Один из них, Абвер, быстро перехватил дуло автомата, дёрнув его к себе и одновременно ударил автоматчика ногой в пах. – Ну, извините… – бросил он. Выстрелить инкассатор не мог, потому что нужно еще было взвести затвор и снять предохранитель. Мирная жизнь – не война, сейчас со взведённым оружием по улицам не ходят во избежание случайных выстрелов по мирным прохожим. Абвер пнул скрючившегося инкассатора мыском ботинка в лицо, сдёрнул с его плеча ремень автомата. Вышедшие и замешкавшиеся в дверях сберкассы инкассаторы шарахнулись назад, к двери. Но оттуда уже вышел Пётр Семёнович, ткнул заточку в спину заднему автоматчику точно против сердца, прорезая шинель и мышцы так, чтобы кровь пошла, чтобы страшно стало. Прошипел на ухо: – Не дури! Всё равно ничего не успеешь! Мне только чуть ткнуть. Ствол в землю! Первого инкассатора придержал Студент, уперев ему снизу в живот ствол и толкнув в сторону автомат. – Не дёргайся. Сумку давай! Со стороны подоспели еще два бойца, взяв инкассаторов в клещи. Теперь тем деваться было некуда. Пётр Семёнович сдёрнул с плеча своего инкассатора автомат. На противоположном тротуаре остановились прохожие. Крюк просигналил из кабины. Быстрее! Но что-то пошло не так. – Деньги! – еще раз приказал Студент. – Хрен тебе!.. Урка недорезанный… – с ненавистью прорычал инкассатор, крепко сжимая мешок с деньгами. Видно, это был фронтовик, оружие не вызвало у него паралич воли. Тыкали в него и автоматами и финками… Он резко дёрнулся в сторону, попытавшись сбить с ног левого нападавшего. Пётр Семёнович, увидев, как разворачивается дело, ткнул заточкой второго инкассатора сзади. Но не в сердце – в шею, так чтобы не убить, но выключить из возможной драки. Нужны были кровь и боль – много крови и много боли. И нужна была рана, до которой жертва смогла бы дотянуться, пытаясь остановить кровь. Чтобы руки ему занять. Зажать рану – это инстинкт, который сильнее разума. А если в сердце, он мог еще с полминуты драться… Первый инкассатор дёрнул к себе автомат. – Стреляй! – гаркнул от машины Крюк. Студент инстинктивно нажал на спусковой крючок. Негромко бухнул выстрел. Негромко, потому что ствол был упёрт в человека. – Падла! – злобно и удивлённо вскрикнул инкассатор. И тут же сбоку получил удар рукоятью пистолета по голове. Всё! Инкассаторы осели на крыльце, но они были живы, потому что шевелились и пытались что-то произнести. – Ходу! Нападавшие прыгнули в машину. – Тут еще мешки!.. Крюк рванул с места. Всё прошло почти гладко. Но вмешался случай… На тротуаре, наблюдая за сценой ограбления, замерли военные – капитан и майор, с дамами. Эти были не обычные ротозеи, а бывшие фронтовики. Они быстро оценили обстановку, увидели обливающихся кровью инкассаторов, испуганные лица работниц кассы, прильнувших к окнам… Капитан, толкнув дамочек в подворотню, отпрыгнул за случайный столб, выхватил из кобуры табельный ТТ и с ходу, не раздумывая, открыл стрельбу по машине, стараясь попасть в водителя. Крюк пригнулся к баранке, почти не видя улицу. По лобовому стеклу расползлись трещины, в железо кабины ткнулись пули. Капитан крикнул: – Майор, бей по бортам! Майор, держа оружие двумя руками, прицелился в фургон, прикинул, на каком уровне могут находиться люди, и стал стрелять, пунктиром перечёркивая борт. Сбросил обойму, воткнул другую… Кто-то вскрикнул. Машина, ревя мотором, свернула в переулок, потом в другой. Но уйти нападавшим было нереально, потому что лобовое стекло было всё в дырках, а офицеры, наверняка, кинулись к ближайшему телефону-автомату. – Надо менять колеса!.. Крюк резко затормозил, выворачивая руль влево. «Газончик» развернуло поперёк дороги. Взвизгнули тормоза. Встречная машина чуть не въехала в борт. – Ты как ездишь! – заорал водитель грузовика, выскакивая из кабины. – Извини, – развёл руками Крюк. – Так вышло… – Ткнул водителю в живот ствол. – Тихо!.. Всем в кузов! Командиры запрыгнули в кузов через борт, втащили мешки с деньгами и раненого бойца, который держался двумя руками за живот, капая кровью на асфальт. Зацепил его майор. – И этого с собой, – приказал Крюк, указывая на ошарашенного водителя. – Пиджак ему на голову. За городом его сбросим. Будет дёргаться – пришейте. – Но это он сказал так, для острастки. – Всем лечь ниже бортов и не высовываться! Сел за руль, развернулся, круша