– Я всё могу, что вы перечислили. А еще на ключе стучать, шифровать, тайники устраивать и снимать, мины из подручных средств делать, и яды тоже, «легенды» сочинять. – Чего? Может, еще сказки русские народные? – «Легенды» – это вам не сказки, а нужные биографии с мельчайшими деталями – местом жительства, родственниками, друзьями детства, памятными событиями. Ни один «барбос» не раскусит. Немецкий знаю, как родной. Английский – более-менее. Могу внешность с помощью грима менять – учили. От слежки отрываться. Любой транспорт водить. Самолёт, кстати, тоже могу. Много чего умеют зэки, не простая у них жизнь была, и экзаменаторы под стать. Только что толку – одни они, а против них целая страна. В войну всё просто – перед тобой враг, за тобой – свои, а здесь кругом чужие. Нет шансов. Но может, что в стране изменится, и тогда… – Ну что, Партизан, не пора нам землянки рыть? – Землянку сладить не велика наука, а как в ней богу душу не отдать – вот задача… * * * Долга зимняя ночь, без конца и края. Тишина кругом, только стволы деревьев потрескивают, лопаясь изнутри. Мороз… В снегу, словно труп, лежит человек, не шевелится. Стынут руки в рукавицах, покалывает мороз кончики пальцев, немеет лицо, хоть замотана голова по самые глаза непонятной грязной тряпкой. На бровях, на прядках волос, выбившихся на лоб, – сосульки. Дыхание изо рта и ноздрей серебрит волоски на коже. Ползёт ледяной озноб по спине, гладит, хватает окоченевшими пальцами. Стужа… Трудно, невозможно человеку, а не зверю лесному, без шерсти и даже без подшёрстка, выжить в зимнем лесу. Невозможно – не волк он и не лось. И даже не белка. Вместо шкуры – тонкая кожа, которая, если прихватит морозом, мнётся и ломается как пергамент. А коли не уследить, то пальцы на ногах и руках проморозит до черноты, так что их можно ломать, как спички, вместе с костью, безо всякой боли. Мороз – не тётка… Одно спасение – костёр. Только его нельзя развести: огонь и дым привлекут внимание. Но и огонь в зимнем лесу не панацея, коли нет еды. Один чёрт сдохнешь, только, может быть, на несколько дней позже. А сытый хоть в одних подштанниках на мороз выскочит или в прорубь нырнёт – только пар от него во все стороны. Нипочём сытому холод, когда брюхо салом с картохой заполнено. А коли желудок к хребту примёрз – не жилец ты! Вот и он уже два дня ничего не ел, кроме сухих пшеничных зёрен, завалявшихся в кармане, так и те кончились! И теперь, если не раздобудет еды, во вторую ночь помрёт, и зверье лесное обдерёт с него, еще живого, кожу и мясо, дыша вонью в лицо, выгрызет глаза, вырвет с урчанием потроха, а после кости растащит так, что и хоронить нечего будет. Такой закон – или ты прикончишь, или тебя разорвут и слопают. Без сомнений и сожалений. Без остатка. Закон джунглей. И человек, когда лихие времена наступают… Немеет тело, слипаются глаза, и чудится, что с ног тепло поднимается… Худо дело, коли ступни прихватило. Попрыгать бы, разогреться в движении, разогнать по жилам тёплую кровь. Но нельзя… Топтаться вокруг нельзя, следы останутся. Можно лишь шевелить в промёрзшей обуви пальцами, напрягать мышцы. Неужели и сегодня… И настанет ли тогда завтра?.. Час… Два… Но вот в мёрзлой тиши заскрипел вдалеке снег под полозьями, застучали по насту копыта, зафыркали лошади. Обоз? Показались вдали тёмные фигуры – идут двое солдат в полушубках, с местных крестьян снятых. Вместо пилоточек – шапки-ушанки. Не по уставу, зато тепло. Морды красные, распаренные, не иначе самогонки хватанули под хорошую, жирную закусь. Им мороз нипочём, идут расстёгнутые, а из-под тулупов пар валит. Говорят о чём-то, смеются. Нет, с такими не справиться, шустрые они, разогреты перед