– Никогда, должен признаться. – Вот и с паучками то же самое. – А если их поместить в большую коробку, чтобы они не улетели? – Тогда они съедят друг друга. Причем мать первая накинется на свое потомство. – А как же поступают в лабораториях? – спросил Вейренк. – Представления не имею. Но предполагаю, что это очень трудно. В лабораториях всегда все очень трудно. Думаете, у вашего убийцы полным-полно всякого оборудования? – Если он работал в лаборатории, почему нет? – не унимался Вейренк. – В любом случае этот фокус не удастся. Вы все время забываете, что эти старики были убиты на улице, вечером, а не утром, когда проснулись и надевали брюки. Я же вам это уже рассказывала. – А если они соврали? – предположил Адамберг. – А зачем им врать? – Потому что они знали. Они знали, что это обозначает, когда ты надеваешь брюки и тебя кусают три паука. И не хотели, чтобы кто-нибудь понял, что им мстят. Не хотели, чтобы люди узнали, как они изувечили мальчишек в приюте. – Возможно. Да, это возможно. Я бы тоже соврала. – Так вот, Ирен, сосредоточьтесь, постарайтесь вспомнить. Может, вы слышали еще какие-нибудь обрывки их разговоров? – Но если один из этих мальчишек отомстил, лично я не хотела бы, чтобы вы его поймали. – В этом мы сходимся. Я не говорил, что собираюсь его ловить. Если это один из них, я попытаюсь убедить его остановиться, иначе он сядет в тюрьму на всю жизнь. – Ага, понимаю. Это не так уж глупо. Ирен замерла и задумалась, уставившись прямо перед собой через стекло: Адамбергу уже приходилось это видеть. – Может, кое-что и было, – произнесла она наконец. – Погодите-ка. Вроде бы что-то связанное с барахолкой в Экюссоне, она была лет десять назад, там площадь такая есть пешеходная. На этих барахолках, конечно, ничего путного не найдешь, разве что старую обувь по пятьдесят сантимов, скорее это повод выйти из дому и поболтать. Вот, обратите внимание, это платье, я его тоже на барахолке нашла, очень красивое. – Очень, – подтвердил Вейренк. – Всего один евро, – радостно сообщила Ирен. – Погодите немного, кажется, припоминаю. Да, высокий говорил. – Клавероль. – Он говорил примерно так: “Ты знаешь, кого я видел на этой гребаной барахолке?” Ой, извините меня, простите, я ведь просто стараюсь передать его слова. – Прекрасно. – Ну вот, он так и сказал, а потом продолжал: “Малыша Луи. Этот говнюк меня узнал, не знаю, как ему это удалось”. Малыш Луи – это же один из тех детей? – Да, тот, которому отрезали ногу. – А второй, Барраль, сказал первому – Клаверолю, да? – что малыш Луи узнал его, наверное, по зубам. Потому что уже в детстве у Клавероля не хватало зубов. Такая вот история, малыш Луи узнал его, и взрослому Клаверолю это совсем не понравилось. Совершенно не понравилось. У него напрочь испортилось настроение. А, вот еще, он сказал, что этот маленький говнюк остался таким же тощим, как раньше, и уши у него такие же большие. И что, несмотря на это, он посмел ему угрожать. Длинный послал его куда подальше, а малыш Луи ему сказал: “Ходи и остерегайся, Клавероль, я не один”. – Не один? Жертвы продолжали встречаться? – Насчет встречаться – этого я не знаю. Но сейчас, когда есть всякие “Однокашники”, “Школьные друзья” и прочее в таком духе, все развлекаются тем, что разыскивают друг друга. Так почему бы им не найтись? Ирен вдруг подскочила на месте. – Ваш поезд! – закричала она, указывая рукой на пути. – Он стоит у перрона. Он уже свистит! Адамбергу едва хватило времени, чтобы собрать фотографии, а Вейренку – забрать папку, и они вскочили в поезд. Адамберг отправил сообщение: Извините, что не успел заплатить за шоколад. И получил ответ: Ничего, переживу. Его ждали еще два сообщения. Первое – от Ретанкур: Приятная была поездка? Адамберг улыбнулся и показал сообщение Вейренку. – Ретанкур сделала шаг навстречу, – сказал он. – Теперь нас будет уже не трое, а целых четверо. Как там было в стихах у твоего Расина? – Корнеля. – Ну все равно, нужно будет опять их изменить. – Мы вышли вчетвером; но воинство росло, И к берегу реки три тысячи пришло. – Вот, – прервал его Адамберг, подняв руку. – Нас четверых будет вполне достаточно, чтобы опросить пять жертв. – Одиннадцать жертв. – Но из одиннадцати у четверых – сухой укус, еще у двоих – укус с легкой дозой яда. Они не мучились. – Но это не повод их исключать. Они тоже в числе пострадавших и заодно с изувеченными. И те, кто избежал худшего, чувствуют себя виноватыми перед своими товарищами-калеками. Так называемая вина выживших. Они могут ненавидеть и желать отмщения даже больше, чем остальные. – Согласен. Одиннадцать. Пусть Фруасси посмотрит, где все они сейчас. Адамберг ответил Ретанкур: Очень. День беспощадной расслабухи. Интересно? Очень интересно. – Есть еще сообщение от Вуазне. Он приедет на вокзал раньше нас и будет ждать на перроне у первого вагона. Когда мы прибываем? – В девять пятьдесят три. – Он спрашивает, как насчет гарбюра. Вейренк кивнул: – По воскресеньям они работают. – Ты точно знаешь? – Да. Пригласим приехать Ретанкур? Будем увеличивать наш состав?