– Но как же… – наморщил лоб успокоившийся Абвер. – Ты, действительно, постоянно с нами. Как же ты смог? – Я же сказал – это мои люди. – Это как? – Да вот так. – Выходит, что у тебя еще есть команда? – Именно так и выходит. Или вы думали, что на вас свет клином сошёлся? Единственные и неповторимые в своём роде? – Ну, ты урод! – восхитился Крюк. – Даёшь! Ты, оказывается, еще зэков по зонам собрал, новую команду сколотил. Значит, команды две, лагеря два. И «шарашки»… – Совершенно верно, – спокойно кивнул Пётр Семёнович. – И «шарашки» было две… Людей собрал, обучил, похоронил по бумагам. – А может, три? – тихо поинтересовался Абвер. – А может, три. Или четыре, – пожал плечами Пётр Семёнович. – Зачем вам знать? Меньше знаешь – легче живёшь. Лагеря были, «шарашки», команды… Всё есть. – А если мы тебя за твои изуверские повороты здесь задавим по-тихому? – А родственники ваши? Мои люди им ведь не только приветы и подарки передать могут. Исчезну я, не выйду на связь, и отправятся они по известным адресам. Зачем вам это? Командиры замерли. Да, верно… Ловко устроено. Вторая команда в любой момент может… Во всех домах побывали, весточку передали! Ничего смерть Петра Семёновича не решает. Ничего! – Только давайте без истерик, – призвал Пётр Семёнович. – Не та у нас ситуация, чтобы отношения выяснять. Вы же знаете правила игры. Вы же сами… Или думали, что вас это не касается, что вы белая кость? Нет. Все мы под богом ходим. – Под тобой, что ли? – А хотя бы и так. И давайте примем это как данность. – А если не мы, если твоя вторая команда взбунтуется или в бега ударится? – Ну что же… Тогда к их близким направитесь вы. С приветами, шалями и консервами. Или… без этого набора. – Вот, значит, как… А что еще можно сказать? Крепко их Пётр Семёнович в оборот взял, да так, что не расцепиться. Круговая порука. Не поспоришь и не сбежишь, тут только ладонь под козырёк: «Чего изволите?» – Редкостная гнида ты, – подвёл черту Крюк. – Собственными бы руками тебя задавил, да жаль, руки коротки. Но, признаться должен, лихо ты всё это закрутил, мне в голову прийти не могло. А тебе пришло. Надо же… – Вспомни, Крюк, ты же сам говорил, что в банде все должны быть повязаны. Помнишь? – Помню, было. Лихо ты нас повязал. Десятью морскими узлами. Не думал я, что кроме нашей удавки ты еще одну, снаружи, накинешь. – Две удавки надёжнее, чем одна. Мне результат нужен, – спокойно ответил Пётр Семёнович. – И гарантии. Да и вам нужно быть уверенными, что не сдадут вас ни свои, ни чужие, ни «барбосы», ни бандиты. Думаете, они милосердны? Шали мамашам вашим дарить станут? Не станут! Или надеетесь, что забудут о нас? Не забудут. Думаете, так просто, от нечего делать, штурмовики над «шарашкой» барражировали? Нет, не оставят нас в покое. Кто на Берию работал – всех к ногтю. Некоторых уже давно повязали и на Лубянку сволокли, показания выколачивать, а кого-то сразу в расход пустили. Можете газетки почитать, там и про банду Берии прописано, с фамилиями и должностями. Органы мелкой сетью по стране прошлись, никого не упустили. Одних только генералов больше сотни под суд потащили. А сколько мелкой рыбёшки, о которой в газетах не пишут, отловили! Одни мы, может быть, выскользнули, да еще как: несколько батальонов в лапшу искрошили. Так что не будет нам прощения, и любая наша ошибка обернётся против нас. А вы мне за подарки, за деньги, которые я вашим отцам и матерям передать велел, выговариваете. Они, может, даже не подаркам, а весточке, что их дети живы, обрадовались, и умрут, случись такое, почти счастливыми. А если вы считаете, что я не прав, давайте дружно, маршевым порядком, отправимся в ближайший отдел МГБ. Нам там очень обрадуются. Заодно с родичами повидаетесь, которых будут в соседних камерах ломать, чтобы язычки вам развязать… Опустили головы командиры. Верно всё излагает Пётр Семёнович. Чистка идёт по стране, с корнем, с хрустом костей людей из кресел выдирают, а после непременно к стенке прислонят. Новая метла чисто метёт, никого не пропускает. – Прав ты, Семёныч. Хотя всё равно сволочь ты редкостная. – Хоть петухом меня называй, только в парашу не макай, – усмехнулся Пётр Семёнович. – Кто знает другие методы, пусть о них поведает… А нет других методов, всегда находился предатель, который тайные тропы врагу показывал и крепостные ворота открывал. Целые города гибли, целые цивилизации. Нет иных методов, кроме как жёстким арканом всех повязать. Все остальные методы – деньги, положение, дружба – не работают. Многие правители своих приближённых златом осыпали, а после из их же дружеских рук чашу с ядом принимали. И армия держится на том, что каждый десятый за трусость товарища своей жизнью отвечает. И благодаря этому армия