И вот сейчас выясняется, что Билли погиб не по ее преступной небрежности. Он умер от рук родного отца, стал жертвой его извращенной, надуманной злобы. Кэтрин невольно представила, как тот стоял над Билли, подобно Жнецу Смерти, и равнодушно смотрел на младенца, захлебывающегося водой. Накатила дикая злость. Захотелось крови. Саймон не замечал ее яростной гримасы. Он привык находить себе оправдания, обвинять во всем других. Но сейчас винить было некого. Кеннет оказался прав: его сын — то еще чудовище. Первый физический контакт за последние двадцать пять лет между Саймоном и Кэтрин Николсон случился, когда она с неожиданным для своих лет проворством вскочила с кресла и заорала, осыпая его градом ударов: — Сволочь! Саймон не успел поднять руки, чтобы прикрыться. Он попытался оттолкнуть ее, и Кэтрин саданула его коленом в пах. Саймон согнулся пополам от мучительной боли, и Кэтрин набросилась на него с пощечинами. Ногти оставляли на щеках глубокие царапины, выдирая ошметки плоти. Кое-как Саймон собрался, схватил ее за руки и заломил за спину. Кэтрин взвизгнула от боли. — Китти, Китти, уймись, — попросил он, пытаясь отдышаться сам и успокоить ее. — Пусти меня! — рявкнула она и дернулась из его хватки. — Прости за то, что я сделал с Билли. За то, что не доверял тебе. Мне очень жаль, пойми. — Не смей называть его по имени. Ты не имеешь права! — Знаю. Знаю, но я должен был тебе рассказать, пока болезнь не взяла свое. — И мне теперь радоваться, да? Как ты мог?! Я всю жизнь верила, что это моя вина, а на самом деле это ты его убил! Ты, родной отец! Кэтрин хотела ткнуть Саймона локтем в живот, но он слишком крепко ее держал. В последний раз, когда мужчина сжимал ее так же сильно, она в конце концов сдалась и смирилась. Сегодня она такой ошибки не повторит. — Пожалуйста, прошу тебя, прости, — с отчаянной надеждой твердил Саймон. — Не дай мне умереть с мыслями, что ты не сумела меня простить. Стало оглушительно тихо. Наконец Кэтрин ответила, и голос ее как никогда был полон яда: — Ни за что! Ее слова будто вытянули из Саймона все силы. Кэтрин дернулась и высвободила одну руку. Замахнулась назад, не глядя, и ногтями задела Саймону глаз. Тот инстинктивно вскинул руки, зажимая пострадавшее место. Временно ослепнув, он не заметил, как Кэтрин схватила металлическую рамку с фотографиями и разбила о его голову. Саймон упал на диван, ошарашенно моргнул и еле успел увернуться от летящей в него оранжевой стеклянной вазы. Та с грохотом разбилась о стену. — Китти, перестань! — закричал он. Кэтрин не слушала. Человек, способный совершить столь омерзительный поступок, не достоин быть услышанным. Саймон открыл рот, чтобы в очередной раз попросить у нее прощения, но она потянулась за медной кочергой из камина и вскинула ее над головой. Он отшатнулся. Тяжелый металл с размаху ударил его по запястью. Кость громко хрустнула, однако, падая на пол, Саймон не чувствовал боли. Кэтрин замахнулась снова. Он не дрогнул и не стал закрываться. Просто лежал, весь мокрый и дрожащий, принимая свою участь — жалкий, слабый и недостойный называться мужчиной. Кэтрин вскинула кочергу, подняла ее как можно выше над головой. И с размаху швырнула в камин. — Так легко ты не отделаешься, — процедила она сквозь зубы. — Пусть болезнь сожрет тебя заживо, пока в голове не останется одна-единственная мысль про сына, которого ты убил. А теперь убирайся из моего дома! Держась за стену, Саймон кое-как встал и попятился к двери. Из разбитой головы хлестала кровь. Он потрогал висок и уколол палец о торчащее из кожи стекло. Открыл рот, чтобы извиниться еще раз напоследок, но сказать было нечего. Кэтрин уставилась на него с таким видом, что он понял: пустыми словами уже ничего не исправить. Поэтому Саймон нащупал ручку, открыл дверь и, спотыкаясь, побрел по гравийной дорожке, ботинками разбрасывая камни в стороны. Он не слышал, как за ним хлопнула дверь, и не видел, как Кэтрин упала на пол и истошно взвыла во весь голос. Эпилог Нортхэмптон, наши дни 20:40 Опираясь о церковную ограду, Саймон брел по улице. Его шатало: тело было изувечено не меньше души. Он не заметил школу, где когда-то учился, паб, где впервые попробовал пиво, и парк, где он с Роджером, Стивеном и Дуги провел большую часть детства. Вздохнуть он сумел, лишь добравшись до кладбища. Еле передвигая трясущиеся ноги, ковылял от могилы к могиле, выискивая место, где покоилась потерянная душа, которую никто толком не знал. Люди не