– Чего Залётный менжуешься? Не обижу. – Хохотальник прикрой, Краплёный, я храпа не боюсь. Идём шпилить, коли тебе жизнь не дорога. «На четыре звёздочки»? Лады. Мечи банк. Пошла игра. Улыбается Краплёный, тасует засаленную колоду – ловко у него это получается, веером карты расходятся, между пальцев мелькают. – Стоп! Так не пойдёт, Краплёный. Дергачишь ты. Масть передёргиваешь. – Кто? Я? – встрепенулся, окрысился Краплёный. – Ты! Колоду на стол! – Ни кипишуй, Залётный, за базар отвечать придётся! – Я отвечу. Вскочил Краплёный на ноги, стул уронив. Блеснула в его руках финка. Совсем интересная игра пошла. Расступились урки, встали в круг. Любят они кровушку, которая не своя. – Мочи его, Краплёный. Стоят противники друг против друга, примериваются. У Краплёного финка добротная, немецкая. У Залётного заточка. – Сейчас я из тебя потроха вынимать буду!.. Кидает Краплёный финку с руки в руку, пугает ложными выпадами. Умеют урки с холодным оружием обращаться, всю жизнь с ножичками-заточками играются, нет против них шанса, как в игре краплёными картами. Тут главное не поддаться, не запаниковать и помнить, что урки не впрямую режут, а с вывертом, откуда не ждёшь – перебросят финку в левую руку и ткнут под ребро, да еще с прокрутом. И еще о зрителях не забывать, которые сплошь кореша Краплёного и могут в любой момент незаметно ножку подставить или резким движением внимание отвлечь. Чужой он здесь, хоть и с малявой от авторитетных людей пришёл и в деле себя воровском показал. Выпад!.. Но нет, не всерьёз, ложный, чтобы к противнику примериться, пугануть его, заметить, куда дёрнется. Еще выпад!.. Уклониться. Чиркнуть перед его носом заточкой. Сказать, играя на публику: – Я прежде, чем тебя зажмурить, Краплёный, уши тебе отрежу и сожрать заставлю. Одобрительно гудят урки, нравятся им такие обороты. Скалится Краплёный. Он вдруг понял, что не на слабачка напал, что не возьмешь Залётного на испуг, не зарежешь его, как того лейтенанта. Тут важно морально противника подавить, напугать его, дружков-приятелей на свою сторону перетащить. Такая драка, как у гладиаторов, на потребу публики. Опустить руки, буром на Краплёного пойти, на финку выставленную. – Ты что, Краплёный, думаешь, я смерти страшусь, что я крови не видал? Да я таких, как ты, десяток зажмурил. И в меня заточки совали, да только я ловчей был. Я боли и крови не боюсь, я тебя мёртвым, падлу, зарежу. На!.. Оскалиться истерично, чиркануть себя по левой руке заточкой и еще раз, чтобы кровь брызнула. Взвыли урки восторженно. Отпрыгнул Краплёный от неожиданности. Махнуть в его сторону левой рукой, бросая капли крови в лицо, в открытые глаза. Никто такого оборота не ожидал. – Залётный себе вену перечеркнул!.. – Мочи его, Залётный, мочи!.. Дрогнул Краплёный, бросился вперёд, как бык на красное, подставился, раскрылся, напоролся на заточку. Залётный отклонился, изогнувшись, от выставленной финки, чувствуя, как она подрезала кожу на боку, ткнул врага в шею, провернул лезвие в ране, отбросил, оттолкнул левой рукой, чтобы он, умирая, не успел ответить ударом в живот. Упал Краплёный навзничь, булькает кровью, пузыри пускает, встать пытается. Только это уже агония. Ревут зрители, почуяв ноздрями живую кровь. Фартовым Залётный оказался, с одного удара Краплёного завалил! Подступают к нему, стучат по спине, по плечам одобрительно. А Краплёный отходит, лёжа на полу с перерезанной, развороченной заточкой глоткой. Никому он теперь неинтересен, урки к сильным тянутся, к победителям. А Краплёный дешёвым фраером оказался. Приняла Залётного банда, вот теперь приняла: через кровь, через смерть, иначе у блатных не бывает. Не Краплёного, так какого-нибудь лейтенанта или курсанта пришлось бы ему зарезать – без этого никак, пропуск к уркам – это всегда чья-то смерть… Такая тыловая жизнь у Крюка была. Кто-то на продскладах подъедался и к чужим жёнам под одеяльце вползал за мешок картошки и пару банок американской тушёнки, а он как на передовой – каждую минуту на грани жизни и смерти. И никаких тебе за это званий и боевых наград, потому что за урок не положено, это просто работа такая, в далёком от фронта тылу… * * * Пётр Семёнович за письменным столом. Перед ним папки. Фотографии, статьи, ходки… – Вот этого ко мне. Привели зэка. Зашёл вразвалочку, шапку скинул, смотрит с прищуром, без испуга. – Зачем звал, гражданин начальник? – Встань как положено. – Не могу я, ноги у меня больные, помороженные, еле стою. – А хочешь, я тебе их подлечу? На общих? Подобрал ноги, выпрямился. – За что сидим? – За ошибку прокурора. Людишки лихие продмаг