дракой. А ты как деревяшка, даже встать быстро не получится, ног не разогнуть. Нет… Они и стрелять-то не будут, свалят с ног играючи, потопчут, бросят на телегу и повезут в комендатуру допросы чинить. Сошли с дороги, глянули с пригорка по сторонам – свежие следы на снегу ищут. Вот почему топтаться нельзя было… Обернулись, крикнули что-то. Если обоз большой, если плотно едут – шансов нет. И на жизнь нет – после него другой не раньше чем через пару дней пойдёт. У немцев всё по ранжиру – вначале одну деревню под метёлку выметают, потом другую… Мычание… Видно, коров за собой ведут. Передняя подвода показалась. На телеге мужик из местных, который собственное добро на своей же кобыле от семьи, от детишек голодных увозит. А попробуй ослушаться – сейчас на ближайшей берёзе на вожжах вздёрнут и табличку на груди повесят про саботаж. Немцы – они не церемонятся, суд у них короткий, и приговор один. А могут еще избу запалить и тогда всем пропасть. Еще подвода. Дозор мимо прошёл… Напрячь, ослабить, снова напрячь… разогреть мышцы. В голове застучало, страх – он помогает, страх кровушку по жилам гонит. После, конечно, как тряпка, но это после… Еще подвода. На ней фельдфебель сидит, грязными пальцами сало держит, режет и жрёт даже без хлеба. Начальство обычно в середине обоза держится, где безопаснее всего. Значит, еще пять-шесть подвод… На последней мужиков не будет, на неё немцы обычно полицаев сажают или сами едут, опасаясь, что мужик отстать может или скинуть чего в придорожные сугробы. Ну или пару солдат подсаживают. Плотно обоз движется, не сунешься. Последняя телега – пар из ноздрей коня, мужик в латаном-перелатаном полушубке, рядом полицай дремлет. Немцев нет. Странно… Полицаям они тоже не доверяют, зная, что те всегда норовят что-нибудь из добычи Рейха утянуть. Проехали… Всё? Еще день скитания по зимнему лесу, еще холодная ночь – и смерть? Но вдруг скрип полозьев за поворотом. Полозья телеги по насту скользят. Телега… Одна. На подстилке из сена мужик-возница, полицай и немец. Немчура в шинельке, нахохлился, как воробей на ветке, на коленях автомат держит. Может, там еще кто сзади едет?.. А ну как мотоциклист с пулемётом? Хотя нет, в морозном воздухе тарахтение движка далеко слышно. А коли подвода… Тогда худо – заметят издалека, покрошат в момент, пока он через сугробы перекатывается. Но если успеть оторваться, то в лес за ним никто не побежит – не любят обозники по снежной целине скакать, рискуя на пулю нарваться. Постреляют на удачу и дальше поедут. Так что можно рискнуть… Место он выбрал подходящее, здесь дорога подковой изгибается, так что ни вперёд, ни назад дальше полверсты не видно. Если кто сзади и едет, то не сразу увидит и не сразу сориентируется. Надо рискнуть – уж лучше от пули, чем волки тебя рвать будут. Тихо перекатится, подползти к обочине, к заранее примеченной ёлке. Отложить винтовку, она тут не в помощь – на выстрел быстро прибегут, так что к телеге даже сунуться не успеешь. И зачем тогда шкурой рисковать? Тут только если тихо… Вытянуть нож. Финку, которую он накануне о камень шоркал до бритвенной остроты. Ведь нельзя тупым лезвием тулуп и подстёжку с ходу пробить, поэтому он нож пуще глаза своего хранит-бережёт. Приподняться, прислушаться. Вроде больше ничего не слышно – мужик вожжами постукивает, полицай зевает. А немец – нет. Тот по сторонам зыркает. Это плохо. Не успеешь – он с колен, автомат не поднимая, длинной очередью полоснёт вдоль дороги… Что делать? Пропустить? Нет, это последний шанс, потому что последняя подвода. Приподняться за стволом дерева, сжаться пружиной. Ноги… ноги… Как ходули ноги!.. Шевелить пальцами, напрягать мышцы! Телега сравнялась с