видели, что та покинула тело задолго до фальшивой смерти. Глаза щипало от слез. Сколько жизней оказалось потрачено впустую или отнято зря? Что толку искать прощения, если он его не получит? Кэтрин должна была узнать правду. Саймон хотел, чтобы она извинилась за содеянное, чтобы осознала, почему он позволил Билли умереть. Перед отъездом из Италии Саймон убедил себя, что когда она узнает о своей вине, то все поймет. Он вернется к детям, к Луке и Софии, и будет ждать дня, когда сумеет воссоединиться с Лючианой. Но теперь стало ясно: то были не более чем бредни глупого старика. За все время, что они с Кэтрин прожили в разлуке, он ни разу не допустил мысли о своей ошибке. В конце концов правда обрушилась на него, растоптав не меньше, чем Кэтрин. Наконец Саймон нашел угольно-серое гранитное надгробие. Эпитафия, выбитая песком, была короткой, почти такой же лаконичной, как на могиле матери. «Саймон Николсон — любящий отец. Ушел, но по-прежнему с нами». Надпись получилась крайне двусмысленной, и только они с Кэтрин могли оценить всю ее иронию. Ах да, еще Ширли, потому что Кэтрин ей доверилась. Впрочем, мачеха, несмотря на свои недостатки, сплетницей никогда не была. Саймон медленно опустил ноющее тело на землю и встал на колени. Кладбищу было больше трехсот лет, мест для захоронения оставалось мало, так что, возможно, под могильным камнем уже лежит какой-нибудь давний труп. Впрочем, Саймона, куда бы он ни направился, всегда окружали покойники. Он вытащил из кармана серебряную фляжку, которую Лючиана подарила ему на пятидесятилетие. Бурбон помогал заглушить горечь лекарств, позволял расслабиться в те дни, когда Саймон чувствовал себя особенно зажатым. Из кармана же появились на свет две пачки с таблетками. Одни — замедлять поступь Альцгеймера, вторые — антидепрессанты, которые лучше не принимать без крайней нужды. Сейчас они были кстати, потому что могли избавить от боли. Одну за другой Саймон принялся выковыривать кругляши из блистера на окровавленную ладонь и закидывать их в рот. После каждых четырех-пяти штук он прихлебывал из фляжки и с трудом сглатывал. Затем сел неподвижно, оцепенело чувствуя, как таблетки ползут по пищеводу и падают в пустой желудок. Никто в этом мире не понимал его лучше Лючианы, и, если Господь смилуется, скоро Саймон ее увидит. Правда, наверное, надежды его останутся без ответа, учитывая, сколько горя он незаслуженно причинил людям, обвиняя во всех грехах Бога. В конце концов Саймон признал, что не Господь, не Дорин, не Кеннет, не Билли, не Дуги и даже не Кэтрин виноваты в его ошибках. Он обвинял окружающих в том, что они недотягивают до желаемого идеала, в то время как сам был отнюдь не совершенством. Кирпичик за кирпичиком он сам выстроил свои беды. Саймон задумался о смерти, о тех сложностях, которые она принесет его близким. Лука и София финансово обеспечены до конца дней, но когда они узнают о гибели отца, у них возникнет немало вопросов. Ответить им сумеет только Кэтрин. Оставалось лишь молиться, чтобы она проявила милосердие. Что же до прочих его детей… Удержать появление бывшего мужа в тайне Кэтрин, скорее всего, не сумеет. Особенно после того, как труп обнаружат фактически у самых дверей ее дома. Все секреты выплывут наружу. Дети наверняка обидятся, что она им всю жизнь врала. Могут даже ее возненавидеть. Осознав, что деваться ему некуда, Саймон пожалел, что не повесился в лесу много лет назад, пока была такая возможность. «Ты знаешь, что делать, — заявил голос, просыпавшийся лишь в те минуты, когда выбора не оставалось. — Место самое подходящее. Прямо здесь и прямо сейчас». — Да, — сказал Саймон вслух. Так будет лучше для всех. Он похоронит себя там, где никто не вздумает его искать — в готовой могиле. Однажды он уже исчезал без следа. Сумеет исчезнуть и во второй раз. Саймон поднял тяжелую голову и принялся копать. Он раскидывал острые осколки гравия, не замечая крови, текущей с разодранных пальцев. Земля становилась вязкой. Сломанная рука немела и почти не слушалась. Надо еще немного разрыть землю и засыпаться ею сверху. Тогда никто ничего не узнает. — Давай, давай, давай, — твердил себе Саймон, не слушая протестов дряхлого старческого тела. «Отдохну минутку и продолжу», — решил он. Собрав последние силы, перевернулся на спину и лег на одеяло из травы. Оранжевый закат постепенно затягивало сумерками. На последнем тревожном вздохе Саймон закрыл глаза и подумал о том, примет ли его извинения Господь.