– Вы кто такие, почему шумите, спать не даёте, хулиганы! Не разобралась старушка спросонья. – Мы, мамаша, не хулиганы, – ответил из темноты суровый голос, от которого мурашки по спине от затылка до копчика. – Мы при исполнении, так что попрошу не мешать органам во избежание возможных неприятностей. И приготовьте на всякий случай документы для установления вашей личности. – Так вы к Зиновию Марковичу? Давно пора! Дверь захлопнулась. – Гражданин Кац? Зиновий Маркович? – Да… Так точно. – Почему вы отвечаете «так точно»? Вы что, военнообязанный? – Никак нет. То есть не имею отношения. Я сугубо гражданский человек. – Пройдите в комнату. – Извините ради бога, можно взглянуть на ваше удостоверение? – Смотрите… Вот и «корочки» к месту пришлись, хотя вряд ли Зиновий Маркович в них хоть что-то разглядел. Не до того ему было. – Гражданин Кац, вы арестованы. Вот ордер. – Перед лицом Каца махнули какой-то бумагой с синим пятном на месте печати. – И ордер на обыск. Вы сами выдадите троцкистскую литературу, рацию, шифры? – Чего?.. Какая литература, что вы! Я нигде не состоял и не примыкал, я не троцкист, честное слово, я сочувствующий за нашу с вами Советскую власть, пусть ей быть тысячу лет! Я взносы в Фонд обороны делал. Какая рация, у меня даже радио нет… – Шпионская. И еще оружие – пистолеты, автоматы, взрывчатка, кинжалы, посредством которых вы собирались учинить покушение на товарища Сталина. – Ни боже мой, товарищ Сталин!.. Кто я, и где Сталин… Я в руках не держал ничего опаснее столового ножа и ничего не резал, кроме котлеток! Какое покушение? Я не покушался даже на невинность своей жены Сары, и даже после свадьбы… – Ничего, на Лубянке разберутся. При слове «Лубянка» гражданин Кац крупно вздрогнул. Как все в то время вздрагивали, ёжились и мысленно крестились. – Теперь ценности. Где вы прячете золото, драгоценности, «хрусты», простите, деньги, с помощью которых осуществляли свою вредительскую деятельность, оплачивая услуги завербованных агентов? Напоминаю, добровольная выдача будет зачтена следствием как смягчающее вашу вину обстоятельство и учитываться при вынесении приговора. Вы сами покажете или нам полы ломать? – Конечно, конечно, я покажу. Я как раз хотел сдать их на строительство гигантов пятилетки. Я тридцать лет собирал копеечку к копеечке, чтобы отблагодарить нашу Советскую власть за свою счастливую жизнь. Только я прошу – запишите, что это добровольный, от меня нашему могучему государству, взнос. Они там, в простенке между кухней и комнатой, и еще в туалете, и в коридоре под третьей половицей… – Капитан Ларионов, проверьте указанные места и занесите в протокол, – распорядился Крюк, обращаясь к Студенту. – Вы всё вспомнили, ничего не утаили? Должен предупредить вас о секретной директиве МГБ – НКВД от семнадцатого десятого, предписывающей в случае оказания сопротивления органам при исполнении ими служебных обязанностей либо злостного введения их в заблуждение применять в отношении данных лиц высшую меру социальной защиты, протоколируя ее как пресечение попытки побега. Крюк положил на стол револьвер и какую-то бумагу, на которой точно, вверху, было напечатано красными буквами слово «Протокол». Гражданин Кац в ужасе смотрел на черную дырочку дула револьвера и слушал непонятные, но грозные речи, из которых понял, что его могут шлёпнуть прямо здесь и теперь. А как не поверить, когда бумага, револьвер и тревожные воспоминания о революционных чекистах в кожанках с маузерами на боку, которые реквизировали ценности у буржуев, сильно с ними не церемонясь. – Я всё сказал, поверьте! – всхлипнул гражданин Кац. – Там еще в отдушине на кухне, за решёткой, если руку просунуть, и под подоконником… Крюк с треском прокрутил барабан револьвера. – Ну, честное слово, как на исповеди… Ой, простите, как на вашем пролетарском суде… Еще в ножке стола и в сиденье кресла. Но там немного на совсем чёрный день. Который, кажется, уже наступил. – Всё? – Всё! – сник гражданин Кац. – Я теперь как нищий на паперти. – Ничего, не переживайте, с сегодняшнего дня государство берёт вас на полное пищевое и вещевое довольствие. Лет на десять-пятнадцать. Или… – Крюк многозначительно