— Знаете, до вашего вопроса я особо не задумывалась над этим. По идее, что-то осталось. Хелена прилежно посещала уроки творческого письма, даже участвовала в конкурсе стихов, организованном газетой «Хартолан Саномат». Конкурсное стихотворение у меня точно где-то лежит. Тогда в газете напечатали все работы. — Было бы здорово взглянуть, — с энтузиазмом произносит Саана, придвигаясь поближе к чашечке кофе. Мама Хелены встает и проходит прямо к нижним шкафчикам огромного книжного стеллажа и выуживает оттуда большущий темный фотоальбом. Она шелестит страничками, то и дело чему-то улыбаясь. Сколько чувств поднимают в ней все эти фотографии… Наконец она останавливается на развороте, где красуется страничка из той самой газеты, и протягивает его Саане. — Вот оно. Стихотворение Хелены напечатали в августе 1989 года, прямо перед тем как… Публикация прошла никем не замеченной, да и в конкурсе Хелена в итоге не победила. Я очень поддерживала ее, но материнские утешения для нее мало чего стоили. Наверное, она втайне мечтала, что ее юный гений кто-то внезапно откроет, заметит, но, знаете, Хартола — не место для тонких и возвышенных натур. Саана улыбается тому, с какой иронией женщина говорит об ограниченности Хартолы. Хотя понятно, что и сама Хилкка — плоть от плоти этого места. Саана погружает свой взгляд в разворот альбома. На середине правой страницы нарисована витиеватая рамочка, украшающая слова: Из свежего поэтического улова: автор — Хелена Тойвио Лес кричит о великолепии, Дразнит пышностью. Он уводит наш взор от того, что дрожит, прикрываясь красотами. Шум порога властно манит наш слух, забивая слабые, почти онемевшие шорохи. — Разве не прекрасно? — улыбаясь, спрашивает Хилкка. Саана не знает, что сказать. Кажется грустным и немного жутковатым то, что в последнем стихотворении девочки говорится о пороге, из которого ее саму вскоре и выловили. — Эти строчки будто намекают на тайное знание, которое как-то оказалось у Хелены, хотя не должно было, — задумчиво произносит Саана, глядя на разворот. — Вам что-то приходит на ум? Во взгляде госпожи Тойвио читается легкая обида. — Хелена была честной и порядочной девочкой. Ей нечего было скрывать, а если бы и было, она, разумеется, рассказала бы, — говорит она. Саана понимающе кивает и решает, не мешкая, сменить тему. — Если Хелене нравилось писать стихи, то, стало быть, и дневники вела? Вы не помните? — интересуется Саана, изучая обрезы страничек. — Вела, конечно же. Когда случилось то, что случилось, полиция забрала все тетрадки. Так нам их и не вернули. Саана надеется утешить женщину своим сочувствующим взглядом. — Хоронить ребенка — хуже этого нет ничего, даже врагу не пожелала бы. Горчайшая утрата, и сопровождает тебя до конца дней. Не смогу толком объяснить, как так вышло, но однажды мне пришлось сделать выбор. Выбор жизни здесь и сейчас, не скитаний в прошлом, а благодарности ему за все то время, что Хелена была рядом. Если бы я не нашла в себе сил мысленно оторваться от моей девочки, попрощаться с ней, то могла бы с тем же успехом просто лечь рядом и умереть. Жизнь ничего не стоит, если провести ее в страдании. С Божьей помощью я обрела наконец какое-никакое душевное спокойствие, — говорит мама Хелены, и Саана слушает ее в полном молчании. Саана и представить себе не может, что чувствует мать, глядя на гроб своей дочери. А если бы это была ее, Сааны, дочь? Голова отказывается думать о таком. Да и невозможно, наверное, вообразить себе все это, ни разу не родив ребенка. — Пойду еще поищу что-нибудь из ее вещей, — говорит Хилкка и сдвигает альбом Саане на колени. Та аккуратно перекладывает его на журнальный столик и осматривается повнимательнее. Как уютно и чисто. И хотя убранство дома кажется излишне деревенским и старомодным, в хартольскую атмосферу оно вписывается превосходно. Картинки с ангелочками, вышивки, деревянные крестики, а на шкафу, рядом со свечой, увесистая Библия. На полках книжного стеллажа теснятся фотографии в рамочках. Саана подходит к ним и пристально рассматривает. Свадебная фотография родителей Хелены, свадебные фотографии бабушек и дедушек Хелены и, наконец, с краю стоит фотография с конфирмации[26] самой Хелены. Молоденькая, совсем девочка, Хелена застенчиво улыбается в камеру, ее тонкие пальчики держат изящную бордовую розу. Саана берет фотографию с полки. — Милая Хелена, — говорит нежный голос за спиной. Саана кивает