Еще раз окинув взглядом ряды бруклинских особняков, я скользнул на другую сторону улицы к ржавой развалюхе, втиснутой в длинный ряд автомобилей у тротуара. Хозяйка забыла запереть машину, когда поднималась по лестнице, с трудом волоча за собой два пакета продуктов и хнычущего ребенка под мышкой. На пассажирской дверце «Бьюик Роудмастер» виднелась вмятина размером с кулак, виниловые панели под дерево выгорели на солнце и начали отслаиваться. На заднем сиденье остались царапины от когтей большой собаки. В левом нижнем углу стекла красовалась наклейка с именем «Бетти». У машины было богатое прошлое — как и у меня. Я невозмутимо сел за руль «Бьюика» и вытащил провода под приборной панелью, как показывал Роджер, когда я потерял ключи от «Вольво». С третьей попытки, поискрив и пофыркав, Бетти ожила. Я мог бы выбрать что-нибудь посолиднее и более современное. Но машина соответствовала всем моим критериям: была удобной и непримечательной на вид, внутри хватало места пассажирам, а заднее сиденье можно было разложить для сна, если потребуется. Нагулявшись по нью-йоркским закоулкам, за эти два месяца я изрядно устал. Полуразрушенный Митпэкинг[17], величавый Центральный парк, гордо сияющий Бродвей и бары с борделями Сохо меня больше не прельщали. Я вдоволь насытился городской жизнью, настала пора двигаться дальше. Выехав на дорогу, я хмуро глянул на распятие, висевшее на зеркале. Сорвал его и швырнул на заднее сиденье. Оно обо что-то ударилось — кажется, о детское кресло. Вспомнились вдруг дальние поездки в Озерный край[18] и на побережье Девоншира с тремя маленькими детьми. Джеймс и Робби постоянно спорили, чья очередь слушать мой плеер. Эмили была совсем крохой и не выпускала из рук погремушку. Кэтрин спала на переднем сиденье, чуть слышно посапывая, пока я сидел за рулем, прислушиваясь к семейной возне и тихонько улыбаясь. Как ни пытался я забыть о тех днях, все равно по ним тосковал. На сей раз мне тоже предстояла долгая дорога — в полном одиночестве. Нортхэмптон, наши дни 13:20 Кэтрин видела, как Саймон нервничает и постукивает пальцем всякий раз, когда речь заходит о детях. Значит, ее план работает. Она постепенно разломает его скорлупу и вынудит признаться, почему он разрушил семью. Саймон напомнил себе, зачем пришел. Напомнил, кто здесь главный. Сперва он вполне искренне верил, что поступил правильно, когда тем утром не стал прощаться с детьми. Но в глубине души сожалел о таком решении. Стерев юные лица из памяти, воскресить их позднее он уже не сумел. Встретив Лючиану, Саймон стал думать о детях чаще, гадая, как они сейчас выглядят. Интересно, в кого они пошли? Все ли унаследовали отцовскую улыбку, или один только Джеймс? Как часто они смеются? Какими стали?.. Какие бы гены они ни получили от отца, вылепила их мать. Иногда Саймон представлял, что было бы, если б они случайно пересеклись где-нибудь на улице. Интересно, он бы им понравился? Хорошо бы сперва представиться им давним другом семьи: они бы тогда решили, что он по натуре неплохой человек. Потом, когда правда выплывет наружу, дети уже не сумели бы разрушить наведенные мосты… Пока Саймон пребывал в мечтах, Кэтрин обдумывала его рассказы о шлюхах и случайных связях с молодыми девчонками. — Значит, ты сбежал, потому что я не удовлетворяла тебя в постели? Или просто захотел потрахаться с девками вдвое младше тебя? — возмущенно спросила она. — Ну ты и кобель… — Нет, конечно, все было совсем не так. — Ну, уж прости меня, пока я слышала от тебя лишь жалобы на то, какое бревно я в постели. Пока я пыталась смириться с твоей смертью, ты поджигал мотели и перетрахал всю Америку! Услышав это из чужих уст, Саймон был вынужден признать, что звучит оно и впрямь не очень. Он огорченно закусил губу: ну почему она хватается за мелкие детали, не пытаясь увидеть общую картину? Кэтрин тем временем не унималась: — Кстати, ты вообще собираешься спросить о детях? О том, как они жили без тебя? — Да, естественно, — отозвался Саймон. — Как они? — Не твое собачье дело! «Один — ноль», — отметила Кэтрин на воображаемом табло. — Хватит дурить, — резко фыркнул Саймон. Впервые он позволил себе быть с ней грубым. — Не смей мне указывать, — голос у нее окреп. — Не смей! — Прости, я был неправ. В голове застучало. Он знал, к чему это ведет. Впервые с момента объявления призрака на пороге дома Кэтрин почувствовала, что взяла над ним верх. Саймон чего-то хочет от нее, и можно либо притвориться, что жизнь без него была для детей раем, либо сказать правду, провернув в ране нож. — Ладно… — начала она. — Я вырастила троих замечательных и умных детей. И, позволь напомнить, совершенно без твоего участия. Она заметила, что он, ожидая ее ответа, совсем не дышал — а теперь чуть слышно, но с явным облегчением выдохнул. Кэтрин прищурилась. Все-таки он отец ее детей, хотя она уже много лет не думала о Саймоне в таком ключе. Поэтому Кэтрин поспешно принялась рассказывать ему про их взлеты, стараясь не упоминать про падения. Каждым словом она пыталась убедить Саймона, что ни за какие блага на свете не захотела бы отдать годы, проведенные вдали от него. Глава 9 КЭТРИН Нортхэмптон, двадцать четыре года назад 15 апреля Моя ошибка заключалась в том, что я не просчитала все последствия. Первые трещины пошли вскоре после того, как я призналась детям, что Саймон, скорее всего, мертв. Несмотря на открытку