— А мне-то за какие коврижки? — А как же? Вдвоем всегда путь короче, не то, что одному. Павлычев огляделся. Он, горожанин, редко бывал в деревне — а тут понастроено, оказывается. Вот то двухэтажное здание, по всей видимости, торговый центр. То — школа. А где клуб или, как тут, Дом культуры? Хотя прежде всего надо спросить, где живет киномеханик. Под навесом, дожидаясь автобуса в город, стояли две старушки и девочка в пионерском галстуке. У них Павлычев и спросил о киномеханике. — А вон, дядя, сразу около канала его дом, — отозвалась с готовностью девочка. — Вот этот, с ободранной стеной. Во дворе дома киномеханика, в тени жиденького навеса, — дастархан. За ним — двое. Павлычев понял: вон тот, с длинной челкой, опущенной на правый глаз, и есть Имангали Кривой — челка и должна была скрывать правый глаз с бельмом. На приветствие оба парня ответили тепло, с обычным казахским гостеприимством, предложили присесть с ними, попить чайку. — За угощенье, конечно, спасибо, — ответил Павлычев. — Только сначала мне хотелось бы поговорить с вами, Имангали... — ...Кривой, — ловко подхватил Имангали, указывая пальцем на глаз с бельмом. — Ну, если вам так нравится... И все-таки есть же у вас фамилия. — Может, и не нравится верблюду горб, а стряхнет ли он тот горб со спины? — философски изрек Имангали. — Вот и я от своего бельма никуда не скроюсь. — И сразу другим тоном: — Из милиции? — Правильно, из милиции. — Покажи удостоверение. Павлычев показал. — Ага, из линейного отдела, старший лейтенант... Садись, старшой, — мы, наверно, почти ровесники? Попьем чайку, потом за дела. Без чая не пойдет. — И все-таки... — Когда разливают чай — всякие дела к свиньям собачим. Павлычев усмехнулся, подсаживаясь к дастархану. — Что, не нравится, как говорю? — усмехнулся и Имангали. — Пожалуйста: к собакам свинячим. Так лучше? Павлычев внимательно посмотрел на Имангали. Занятный парень, с этим не соскучишься. Тетка о нем обязательно бы сказала с восхищением: зверь без уха. — И все-таки, Имангали... — А, знаю я твои дела, — махнул рукой Имангали. — Раз из линейного отдела, — ищите, кто Звонаря подмочил. Так? — Ну, допустим. — А, «допустим». Все ясно. Я когда-то проходил по одному делу со Звонарем, вот и подвалили ко мне... Только напрасно, старшой, я давно завязал... Нет, упираться я не упираюсь, но — зачем стопорить, грабить там или воровать, когда столько родных, знакомых и каждый угощает? Павлычев не понимал, издевается над ним Кривой или говорит всерьез. А тот продолжал: — Я не люблю заряжать пушку, я тебе правду говорю. Зачем мне нужна мокруха, когда я и так сыт, пьян и нос в табаке?.. Зачем мне ломиться на чужую бахчу, когда за это бьют по кумполу? Я не ишак, как иногда ласково называет меня мама... Так ведь, называла и при тебе, старшой? — Было. Называла. Павлычев усмехнулся. — Я знаю. Только она это по темноте своей, хотя и глядит на белый свет двумя глазами... Да, да, гостем намного фартовей, чем, например, вором, даже в законе. Гостя и посадят на лучшее место, и первому баранью голову дадут... Так что, старшой, попьем чайку и поедем в город. Я тебе буду алиби свое доказывать. Подполковник Сарсенбаев Он читал газеты, время от времени прихлебывая чай из пиалы. Но о чем читал, понимал не всегда. Складывалось все как-то не так. Дело Мамбетова взято на контроль начальником Восточного управления транспортной милиции полковником Кусаиновым. Полковник уже спрашивал: может, выслать подмогу из Алма-Аты? В ответ было твердое: справимся сами. И вдруг Жусупов и Нургалиев пропали. У Рахима вроде алиби. Шурагазиев все никак не закончит со своими Умырзаками и Джанибеками. И еще Шамов — ничего толком не сказал. Отгадать бы, какой ему резон в молчании? Ведь что-то он знает, наверняка знает... Вдобавок с Назирой чуть не поссорились: ей, видите ли, требуется на дачу, а какое там... Завтра отчитываться в областном управлении о работе за восемь месяцев, значит, надо подготовиться, как-то суммировать свои мысли. Зазвонил телефон. — Саламатсыз ба, добрый вечер, Галимжан, — послышалось в трубке. — Как отдыхается?.. Сарсенбаев узнал по голосу подполковника Елюбаева из горотдела милиции, но для верности спросил: — Это ты, Калике? — Кто же еще будет тревожить вечером на дому? На это способен только наш брат, милиционер. — Ну, уж если побеспокоил, — засмеялся и Галимжан Сарсенбаевич, — выкладывай, что там приключилось. — Дай сначала хоть о здоровье спросить, о семье, о животине твоей в лице кота... — Кот здоров. — Вот и хорошо. Теперь можно и к делу. Взяли Рахима. — Как — взяли? — нахмурился Сарсенбаев. — Мы же просили подождать... — Мы и ждали. Ваши взяли — вот в чем дело. Не мы. — Как — наши? Почему же я не знаю? — Да потому, что взяли ваши, а доставили нам. — Совсем непонятно. — Так мне доложили. Хочешь, уточню, что там и как? — Не нужно. Я у своих уточню. С минуту Сарсенбаев сидел с трубкой в руке, нажав пальцем рычажок аппарата. Если правду сказал Елюбаев, — рано, очень рано взяли. Алиби Рахима надо бы проверить, брать пока вроде ни к чему. Сердито крутил диск телефона. — Дежурный?.. Капитан Бондарев?.. Это Сарсенбаев. Где, кто и при каких обстоятельствах взял Аскарова Рахимбека, Рахима? — Рахима? — в голосе Бондарева чувствовалось удивление. — Ничего подобного у нас не было. — Как — не было? Только что мне звонил Елюбаев из горотдела. — Мне, во всяком случае, такой факт не известен. — Уточни и позвони. — Слушаюсь... Сарсенбаев опять взялся за газеты. Дверь в комнату Галимжана Сарсенбаевича приоткрыл младший сын, Шакрат. — Папа, к тебе можно? Шакрат запрыгнул на диван, уселся рядом. Лукаво поглядел на отца. — Ну как, папа, возьмем щенка? Породистого, от немецкой овчарки? Сарсенбаев улыбнулся. — Значит, твердо решил от немецкой овчарки? — Конечно. Они вон какие... — И Шакрат начал перечислять достоинства немецких овчарок: очень умные, могут службу нести... Сколько бы это длилось, неизвестно, но позвонил Бондарев. — Нет, товарищ подполковник, — доложил он, — никто из наших не забирал Рахима. Галимжан Сарсенбаевич сказал сыну: — Ладно, бери овчарку.