались еще темнее, а бледная кожа стала почти фарфоровой. К ней, какая она есть в реальности, он явно не был готов. Он видел ее лицо на видео, представлял себе, как выглядит ее тело, ему рассказывали о ее характере, о почти легендарной силе ее личности – и все это разом обрело плоть. Она не ожидала его – точнее, ожидала не его, – и на мгновение ее сковало от страха и удивления. Но почти сразу же она все поняла. И потому расслабилась. Уинтер увидел то, что видели в ней люди доброй воли: внутреннее спокойствие было таким совершенным, что оно походило на величественность. – Вы, должно быть, Уинтер, – спокойно сказала она. – Мне передали, что вы можете прийти. Уинтер инстинктивно снял перед ней кепку и почувствовал, как от снега волосы становятся влажными. – А вы, – сказал он, – видимо, Дженнифер Дин. 20 Уинтер понял, что просто не может оторвать от нее взгляда. Когда она впустила его внутрь, когда он следовал за ней по винтовой лестнице в комнатку под куполом наверху, когда он уселся на диван в круглой комнате на первом этаже башни – он все время восхищенно на нее смотрел. Она немного покрутилась на импровизированной кухне, засыпая в кофеварку молотый кофе и заливая его водой. На ней были джинсы и массивный синий свитер. Ее иссиня-черные волосы отросли с тех пор, как ее сняли на видео в библиотеке. Они упали ей на лицо, когда она наклонилась вперед, и спрятали ее кругленькое женственное личико. И то самое спокойствие, о котором все говорили, – внутреннее спокойствие и грация движений были при ней, они были настоящими, и это завораживало. Когда она нажала на кнопку на кофеварке, Уинтер заставил себя отвести взгляд до того, как она заметила, что он неотрывно на нее смотрел. Теперь он стал изучать комнату. С мебелью уютно, но подобрано все как-то небрежно. Голубой диван не сочетался с зеленым креслом, а низкий стол выглядел как пережиток прошлого. Но добавить занавески с цветочками к плотным шторам было хорошим решением. Как и единственное украшение на стене – русская икона с Богородицей и младенцем. Такая же икона была у нее в квартире. Все это говорило Уинтеру о том, что комнату обустроили мужчины, которые радостно и с огромным уважением скачут вокруг женщин – ну или вокруг этой женщины. – Откуда вы берете электричество? – спросил ее Уинтер, указывая на электрообогреватель и тусклую лампу. – Мальчики подключили меня к линиям электропередачи. У них есть какое-то классное военное устройство, чтобы скрыть утечку электричества в энергетической компании. Пока готовился кофе, она повернулась к Уинтеру и стала на него смотреть, облокотившись на деревянный стол, который был у нее вместо столешницы. – Меня предупредили, что вы весьма талантливы, – сказала она. Уинтер заметил, что она говорит с русским акцентом, но он незначительный. Так, лишь добавляет ей экзотичности и мелодичности. – Тут еще слушок ходил, что вас выбрали для обучения на “морского котика” и наняли в качестве шпиона. Это правда? – Я профессор английской литературы, – ответил Уинтер. Когда Дженнифер улыбалась, на ее правой щеке появлялась ямочка. Очень привлекательно. Уинтер подумал, что, вероятно, она оценила его умение уходить от ответа, ведь она сама здорово владеет этим искусством. – Так как вы узнали, что я здесь, мистер профессор английской литературы? – спросила она. – Как вы поняли, что я именно здесь? – Мы раскрываемся в историях, которые рассказываем, – ответил Уинтер, а затем не без раздражения понял, что, даже не подумав, процитировал слова Маргарет Уитакер. Терапевт, кажется, начинает действовать ему на нервы. – Я видел книгу, которую вы написали для детей в школьной библиотеке. Вы уже, должно быть, все распланировали, когда ее писали. Это история о мертвой девушке, которая ужасно страдала, но при этом оставалась прекрасным, любящим духом, что поселился в башне. Мэй, сестра Трэвиса, рассказала мне, что вы с Трэвисом приходили сюда, чтобы побыть тут вдвоем. Я просто сложил один плюс один. Кофеварка стала булькать