к моему дню рождения, где дети изобразили семью лишь из четырех человек, они все еще ждали его возвращения. Я же разбила их надежды вдребезги… Естественно, им надо было как-то пережить это горе и выплеснуть свою обиду. Поскольку рядом была я одна, мне досталось по полной. Быть матерью-одиночкой — само по себе нелегко, потому что не с кем делить ответственность. Мне предстояло самой принимать решения, играть за обе стороны: быть и хорошей, и плохой, воспитателем и кормильцем, другом, родителем и врагом. Меня не отпускало чувство вины: за то, что пью, что ругаю детей за проделки, что не играю с ними, поскольку вечно занята, что позволила их папочке сбежать… в общем, за все на свете. В свои юные годы дети, разумеется, не могли понять, что у моего терпения тоже есть предел и что на некоторые больные места давить не стоит. Своего они добивались самым естественным для себя путем — извергаясь, как маленькие вулканы. Я, в свою очередь, тоже пользовалась случаем выплеснуть обиду на Саймона. Не передать словами, как я мечтала о том благословенном дне, когда он наконец сотрется из детской памяти. Эгоистично? Да, зато жизнь стала бы намного проще. Джеймс бунтовал и устраивал драки. Меня несколько раз вызывали в школу. Его на неделю отстранили от занятий, потому что он выбил какому-то мальчишке зуб. Я пыталась достучаться до сына, уговаривала, сочувствовала, наказывала… Думала, он успокоился — но однажды вечером Роджер привез Джеймса на полицейской машине, потому что тот возле церкви швырял камни в припаркованные автомобили. Все вернулось на круги своя. Джеймс злился на отца, и я не знала, что с ним делать. Он потерял интерес к друзьям, с которыми не успел подраться, и теперь выплескивал ярость на игрушечных солдатиках и черепашках-ниндзя, устраивая им кровавые бои. Даже перестал читать книжки о братьях Харди[19], которые покупал ему Саймон, или смотреть по телевизору шоу, где борются здоровяки в ярких трико. Успокоить его могла только громкая музыка. Джеймс спускал на диски все карманные деньги. Тут меня осенило. Я вытащила из-под кровати старую акустическую гитару, которую Саймон купил ему на пятый день рождения. Стряхнула с нее пыль, отдала мастеру в настройку и однажды протянула сыну, предсказуемо ожидая, что тот не обрадуется подарку. — А еще у меня есть вот что, — добавила я, доставая книгу «Самоучитель игры на гитаре» вместе с нотами его новой любимой группы, «U2». — Ты же не думаешь, что эти парни прославились только потому, что в юности дрались с кем попало и вылетели из школы? — спросила я, в глубине души предполагая, что так оно и было: все рок-звезды по натуре — бунтари и анархисты. Джеймс молча пожал плечами. — Так вот, ничего подобного! Они играли каждый день, пока не научились через музыку выражать свои чувства. Если хочешь стать таким же, как они, играй. Если понравится и будешь заниматься каждый день, я найму тебе педагога. Когда-нибудь и ты запишешь свой собственный диск. Разумеется, я лукавила, но от маленькой невинной лжи хуже не стало бы. В глазах Джеймса мелькнул интерес, хоть он и постарался его скрыть. Заперевшись в спальне и думая, что я не слышу, он начал потихоньку перебирать струны. Вскоре появилась новая проблема — Джеймс так увлекся музыкой, что днями напролет крутил на весь дом одну и ту же песню, неумело бренча ей в такт. Зато ему стало не до драк. За спокойствие мне пришлось заплатить собственным душевным здоровьем — но оно того стоило. Жаль, что с Робби оказалось не так просто. 1 мая Убедить Джеймса, что он переплюнет самого Боно[20], было сущим пустяком по сравнению с тем, что пришлось пережить с Робби. Я недооценила глубину пропасти, в которую он скатился. По мере его взросления я не раз замечала, что Робби совсем не похож на брата или других мальчишек. Он был крайне ранимым и замкнутым ребенком — словно на плечи ему давили все невзгоды нашего мира. Любую, даже самую незначительную трудность на своем пути он мог раздуть до невиданных масштабов. Пока Джеймс и Эмили привыкали к новой жизни, Робби уходил в себя. Нужно было подобрать к нему особую вилочку, которой во французских ресторанах выковыривают устриц из раковины. В школе его хвалили. Для своего возраста он был весьма умен, делал успехи и в математике, и в правописании. Однако Робби превращался в настоящего затворника. Он не имел ничего против компании брата и сестры, но вполне обходился и без них. Они тщетно пытались завлечь его в игру. Робби все реже и реже использовал слова, пока в один ужасный день не замолчал совсем. Пола в своей обычной деловой манере пыталась убедить меня, что сын просто требует внимания. Байшали отнеслась к моей тревоге более чутко. Робби молчал больше недели. Я думала, что рехнусь со страха, и начала таскать его по врачам и детским психологам. В конце концов мы дошли до специалиста по психическому здоровью. — Он вовсе не дурак, — заявила я доктору Филлипс после шквала вопросов и специализированных тестов. Я крепко держала Робби за руку, в ужасе ожидая услышать профессиональный вердикт. — Разумеется, миссис Николсон, — сказала доктор Филлипс, деликатно улыбаясь. — Наша задача — не навесить на вашего сына ярлык, а выяснить, отчего возникла проблема. — Что, по-вашему, с ним случилось? — Я считаю, у него так называемая селективная немота. Это значит, что при желании он может говорить. Но не хочет.