ним. Сейчас главное – немец, у него автомат. У полицая винтовка, с ней быстро не управиться. Да и немчику придётся предохранитель дёргать и палец в спусковую скобу совать, а это на морозе подмёрзшими пальцами не сразу сделаешь. Ну что, пора?.. Поднять заранее приготовленный камень, швырнуть подальше, назад. Ах, как удачно – ударился камень о ветку, посыпался сбитый с еловой лапы снег. Вскинулся, оглянулся полицай. Немец автомат вздёрнул… Смотрят. Прыжком, длинным, страшным, болью ломая задеревеневшие мышцы, рвануться к подводе, стараясь ступать мягко, без лишнего топота, для этого подошвы тряпкой обмотаны, как у лошадей, которых цыгане уводят. Ну и для тепла тоже. Еще прыжок!.. Немец зашевелился, оборачиваясь. Полицаю оглядываться дольше, он спиной сидит, другую сторону дороги обозревая. Да и в тулупе он, что сковывает движения. А вот немец… Шустрый немец, еще не повернувшись, уже затвор дёргает. Но поздно, поздно! Не с той стороны он нападения ждал. Здесь я. Увидел краем глаза, повёл автоматом. Боец… С ходу пнуть ногой под ствол, вышибая оружие из рук, палец в спусковой скобе выламывая. Секунды, на всё секунды… Ткнуть немца ножом в бок, под вздёрнутую руку. Но это еще не смерть, он еще минуту или две сможет трепыхаться, сможет стрелять. Выдернуть из чужого тела клинок, ударить в лицо, целя в глаз, чтобы ослепить, и уж потом поперёк горла чиркануть. Всё практически одним, отработанным ударом! Теперь полицай. Винтовка ему в ближнем бою не в помощь, пока ее прокрутишь, пока затвор передёрнешь. Повернуться, ударить в шею или лицо, потому что тулуп, а под ним еще одежда. Было такое – рубанул он с маху, а до тела не достал, потому как под тулупом буханка хлеба согревалась. Нет, только в лицо… Но что это?.. Полицай винтовку отбросил, руки задрал. Да ведь пацан совсем – пятнадцати нет. Смотрит в ужасе, лопочет скороговоркой: – Дяденька, не надо, не убивай. Не по своей охотке я. Дома братья с сёстрами, есть нечего, помрут они без меня… Мамка велела… – Сзади кто есть? – Нет, мы последние, отстали… Смотрит с надеждой на нож. Который чуть парит на морозе, чужой смертью согретый. Плохо это – надо было сразу, без раздумья, легко, на рефлексах. А теперь через силу придётся, потому что совсем пацан, вон слёзы по щекам покатились, и губа трясётся. Похоже, не врёт он про сестрёнок и братишек, и про то, что не по своей воле. Не выжить им иначе, вот и пришлось… Но только враг он, который может шумнуть. Сказать успокоительно: – Тихо, тихо. Никто тебя не тронет. Переложить нож из правой руки в левую, протянуть ладонь как для рукопожатия. Улыбнуться… – Тебя как зовут-то? – Пе… Ткнуть лезвие под кадык, провернуть перерубить сонную артерию и трахею, чтобы не закричал. Увидеть удивлённые, закатывающиеся глаза. И лицо мужика с выпученными глазами, в испарине и брызгах чужой крови. Этот не страшен. – Разворачивайся, гони обратно. И ни звука! Кивнул испуганно. Потянул вожжи. – Но-о, пошла… Но сам не на дорогу смотрит, на нож. – Где еда? – Там. Поднять сено, выдернуть краюху хлеба. В лукошке яйца. – Мясо, сало, масло где? – Хлебушком одним жив не будешь. – Туточки, левее. Кинуть шматы сала в импровизированную торбу. Туда же тёплое еще мясо, видно, только что телёнка или кабанчика зарезали… В любой момент на дороге хоть с той, хоть с другой стороны немцы или полицаи могут показаться. – Стой. – Тпру! Вскинула голову лошадь, встала, как вкопанная. – Ложись… Не сюда, под сено. Руки за спину! Заломить, стянуть руки случайной верёвкой. – Мил человек, скоро ж ночь, замёрзну я тут, а у меня детишки. – Ничего, дотерпишь. Пихнуть в рот какую-то тряпку. – Смирно лежи. Немцам скажешь, что партизан было трое. Понял?