живёт и побеждает. Жизнь жестока, слабый человек, пребывающий в иллюзиях, обречён стать жертвой. – Еще могу добавить, что здоровье у ваших близких отменное и доживут они до ста лет… Если вы им в том поможете. А эти письма… – Пётр Семёнович вытащил еще пачку листов. – Личному составу передайте. Пусть почитают послания родственников и сообразят, как жить дальше. Как вы сообразили. – Ладно, Семёныч, твоя взяла. Но, если ты споткнёшься… – Тогда я за всё отвечу. И мои братья с сёстрами. Вы же знаете их адреса. На этом круг замкнулся. – Добро. Говори, что делать. Приказывай. А мы… мы исполним. Теперь-то исполнят. Все. И эти и те. И не исключено, что другие. Кто может весь расклад знать… Все здесь друг за другом ходят, как в хороводе, и все друг за другом следят. Круговая порука. Прав Пётр Семёнович, только так можно выстоять, когда играешь в одиночку против всех… * * * – Свободен. – Хрущёв махнул рукой. – Машину завтра к восьми подашь. И вы до завтра, – махнул охране на второй машине. – Всё завтра… – Выбрался из салона машины, пошёл к дому. Хорошо на даче после душных кремлёвских кабинетов, где не дышится свободно, не потому что город, а потому что чуешь, как к твоему кадыку со всех сторон руки сподвижников тянутся. Поэтому-то, наверное, Сталин любил на ближней даче безвылазно жить. Хрущёв поднялся на крыльцо, вытер ноги о половичок – привычка еще с шахтёрских времён. Теперь принять душ, отужинать и газетки просмотреть. Хорошо вот так, одному, без ночных застольев, которые при Сталине были. Не надо пить и гопака отплясывать, потому что теперь сам себе голова. Потому что теперь он хозяин. Крикнул: – Марфа, через полчаса на стол собирай. Пусто на даче, хотя народу полно – охрана, слуги… Жена теперь на московской квартире, иначе бы вышла, поздоровалась. Она одна могла нарушать неписанное правило – не лезь на глаза хозяину, который сегодня столько народу повидал, что лишние рожи ему лицезреть охоты нет. Разбежались служки по норам, но службу несут исправно – тепло на даче, чисто до сияния, на кухне еда под разогрев сварена, охрана посменно по саду бродит, в своей комнате сидит. Захочешь кого увидеть – только крикни или в звонок пальцем ткни – сей миг, как из-под земли, явятся: «Чего, хозяин, изволите?» Помещичьи, конечно, замашки, но приятные, за что боролись… Был Никитка без роду, без племени, а нынче – барин. Всесоюзного значения! Опустился в кресло. Скинул ботинки. Тяжёлый выдался денёк, да и весь месяц, но удачный, переломил он судьбу, в генсеки вышел и теперь сможет, партийные рычаги используя, поприжать своих «приятелей». Не сразу, но обязательно! А тех, кто противиться станет – в дугу согнёт! Думали они, что Никита – быдло деревенское, за полудурка держали, а он всех переиграл и теперь много чего кому припомнить может. Ладно… Будет день… – Марфа, подавай, я сейчас поднимусь! Прошёл в ванную комнату, сполоснул руки. Кругом кафель, зеркала. Когда на шахте в молодости работал, в бараке на сто душ жил, где всякая рвань оттиралась. Бывало, захотят нужду справить, так, недолго думая, повернутся, да с верхних нар струю пустят кому-нибудь на голову – только успевай уворачиваться. Или с тошнотой справиться не могут, а в сортир бежать лень. И все туда, всё на пол – вонь стояла, не продохнуть… Такая жизнь была, у него и у страны. А теперь поднялись, города отстроили, дома культуры, санатории. И он поднялся вместе со страной и выше всех. – Марфа! Ну, где ты там? Шаги. Мужчина с подносом. Кто таков? А где Марфа? Заболела, что ли, охранника вместо себя послала? Незнакомец брякнул поднос на столик. Хрущёв недовольно поморщился. – Я не здесь, я в столовой буду. Неси туда… Ты кто? – Лицо незнакомое. И одежда… – Ты из охраны? Новенький? – Нет. И голос чужой. – Марфа где? – Отдыхает. И охрана. Все… Что такое?.. Хрущёв повернулся к двери, крикнул: – Эй, кто-нибудь! Где вы там, чего молчите? Тишина. Нехорошая, мёртвая. – Не волнуйтесь, Никита Сергеевич. Чай остынет. Что за канитель? Нет, не испугался Хрущёв – удивился такому обхождению. Взял чашку. Чай пригубил, с мыслями собираясь. Неужели арест?! От этой мысли похолодела спина. Нет, не похоже, сейчас бы всю дачу вверх дном перевернули, да и не один исполнитель бы был. Опять же санкции, ордер на арест, машина во дворе. Нет, не арест… А что тогда? – Кто тебя прислал? – Никто. Я сам по себе. – А охрана? – Я же сказал – отдыхает. – Незнакомец положил на столик несколько удостоверений и горсть патронов. – Не беспокойтесь, все живы-здоровы. Я просто не хотел, чтобы кто-нибудь помешал нашей беседе. – Как?.. Как вы смогли? Их же… – Опыт. Просто мы это умеем. – Кто «мы»? – Те, кого вы искали, но не нашли. Команда Берии. Вы должны знать: «шарашка», бой…