— Я не совсем вас понимаю… — я нахмурилась. — Вы пытаетесь сказать, он просто отказывается со мною разговаривать? — Не только с вами — с кем угодно. Такое бывает; правда, редко. Дети вроде Робби остро переживают любые изменения в жизни. Например, в семье. Они чувствуют, что от их решений ничего не зависит. Единственное, чем они могут ответить, — это показать свою реакцию на происходящее. Робби решил молчать. — То есть это временно? Надо просто переждать? И как долго? — Затрудняюсь ответить… В моей практике подобных случаев не бывало уже много лет. Как правило, дети молчат несколько недель, потом все приходит в норму само собой. Предсказать заранее, как получится у вас, нельзя. Я с тревогой повернулась к сыну, который внимательно нас слушал. — Робби, сынок, прошу, скажи хоть слово. Скажи доктору Филлипс, что она ошибается. Сын посмотрел на меня, открыл было рот, подумал немного и хмуро уставился в пол. Сперва трагедия с Билли, потом мой нервный срыв, исчезновение отца — все это оставило на нем неизгладимый след. Мир для моего мальчика оказался слишком большим и страшным. Он боялся подавать в нем голос. — Я предлагаю вам пойти домой и жить как прежде, будто ничего не происходит, — заявила доктор Филлипс. — Могу порекомендовать вам хорошего специалиста по таким случаям… И, миссис Николсон, помните: это не навсегда. Рано или поздно он заговорит. Просто надо не волноваться и набраться терпения. Легко сказать… 30 мая Если б Робби почувствовал себя особенным, стало бы только хуже. Поэтому мы на него не давили. Хорошо, что мои дети оказались крайне отзывчивы. Джеймс и Эмили хоть и не понимали, что происходит, но смирились и стали вести себя с братом как обычно. Даже учителя в школе — и те перестали вызывать Робби к доске, чтобы не смущать его перед классом. Однако теперь он почти все время проводил в одиночестве. Как-то раз я высадила сына у школьных ворот и задержалась на минуту. Другие дети играли с трансформерами или рисовали мелками на асфальте, а Робби тихонько сидел в уголке. Сердце сжалось. Захотелось подбежать к сыну, схватить его на руки, пригладить светлые кудряшки и утащить домой. Увы, нельзя. Надо, чтобы он пережил беду по-своему, как может. Он ни в чем не виноват, все это — исключительно моя заслуга. 4 июня Прошел уже год после исчезновения Саймона. Эмили почти четверть жизни провела без отца. Он помог этому крохотному чуду появиться на свет, но так и не увидел, как она вырастает в удивительную девочку. Дочь унаследовала от отца любовь к животным. У нас вечно обитали то брошенные птенцы, то улитки с разбитыми раковинами, то половинки червяков, то головастики в банке, которые, по ее словам, «скучали по папочке-лягушке». К моменту первой годовщины наша семья почти оправилась от трагедии. Мы были напуганы, одиноки, сбиты с толку. Молчали, злились, зализывали раны. В общем, были разбиты, но не повержены. Я получала стабильный доход, вовремя оплачивала счета и вносила платежи за ипотеку. Еще научилась держать чувства под контролем, когда думала о муже. Я поняла, что ужасно по нему скучаю, хотя не так уж сильно в нем нуждаюсь. В какой-то момент дети решили, что готовы попрощаться с отцом. Спустя ровно год после его пропажи мы красиво нарядились, рука об руку прошли к ручью и встали посреди моста. Прежде у меня мелькали мысли о том, не войти ли в воду и не сдаться ли на милость стихии. Эти дни остались в прошлом. — Папа, я хочу сказать, что очень по тебе скучаю. И спасибо за гитару, — начал Джеймс. Он вырвал из тетрадки листок с песней, которую написал в память об отце, просунул между деревянными перилами и бросил в воду. Робби, естественно, промолчал, только выдавил улыбку и отправил вслед за песней рисунок, где Саймон сидел на облаке рядом с ангелом. Эмили же, крайне взволнованная нашим ритуалом, но не совсем верно уловившая его суть, спела «С днем рожденья тебя», так и не поняв, отчего остальные заливаются хохотом. Я крепко обняла дочь. Сама я бросила в воду нашу последнюю общую фотографию, которую мы сделали на Пасху. — Спасибо, Саймон, за прекрасные годы, что мы провели вместе, и за семью, которую мы создали. Я всегда буду тебя любить. Мы просидели на мосту до самого вечера, обмениваясь воспоминаниями. Я во всех подробностях рассказывала, как мы познакомились, а мальчики — как он водил их на футбольный матч. Год, начавшийся трагедией, завершился в тепле и любви. САЙМОН Джорджия, США, двадцать четыре года назад 19 апреля В пору своей американской реинкарнации я ощущал себя счастливейшим человеком на свете. Мне были по карману мотели со всеми необходимыми удобствами, но, на мой вкус, они были слишком пусты и безлики. Хотелось веселья, хотелось компании единомышленников. Поэтому для ночевки я выбирал хостелы. Я просматривал доски объявлений, на которых путешественники просили подвезти их в то или иное место. Почти каждый день Бетти меняла пассажиров, гоняя