посмотрел на Каца. – Оставит на свободе, если вы согласитесь сотрудничать с органами на добровольной и безвозмездной основе. Советую подумать. Лес в Сибири бескрайний, а зимы долгие и холодные. Не уверен, что вы их переживёте. – Я готов. На всё готов. – Тогда… вот бумага, где вы чистосердечно и подробно изложите, от кого принимали и кому сбывали краденное имущество, кого знаете из преступного мира, как с ними держали связь. На всё про всё вам четверть часа. – Но если я… То они меня… Потом… – Или я и сейчас… Или они же, но в лагере, где вы, гражданин Кац, будете не уважаемым барыгой, а рядовым зэком-мужиком, где-нибудь на рудниках, и в руках у вас будут не купюры, а тачка с одним колесом. Слова «мужик», «рудники» и «тачка» прозвучали страшно. Не готов был гражданин Кац к таким поворотам судьбы. Кац и вдруг… «мужик»… И гражданин Кац стал писать. Про всё. И про всех. Всё-таки Крюк остался ментом и не упустил возможности… – Вот и славно. Далее вы напишите согласие на сотрудничество с органами, и об этом не должна узнать ни одна живая душа. Это в ваших же интересах. – А ценности мне органы тоже вернут? – Не забывайтесь, гражданин Кац! Изъятые ценности, добытые преступным путём, подлежат реквизиции и передаче государству. – Да-да, я понимаю. Но как мне объяснить, что вы ночью… – Верно. Вы хорошо мыслите, гражданин Кац. Сделаем так. Своим подельникам, если слушок пойдёт, а он от соседей точно пойдёт, скажете, что… что вас ограбили, какие-то залётные громилы. Такой будет ваша легенда. В милицию о происшествии заявлять не нужно, или вам придётся объяснять, откуда у вас взялись все эти ценности, а это опять Магадан и тачка. – Но я же теперь ваш, мы же общее с вами дело… – Именно поэтому, что наш. – Крюк хлопнул себя по эмгэбэшным погонам. – А не милиции. Много будете болтать, мы еще добавим, уже от себя. Даже если в лагерь попадёте – рот на замочке держите, тогда, может быть, мы вас вытащим. Ясно? – Да, я понял, гражданин начальник. Кац будет нем как могила его прадедушки. – Вот и хорошо. А для большей веры и в качестве алиби… для вашей же пользы… Крюк заступил за кресло и не очень сильно, но точно ударил Каца рукоятью револьвера по затылку. После чего снял с себя мундир и фуражку, завязал их в узел. – Ну, что там? – Есть!.. Деньги и золото тоже. – Тогда зови сюда наших урок. Студент подошёл к окну и несколько раз задёрнул и отдёрнул штору. Через несколько минут по лестнице загрохотали сапоги, и в квартиру ввалились подручные Рваного. – Я же просил тихо! – рявкнул Крюк. Но урки его не услышали, они, тараща глаза и пуская слюну, пялились на стол, заваленный деньгами, «рыжьем» и камушками. Ух ты! Последним зашёл Рваный. Спокойно зашёл, не вынимая рук из карманов – не пристало ему суетиться при виде бабок. Зыркнул быстро по сторонам. – Что с барыгой? – кивнул на лежащего ничком Каца. – Вглухую заделали папашу? – Нет, очухается. Вначале сыночка пустил, а после хотел хай поднять. Пришлось приложить. Главное, что пустил. Нам мокруха ни к чему, на нас и так много чего висит. – Ховырки все вскрыли? – Может, все, может, нет, теперь поздно базарить. Твои шестёрки весь подъезд разбудили. Нужно ноги делать, пока менты не нагрянули. – Кто «покупку» несёт? Мои или твои? – Фифти-фифти. – Крюк сгрёб часть награбленного в торбу, затянул горловину. – После посчитаемся… На «малине» разложили добычу на полу – «рыжьё» к «рыжью», камушки к камушкам, купюры к купюрам. Красивая картинка получилась. – Как делить будем? Нам лучше «пиастрами» взять, с «рыжьем» и «звёздочками» возни много, «толкача» искать надо, который хорошую цену даст. Лады? – Это обмароковать надо. Сзади, обойдя вкруг, прилепились к стенам шестёрки Рваного. Не понравилось это Крюку. – В чём дело? – Не понятно мне, зачем тебе делёж устраивать, когда можно было весь куш сорвать? – Я же говорил: ксивы нам нужны и хата. Серый писал. – Я Серому маляву кинул, так не дошла она. Никто не знает, где теперь Серый чалится, может, ссучился он, может, нет его… – На понт берёшь, Рваный? Мне Серый сам лично маляву вручил и адресок твой шепнул. А малява до него не дошла, потому что он себе амнистию объявил. В бегах нынче Серый.