и поворачивается к женщине. В руках у той — посеревшая от пыли обувная коробка. Сбоку надпись: «Обувь и кожгалантерея Хартолы». — Вот еще что нашла. Тут кое-какие фотографии. Саана берет протянутую ей коробку. На краях пыли особенно много, хотя кое-где заметны широкие мазки, обнажающие истинный цвет упаковки. Очевидно, женщина впопыхах прошлась по крышке рукавом. — Могу я кое-что сфотографировать на телефон? — с надеждой спрашивает Саана. — Фотографируйте на здоровье, — разрешает мама Хелены. Очевидно, ей приятно найти человека, пусть и совершенно незнакомого, который не только готов разделить с ней горечь утраты и выслушать, но и, кажется, заинтересован в этом. Неужели удастся отвести душу после стольких лет молчания… Саана принимается изучать содержимое коробки и не забывает фотографировать старые школьные снимки. На фото почти везде одна и та же учительница. Интересно, реально ли с ней встретиться. — Где именно Хелена училась? — спрашивает Саана, разглядывая очередной снимок. — В средней школе Хартолы. Она замечательно училась. Учителя любили ее. — А что насчет этой учительницы? — Саана показывает снимок, размышляя о том, насколько помогли бы воспоминания школьного персонала о Хелене. — Леена Лехтонен, учительница и директриса, — кивает Хилкка. — Сейчас на пенсии. Никуда отсюда не уезжала, живет в Кайкуланмяки. — Спасибо, — благодарит Саана, записывая имя. Она поднимается: пора уходить. — А с отцом Хелены я смогу встретиться, как думаете? — спрашивает Саана, хотя вопрос кажется ей неловким и неуместным. Женщина на секунду замирает, потом говорит, глядя Саане прямо в глаза: — Человек он, конечно, хороший, но уж больно необщительный. Саана прекрасно все понимает, она не стала бы никого травмировать своими поисками. — Спасибо, что пригласили меня. Да и вообще спасибо. Если мои действия не напрасны, вы первой узнаете о результатах, — произносит на прощание Саана, надеясь окутать эту женщину своей признательностью. — И вам спасибо, — говорит Хилкка. — Хорошо вам добраться. И еще… если эти результаты будут способны опрокинуть мой тихий, слаженный мирок, то не уверена, что мне захочется о них знать. Надеюсь, вы меня понимаете. Хелена уже на Небесах, и все эти годы я выстраивала в своей голове картину произошедшего. И выстроила. Хелены со мной нет. Что бы вы ни выяснили, ее это не вернет. — Я все думала, удобно ли о таком спрашивать, и все-таки решусь, — неловко натягивая ботиночки, говорит Саана. — Вы сами как считаете, что именно тогда случилось? — Саана с трудом отрывает взгляд от пола и робко смотрит на женщину, своим жадным вниманием воодушевляя ту на ответ. Хилкка прячет лицо в ладонях и стоит так какое-то время. — Несчастный случай, — тихо произносит она. — Я всегда считала, что смерть Хелены — это трагическая случайность. На вашем пути обязательно встретятся те, кто начнет утверждать, будто Хелена утопилась, пошла на это осознанно. Но мне лучше знать, могла моя дочь совершить такой ужасный грех или нет. Это был несчастный случай. Это должен быть он. Саана тихо кивает. Затем, повинуясь внезапному порыву, она просто подходит и обнимает женщину, хотя обниматься по жизни терпеть не может. ЛЕТО 1989, ХАРТОЛА Когда Хелену не заставляли часами потеть на ягодном поле или за прилавком, она тут же шла в библиотеку. Древние сказания, биографии умерших писателей и музыкантов — вот что она обожала. С восторгом зачитывалась Артюром Рембо, любовными романами и историями с печальным концом. Книги позволяли ей путешествовать по разным странам, нырять в головы совершенно незнакомых людей, повторять их мысли, примерять на себя их чувства. Неземную любовь, всепоглощающую страсть, ослепляющую ненависть, зависть, меланхолию, гибель, стыд, горе, жизнелюбие, веселье и напряженность. С невыносимой досадой Хелене приходилось каждый раз возвращаться в постылое «здесь и сейчас». В свою хартольскую комнату или на жесткий библиотечный стул, созданный Алваром Аалто[27]. Но у Хелены имелся план. Как только ей исполнится восемнадцать, она тотчас же уедет из Хартолы — в Ювяскюля, в Хельсинки, в Америку — в большой прекрасный мир. Радио баловало задорными звуками «Ламбады», а Хелена в очередной раз изучала свое отражение в зеркале. Она видела молоденькую девушку «переходного возраста» — такими словами это описывалось в книжках. Ее бедра уже начали раздаваться вширь, кожа слегка пожирнела, и пару лет назад