медленнее. Дженнифер взяла две черные кружки из пластикового контейнера. – Думаю, я должна поинтересоваться, как вы поняли, что я жива, – сказала она. – Надеюсь, что это было не столь очевидно? – Нет-нет, вы все сделали отлично. И Трэвис прекрасно выступил сегодня в суде. – Правда? – Даже я поверил ему, хотя знал, что он лжет. Она низко и мелодично засмеялась. Затем налила кофе в кружки и сказала: – Есть сахар, но молока нет. – Так тоже хорошо, – ответил Уинтер. Он взял кружку из ее рук и воспользовался моментом, чтобы изучить ее лицо. Бандит Облонский выбрал Аню Петрову за ее красоту, и она была красива даже сейчас. Но его пристальное внимание привлекало нечто большее. Уинтер спрашивал себя: как, ну как она может оставаться такой спокойной даже сейчас, понимая, что Уинтер все знает? – Я начал думать об этом, когда увидел Лилу, – сказал он. – Вы стали для нее матерью. Вытащили девочку из ее скорлупы. Вернули ей отца. Но когда я увидел ее в доме Мэй, я не заметил, чтобы она была травмирована. Ну, не совсем. Она была счастлива, смеялась, и это была не маска – она смеялась искренне. Еще она была слишком спокойна для ребенка, чью мать жестоко убил отец. Дженнифер села в кресло. Она обхватила кружку двумя руками и поднесла ее к подбородку, чтобы согреваться от тепла кофе в прохладной комнате. – Мы переживали, что не сможем сохранить все в секрете. Ну, дети, сами понимаете. – Она хорошо справилась. Но когда я ее увидел, меня вдруг осенило: все это как-то неправильно. А потом, ну не знаю. Для меня просто все встало на свои места. Я понял, что вы живы, что она участвует в вашем заговоре. Со мной такое случается, когда я думаю о событии под определенным углом. Все вдруг встало на свои места! Дело в моем складе ума – он у меня необычный. Дженнифер потягивала губами пар от кофе, непрерывно наблюдая за Уинтером. – А остальные что? – Ну, я повстречал вашего друга Попова, – ответил Уинтер и оттянул воротник, чтобы продемонстрировать ей синяк на шее. Дженнифер аж вздрогнула. – Ой, простите… Попов! – Я отплатил ему тем же, – продолжал он. – А пуля, которой он хотел пристрелить меня, попала в деревянную панель. – Ой… Ой… Попов! – повторяла Дженнифер. – Федералы вычеркнули его из отчетов, чтобы защитить. Но я пришел к выводу, что его имя как раз там, под черной краской. Вы не могли усыпить вашего охранника самостоятельно и сбежать с тех холмов. Вам нужен был сообщник. Он влюблен в вас. Думаю, вы это знаете. – Бедный Попов! Понимаете, мы, русские, верили всему: царю, церкви, социалистам и капиталистам. Но затем дела наши стали совсем плохи, все разрушилось, и теперь нам не во что верить. Поэтому мы, как и Облонский, верим только в первобытную жестокость. Или же мы находим что-то истинное, вверяем этому душу. – Дженнифер указала на икону Богородицы на стене. – Но Попов… Бедный Попов! Он только нашел меня… – Да. И когда я это понял… – Уинтер прервался, чтобы сделать глоток кофе. Его поразило то, как же все-таки хорошо было чувствовать тепло внутри в этот холодный декабрьский вечер. Это напомнило ему о том, как в детстве он пил горячий шоколад у Мии дома. – Когда я это понял, меня осенило, что он, судя по всему, прикрывает вас: оплачивает квартиру Брэндона Райта, следит за ней и все прочее. И тогда я понял: Трэвис убил Брэндона Райта, а не вас. Дженнифер все еще прижимала к себе кружку и кивала. Взгляд у нее был печальный и рассеянный. В ее глазах Уинтер видел столько печали – в них была целая жизнь, наполненная страданиями и жестокостью. – Я умоляла его, чтобы он не делал этого, – сказала она. – На колени перед ним падала, плакала, умоляла… Но я любила его. И сейчас люблю! А он был… Не знаю этого слова. Это можно увидеть в его взгляде… – Неумолимый, – подсказал Уинтер. – Его было невозможно отговорить. – Да, именно невозможно! А больше я и не могла ничего придумать. Пришлось выбирать. И я выбрала человека, которого люблю. И Лилу. Я выбрала Лилу. Думаете, я ужасный человек? Уинтер лишь неопределенно махнул рукой.