какие-то столбики. Грузовик тронулся с места. Теперь Крюк ехал осторожно, соблюдая все правила. За город выскочили быстро. Пётр Семёнович такой городишко и подыскивал, чтобы сразу за городской чертой – леса и грунтовки во все стороны. И чтобы сберкасса находилась на самой окраине. По грунтовкам перескочили на дальнюю трассу. Встали в перелеске. – Водилу свяжите и бросьте в кузов, – распорядился Абвер. – А мы на «малину», в Марьину Рощу. Слышь, Гундосый, хороший куш мы взяли, погуляем теперь! Это сказано было для связанного водилы, который будет давать показания в ментовке про «малины» и «Гундосого». Пусть следаки по горячим следам ищут чёрт знает кого в неизвестной «малине»… – Ходу! Вскоре машину бросили. Пробежали по лесу километра два, специально оставляя следы. Около узкого каменистого ручья разделились – часть группы пошла дальше ломать кусты и впечатывать подошвы в мягкую почву, другая направилась вверх по ручью, аккуратно ступая по камням. Раненого волокли на брезенте, жёстко замотав живот тряпками, чтобы кровью путь не метить. – Что с ним делать будем? А что можно сделать? Пулю из живота без хирурга не вынуть, а в больничку с огнестрелом не пойдёшь. Еще сутки или двое раненый помучается, криком исходя, а потом один чёрт… Это понимали все. И раненый тоже. Потому что хаживал за линию фронта… Он позвал тихо: – Слышь, Партизан… Там деньги… Много… передай семье. Обещаешь? – Сделаю. Слово! А ты пока лежи, отдыхай, доберёмся до места – что-нибудь придумаем. – Обошёл раненого с другой стороны. Посмотрел на окружающих. Все молчаливо кивнули. Партизан наклонился: – Ну, ты давай, крепись. – Коснулся левой рукой лба, а правой ударил сбоку под ребра, чтобы разом, без мучений. Чтобы с последней надеждой, легко… Раненый вскинулся и затих. Крюк прикрыл ему лицо брезентом. Позвал: – Студент! – Я. – Отрежешь ему голову и кисти рук. Сейчас, пока он тёплый. – Что?! Но как же… – А ты что, хочешь его голову и пальчики ментам оставить, чтобы они покойника опознали и родственников его истребили? Через него ниточки к нам потянутся. Ты этого хочешь? Голову и руки – в мешок. Закопаем где-нибудь по дороге. Исполняй. – Почему я? – сник Студент. – Потому что другие уже резали и закапывали, там, на фронте. А тебе впервой. Привыкай. Человек не собака – ко всему может привыкнуть. И к такому может. Не умел Студент на кулачках и ножичках драться – научили. Не способен был живого человека убить – пришлось. А теперь вот голову отрезать у приятеля, с которым больше года вместе… Поганая жизнь, но… жизнь… Да и то сказать – не всё ли равно покойнику с головой в земле лежать или без головы? И голове всё равно. И ему – тоже… – Не распускай нюни, Студент, это тебе не чернилами тетрадки пачкать. Сегодня – он. Завтра, может быть, ты или я. И я тебе, или ты мне голову пилить станешь, потому что не о мёртвых надо думать – о живых! Нет у тебя прошлой жизни – была, да вся вышла. Есть теперешняя, а дальше – не загадывай! * * * Весела была довоенная жизнь студента, особенно когда он из далёкой глубинки в столицу попал. Улицы, проспекты, машины, девушки в нарядных платьях и туфельках, газировка на каждом углу, в кинотеатрах комедии или кино про Чапаева, троллейбусы электрические, под землёй – метро. Голова может закружиться. В аудиториях профессора седые на равных с тобой говорят, в клубе танцы, кружки, агитбригада, на спортплощадке волейбол, турники, на канале байдарки… Вечером в общаге жаркие комсомольские дискуссии на различные темы. – Советская власть всё нам дала – хочешь иди на завод работай, койку в общежитии получишь, зарплату, на море летом по путёвке поедешь или в дом отдыха. Не хочешь работать – учись, хоть на архитектора, хоть на артиста, стипендию получай, может, в академики выйдешь и министры. А что? Запросто! Нынешние наши руководители, которые на Мавзолее стоят, тоже из рабочих и крестьян. Такие возможности – дух захватывает. Разве бы Михей мог в своей деревне при царе хоть на что-то рассчитывать? Слышь, Михей? Мог? – Чего мог?.. Нет, конечно. У меня отец, дед и прадед всю жизнь за сохой, из деревни только на заработки выезжали, лес сплавлять или лёд для ледников пилить. Грамоту только отец знал, потому что ликбез в деревню пришёл. Училку прислали аз, буки, веди на доске писать. И я бы так всю жизнь… А теперь я в самой Москве.