пошли месячные. Но, наверное, больше всего в глаза бросалась грудь — словно две стеснительные жемчужины, тайно прокравшиеся на ее тело. Надо признать, на тела подруг эти ребята прокрались куда раньше. С появлением груди многое изменилось буквально в одночасье. Заинтересованные, алчные взгляды сопровождали Хелену повсюду, даже на воскресной прогулке к церкви в компании родителей. Мама не торопилась покупать ей бюстгальтер, и Хелена все чаще замечала за собой неловкую, будто извиняющуюся сутулость, призванную скрыть грудь от глаз незнакомцев. Чтобы спокойно идти дальше. Однако и это не спасало ее от навязчивого внимания как молодежи, так и стариков. Клубнику обычно начинали продавать в июле. Первые дни за своим ягодным прилавком Хелена провела в долгих и мучительных раздумьях о предстоящем конфирмационном лагере. О том, как в родительском воображении она углубится в веру, а в собственном — хлебнет наконец свободы. Если были справедливы слухи, летающие по школе и подогреваемые журналом «Суосикки»[28], то этот лагерь имел все шансы запомниться надолго, ведь там повально влюблялись, напивались, теряли голову, полуночничали, покуривали, экспериментировали с волосами и хохотали до истерики. Иными словами, занимались тем, о чем у Хелены имелось самое расплывчатое представление. Когда незнакомый автомобиль снова остановился у магазина, Хелена постаралась придать лицу скучающее выражение. Она наводила порядок в корзиночках с клубникой, исподтишка наблюдая за тем, как из машины выходит мужчина в необычно длинном плаще. Его фигура скрылась в дверях магазина, и Хелена принялась беспокойно двигать туда-сюда литровые корзинки с клубникой, лишь бы не стоять без дела. Она еще не успела провалиться обратно в тягучие мысли о лагере. Когда мужчина буквально из ниоткуда материализовался перед ларечком Хелены, та вздрогнула. Она разглядывала мужчину, мужчина разглядывал ее. Казалось, он в ту же секунду прочел все ее мысли. Он видел бурлящие в ней изменения. Он изучал тайные Хеленины чаяния, постыдные страхи и вопросы, на которые не существовало готовых ответов. Он смотрел ей прямо в глаза и чувствовал девичий голод и любопытство. Всю картину венчало разлитое в воздухе желание прикоснуться к чему-то запретному. «Не доверяй незнакомцам», «Опасайся тех, кто улыбается без причины», «Говори лишь с теми, кто верует в Господа» — вот что с детства вдалбливала мама в Хеленину голову. Но сегодня, в эту ускользающую секунду, незнакомый мужчина с абсолютно безбожной улыбкой сразу понял, что Хелена была готова нарушить каждое из правил. 30 ИЮНЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ, ХЕЛЬСИНКИ Ян с отцом обедают в ресторане «Лехтоваара». Это можно назвать маленькой традицией — раз в месяц вместе где-нибудь обедать. Сейчас Ян уже и не вспомнит, кто именно автор этой странноватой идеи. Утро они провели у мамы — сидели бы и дальше, но ей понадобился отдых. Яну не хочется, чтобы отец ел в одиночестве. Они оба те еще едоки. Ян медленно жует печеночную котлету. Тарелка отца уже пуста, а сам он отвернулся к окну, наблюдая за улицей. Ян тщательно режет еду на кусочки и ревностно следит за тем, чтобы на вилке в рот отправлялись одновременно кусочек картофеля и кусочек котлеты. Отец промакивает уголки рта тканевой салфеткой. Повисшая между ними тишина длится уже довольно долго, пока отец не разрушает ее в своей немногословной манере. — На даче, в сарае во дворе, свила себе гнездо серая мухоловка, — скупо произносит он, глядя куда-то мимо Яна. — Мгм, — кивает Ян. Он от всей души благодарен отцу за рассеявшееся гробовое молчание. — Все думал, откуда на полу мусор, а потом заметил гнездо. Восемь яиц уже. — Они улетят, когда вылупятся, или что? — спрашивает Ян. — Под карнизом большущая щель. Всё руки не дойдут закрыть ее проволочной сеткой, вот и осталась, — обойдя вниманием вопрос, продолжает отец. Ян молчит. Отец берет стакан, громко и жадно пьет воду. Ян устраивается на стуле поудобнее, размышляя о дальнейшем ходе разговора. — А теперь там это гнездо, — подытоживает отец и складывает вилку и нож на тарелке в «пять часов». — И я подумал: да пускай остается. — Никому же оно там не мешает, — говорит Ян, перед тем как отправить в рот последний кусочек котлеты. — Даже наоборот, это хорошо, — отстраненно соглашается отец. — У тебя не так много времени, чтобы сменить профессию. Ты думал об этом? — он резко меняет тему.