по всему восточному побережью, от Индианаполиса до Мемфиса, от Атланты до Саванны. Однако мимолетные отношения по самой своей природе дарили краткосрочное удовольствие. Страсть к путешествиям и свобода воли означали, что рано или поздно каждый пойдет своей дорогой. Время от времени я думал о тех, кого оставил за спиной. С таким образом жизни заменить их будет некем, и порой в голове мелькали мысли: вдруг мне когда-нибудь опять захочется семьи?.. Кэтрин много лет была единственной константой в моей жизни. Мы стали неразлучны с того дня, когда на уроке английской литературы я, нечаянно обернувшись к ней, по-новому взглянул на ее каштановые кудряшки и розовые щечки. Кэтрин выгодно отличалась от своих сверстниц. Она не пыталась выглядеть старше, не подворачивала подол юбки, не расстегивала лишнюю пуговичку на блузке. Не пачкала губы искусственным блеском, не мазала ресницы толстым слоем туши. Одевалась она модно, одежда хорошо сидела на ней и всегда подчеркивалась стильным аксессуаром типа ленты или пояса. Это мне в ней и нравилось — что она не такая, как все. Ведь и сам я отличался от массы. Мне не хватило любви, чтобы удержать рядом мать. Поэтому я так и не понял, почему Кэтрин решила остаться со мной. У нас оказалось много общего — особенно в плане семейных отношений. Мою семью развалила Дорин; семья Кэтрин распадалась сама собой, пусть и без лишних драм. Однако Кэтрин не поддавалась печали, каким-то чудом избежав той тьмы, которая понемногу засасывала мое сознание. Похоже, она искренне считала, что рано или поздно получит от жизни все, чего хочет — главное, верить. Более того, заразила этой верой и меня. Теперь, вспоминая, я думал: может, ей просто хотелось исцелить меня? А потом, когда я исцелился, она потеряла ко мне интерес? Потому что в итоге Кэтрин оказалась такой же, как и все, кто пытался меня сломать. Однако тогда ее воля и сила духа были столь заразительны, что рядом с ней я ощущал, будто сумею покорить весь мир. В конце концов я его покорю — но уже без Кэтрин. Майами, США 4 июля Я попросил официанта принести еще одну бутылку пива и невольно глянул на газету, лежащую на соседнем столике. Все утро я нежился под бирюзовым небом на пляже Бал-Харбор в Майами. Компанию мне составляли две веселые канадки, Дана и Энджи, с которыми я познакомился за завтраком в хостеле. Мы с ними только что перекусили на пляже. Горячее июльское солнце начало жарить мне плечи, и я решил перебраться с песка в тенек соседнего кафе. Во время скитаний я редко брался за газеты: меня мало волновали события за пределами моего мирка. Однако дата на «Майами геральд» меня насторожила… А потом я сообразил: сегодня ведь годовщина. Ровно год назад я покинул родной дом и отправился в старый парк отдыха. Если б я знал, как устроится моя жизнь, то ушел бы гораздо раньше. Я отложил газету и уставился в бескрайний океан. Этот год показался мне целой жизнью — в хорошем смысле слова. Интересно, как дела у Кэтрин?.. Вспомнилось вдруг, как однажды, когда нам было чуть больше двадцати, я повел ее в местный кинотеатр на «Завтрак у Тиффани». Мы к тому времени встречались уже лет десять, но все равно, как влюбленные подростки, сели на задний ряд. Я учился на последнем курсе университета, жил с родителями и каждую свободную минуту старался проводить с любимой. — Как полагаешь, мы когда-нибудь поженимся? — спросил я у макушки на моем плече. — Естественно, — ответила Кэтрин не задумываясь. Ее удивило, что я вообще об этом спрашиваю. Она вытащила из бумажного пакета еще одну ириску и сунула в рот. — А когда тебе хотелось бы сыграть свадьбу? — спросил я в том же игривом тоне. — Без разницы. Я жду уже десять лет. Только учти: если придется ждать еще столько же, я уйду от тебя к Дуги. «Это вряд ли», — подумал я. — Ясно. Китти, ты выйдешь за меня замуж? — Да, — ответила она равнодушно, не отрывая глаз от экрана. И только нервно сжавшиеся пальцы выдали ее чувства. В следующие выходные мы сели на поезд до Лондона, где до сих пор были живы воспоминания о моей матери и биологическом отце Кеннете. Вернулись оттуда со скромным золотым колечком, украшенным по центру крохотным бриллиантом, который удалось бы разглядеть разве что в микроскоп. Хорошо, что моя девушка не нуждалась в дорогих подарках, чтобы чувствовать себя достойной. Позднее тем же вечером я, крепко держа Кэтрин за руку, вошел в гостиную, где мой отец с Ширли ужинали перед телевизором. — Я должен кое-что вам сказать. Мы решили пожениться. Наше заявление встретили гробовым молчанием. Я не ждал, что нас с порога засыплют серпантином — но можно было хотя бы поздравить. Вместо этого родители переглянулись, посмотрели на нас и вновь уставились в экран. — Я домой, Саймон. Загляни потом ко мне, — сказала Кэтрин, чувствуя холодный ветерок отчуждения. Она чмокнула меня в щеку и ушла. Я дождался, когда за ней хлопнет дверь, и только после этого заговорил: