— Grazie, grazie[36], — затараторил Лука, задыхаясь от волнения. — Я обещаю… Богом клянусь, что буду ее беречь. — Не береги ее — играй. Каждый день, пока не износишь! Лука с благоговейным трепетом взял гитару у него из рук и прижал к груди. Кто-то хлопнул Джеймса по плечу и что-то сказал на ухо. — Что ж, Лука, был рад повидаться. Мне пора. Напиши, как освоишь аккорды из «Найди дорогу домой», и пришли запись. — Да-да, конечно! Джеймс повернулся ко мне. — И вас тоже был рад повидать… Простите, не расслышал вашего имени? Лука ответил первым: — Его зовут Саймон. Что-то вдруг произошло. Сущая мелочь. Даже если остановить время, никто не заметил бы, кроме нас двоих. Сын меня узнал. Джеймс держал меня за руку, как вдруг зрачки у него расширились, и хватка на миг ослабла. Я понял, какие мысли пронеслись у него в голове. Сперва — не встречались ли мы прежде. Потом, услышав мое имя и место рождения, он невольно вспомнил об отце и допустил возможность, что тот все-таки не умер и стоит перед ним. Попытался вытащить из детских воспоминаний голос отца и его облик: запах лосьона после бритья, линию пробора, позу, смех, изгиб улыбки, все эти детали примеряя на незнакомца перед ним. Затем верх взяла рассудительность, и Джеймс решил, что у него просто разыгралось воображение. В жизни таких совпадений не бывает. К нему вернулось самообладание. Глаза обрели ясность, и в рукопожатии ощутилась прежняя сила. — Ладно, ребята, еще увидимся, — сказал он и ушел вслед за помощником. Лука оживленно скакал на месте, что-то приговаривая, но я не слушал. Я глядел, как уходит мой сын. Тот обернулся, бросил на меня последний взгляд — и так же стремительно, как и появился в моей жизни, исчез. Монтефалько, Италия 19 декабря Водитель припарковал «Бентли» перед виллой и распахнул для меня дверцу. Я улыбнулся горничной, которая флиртовала с симпатичным рабочим. Опять забыл, как зовут эту девицу… Путь мой лежал в патио, откуда открывался вид на всю виноградную долину. Я оглядел небо в поисках невидимого самолета, который гудел где-то вдалеке. Стрекотали полуденные сверчки, потирая крылышки в надежде найти себе пару. Горизонт, обычно кристально четкий, теперь напоминал расплывшуюся картину маслом, где небо, поле и озеро под жарким солнцем слились воедино. «Вот твоя жизнь, Саймон. Совсем не такая, как прежде, — прозвучал в голове давно забытый голос. — Вот твоя реальность». Без Лючианы моя реальность была пуста. Прошло восемь месяцев с тех пор, как мы с Джеймсом дышали одним воздухом, а я по-прежнему не мог выкинуть сына из головы. Неважно, сколько раз приходилось себе повторять, что его мир будет куда достойнее без моего участия, — я понемногу сдавался под натиском своего обещания, которое шло вразрез со стремлением удержать прошлое в тайне. Все, что я хранил в душе, в тот день вырвалось на волю. Меня повсюду преследовали воспоминания, сбивая с толку. Все-таки любимая была права, когда говорила, что я должен обрести покой. Может, тогда я почувствую себя прежним? Надо выяснить, что случилось с Кэтрин и с остальными нашими детьми. Она должна узнать, что я жив — и что ушел исключительно по ее вине. И еще много чего она должна узнать. Время летело, и судьба грозила взять свое. Настала пора встретиться с Кэтрин лицом к лицу. КЭТРИН Нортхэмптон, год назад 3 февраля В ту ночь мне опять приснился Саймон. Не знаю, почему — он уже много лет не приходил в мои сны. И вдруг вернулся — такой же молодой и красивый, каким я его помнила. Он стоял в саду и стриг розовые кусты. Оскар еще щенком крутился у него под босыми ногами. — Ты что здесь делаешь? — спросила я, не радуясь встрече и не огорчаясь. Он не ответил. — Саймон! — позвала я громче. — Что ты здесь делаешь? И снова в ответ молчание. Ужасно захотелось ударить его по лицу и замолотить по груди кулаками, как истеричные дамочки из черно-белых фильмов. Впрочем, обида тут же схлынула, и я подошла, обняла мужа за плечи и поцеловала в щеку. — Прощай, Саймон, — сказала