ломанули, а я рядом проходил, вот на меня всё и повесили. Поехал я в солнечный Магадан за грехи чужие срок мотать. – А до того две ходки? – И до того. Невезучий я, кому-то барыш, а мне – зона. Всегда не в то время не там хожу. – Что-то не очень ты на доходягу похож, вон какую ряху отъел, за день не объедешь. – Это с голодухи, гражданин начальник. Опух. Мне бы в больничку санитаром или истопником в кочегарку. Насквозь я промёрз на колымских ветрах, до самых косточек, согреться хочется, а там хоть помереть. – Может, еще в хлеборезы? – Можно. – Ладно, хватит базарить. С нар соскочить хочешь? Вчистуˊю? Напрягся зэк, глазками забегал, пальцами шапку мнёт. – С нар хорошо, нары жёсткие, все ребра продавили. Только за какие заслуги мне такая милость? – За будущие. Чего молчишь? Не веришь? На, смотри… – Сунул под нос бумагу с синими печатями и подписями. В неё только фамилию вписать, чтобы с зоны беспрепятственно уйти. Дорогого та бумажка стоит. – Посмотрел? – Макнул перо в чернильницу. – Если договоримся, то сейчас на тебя ксиву выправлю и айда за ворота. Нет – другие найдутся, которые посговорчивее. Ну?.. Чего молчишь, зенки таращишь? – Сомневаюсь я. Не похож ты на краснопёрого, гражданин начальник, хоть и при погонах. – А на кого похож? – Я тебе скажу, а ты за волыну хвататься станешь и в рожу мне тыкать. – Не стану. Говори. – Зэком от тебя пахнет. Может, ты теперь в больших начальниках ходишь, но в бараках повалялся и топориком помахал. Вон и ручки у тебя не ментовские, и обхождение… У меня глаз намётан. – Допустим, теперь много кто сидел. Что с того? – С ментами я бы толковать не стал, а тебя послушаю, может, что дельное скажешь. Почему меня выбрал? – Потому что у тебя авторитет и биография подходящая. Гимназию окончил с отличием, медальку золотую от царя-батюшки получил, в университет поступил, полгода отучился… И родители у тебя не простые – из дворян, дедушка полный генерал, куда нам до них. Дёрнулся зэк. – Политику мне шить будешь? Только ничего у тебя не выйдет, гражданин начальник, чист я перед Советской властью. Во враждебных партиях не состоял, в заговорах троцкистских не участвовал, стекло толчёное в суп шахтёрам не сыпал, агитацию против власти не вел. Взносы, каюсь, не платил, потому как беспартийный, и в пионерах и комсомоле не состоял. В профсоюзе тоже. Нет на мне греха – на госсобственность не покушался, госслужащих и ответработников стороной обходил. А вот антисоветский элемент – нэпманов, кулаков, барыг разных облегчал по мере сил, следуя линии вашей партии на их поголовное искоренение. – Прямо Робин Гуд? – Нет. Кассы брал, сейфы ломал, «углы вертел», всяко бывало. Но всё у частников. – И еще гоп-стоп… – И гоп-стоп. Не отказываюсь. Но без мокрого. И без политики. За Советскую власть я – сочувствующий, как говорят у вас на собраниях. Могу хоть теперь заяву в партию написать и рекомендации представить, есть у нас тут на зоне пара секретарей обкомов, и кто-то из ЦК. – Не юродствуй. Мне лишние статьи тебе шить без надобности, ты в них и так как бобик в блохах. Тебе еще пятнашку тянуть – выйдешь глубоким стариком, если ножками выйдешь, а на тачке тебя выкатят. Может, теперь ты и мармеладом в сахаре катаешься, а что завтра будет?.. Слышал я, что к вам сюда этапом сук везут, значит, война будет. Немаленькая. Вот и прикинь, что тебе лучше: на пере сучьем трепыхаться или со мной по-тихому уйти? – А с тобой я заживусь? – Не знаю. Но точно дольше и лучше жить будешь, чем если на зоне останешься. Беспредела не будет, обещаю, нам твои воровские регалии и авторитет только на пользу. Ну что, вписать твою фамилию? Сдохнуть ты всегда успеешь, а я тебе шанс даю из-под резни уйти, авторитет свой не уронив. Завтра умереть всегда лучше, чем сегодня. После вернёшься на своё законное место. Живой. А если тебя суки на перья поднимут, на хрена тебе твой авторитет? Ты ведь не по убеждениям вор, по обстоятельствам… Вписать?.. Висит перо над бумагой, набухает на кончике капелька, а в капельке той – свобода, возможно недолгая, но такая сладкая. – Валяй, начальник, ешь меня с потрохами, душа твоя чёрная, ментовская… – Пишу… И давай без этих поз. Напоминаю, у тебя прабабушка была фрейлиной императрицы, а прадедушка камер-юнкером. Да и сам ты не лапоть деревенский, два языка знаешь и политесы разные. Непонятно, как только с такой биографией уцелел. Вот и давай лучше по-простому, хоть по-французски, когда с глазу на глаз… Как тебя если без кликухи? Как звали при маменьке с папенькой? – Илья. Илья Владимирович. – Ну, а я Пётр Семёнович. Будем считать – познакомились…