я с улыбкой, развернулась и ушла. И вдруг впервые за последние двадцать четыре года услышала его голос. — Китти, куда это ты собралась? — спросил в спину Саймон. Оборачиваться и отвечать я не стала. Вошла в дом и закрыла дверь, тем самым проводя между нами границу. Проснулась я немного не в себе. Чтобы убедиться, был ли это сон, распахнула занавески и оглядела пустынный сад. Улыбнулась самой себе, потом залезла обратно под одеяло, свернулась калачиком и забралась под бочок Эдварду. — Все хорошо? — сонно пробормотал тот. — Лучше не бывает, — ответила я. — Спите, доктор, спите. 15 апреля Период ремиссии сродни тем чувствам, которые испытывает солдат, вернувшийся с войны. Ты каждый день рисковал жизнью, сражался с невидимым врагом, а теперь, пусть цел и невредим, не знаешь, куда себя деть в мире, который за время твоего отсутствия успел сильно перемениться. Пока я держала бой за боем, остальные просто жили своей жизнью. Селена уверенно рулила моими магазинами, дети вернулись к работе, больше не забегая каждый день с визитами… Короче, все вернулось на круги своя — только я стала другой. И оттого было не по себе. Я проделала немалый путь и хотела разделить с кем-нибудь свой триумф. В первую очередь — с доктором Эдвардом. В тот день, когда он заявил, что лучевая терапия принесла свои плоды, я пригласила его на ужин. — Вас, наверное, часто приглашают одинокие пациентки? — спросила я вечером в шикарном рыбном ресторане. — Вообще-то, да. И не только одинокие. — Он немного покраснел. — Но я, как правило, отказываюсь. — О, так я должна быть польщена? Он улыбнулся. — Если честно, я никогда не стремился заводить новые отношения, даже чисто платонические. Я прожил двадцать семь лет в браке с замечательной женщиной. И вряд ли заслужил у судьбы новое счастье. — Если я в этой жизни что и поняла, так это то, что все мы имеем право на вторую попытку. Так почему вы приняли приглашение? — За время лечения я ни разу не услышал, чтобы вы себя жалели. Вы проявили невиданную силу и мужество, и, судя по тому, как к вам относятся дети, вы необычайно хороший человек. — Ох, не всегда… — У всех бывают плохие дни. Но вы, как и я, стараетесь их не замечать. Так, шажок за шажком, я влюбилась в Эдварда по уши. Мы прошли весь путь ухаживаний от начала до конца. Он видел меня в худшие моменты жизни: страшной как смерть и стоящей одной ногой в могиле. И все же это его не отпугнуло. Мы стали чаще приглашать друг друга на ужин. В разлуке я ужасно тосковала по нему. Хотела быть с ним рядом. Он оказался крайне внимательным, очаровательным и во многом непосредственным человеком, не лишенным тяги к авантюре. С ним я забывала про свои заботы. Да и ему, похоже, нравилась моя компания. Его прежняя жена, Памела, скончалась шесть лет назад из-за сердечного приступа, и Эдвард неуклюже тянул лямку вдовца. Сожалел о том, что им не довелось вместе выйти на пенсию и наверстать упущенное время, пока он был занят работой, а она воспитывала двоих сыновей — Ричарда и Патрика. Сейчас один учился на экономиста в Кембридже, а второй работал финансистом в Нидерландах, и Эдвард жаловался, что ему остается одно — считать дни до смерти. Я прекрасно его понимала, потому что и сама последние двадцать четыре года прожила с тем же чувством. Я представила его детям — как Эдварда, а не как доктора Льюиса. Наши семьи понемногу освоились, и вскоре Эдвард стал привычным атрибутом моего дома. Он вернул меня к жизни — не один раз, а дважды. 19 декабря За шесть дней до Рождества к коттеджу подкатил темно-серый автомобиль с тонированными стеклами. В дверь заколотили так, что задрожал венок из плюща. На пороге стоял молодой водитель в форме и серой фуражке. Под мышкой он держал конверт, который протянул мне. «Чемодан у тебя под кроватью, — сообщала записка, написанная от руки. — Бери теплую одежду, чтобы хватило на неделю. На сборы тридцать минут. С любовью, Эдвард». — Куда мы поедем? — изумленно спросила я у водителя.