– Нужно было послать женщину, – жалобно проговорил Вуазне. – Этому ведь нас тоже учили. Она совершенно сломлена, эта Жюстина, совершенно сломлена. Но в конце концов она все-таки заговорила. Раз она согласилась со мной встретиться, значит, она, так или иначе, этого хотела. Что я предпринял? Я хорошо оделся, как вы видите, пришел к ней с цветами, с тортом, очень нежным тортом из фруктового суфле. Глупость, наверное, но это, похоже, помогло. Потому что она не выносит мужчин, не выносит, когда к ней приближаются, это правда. Она так и живет со своим страхом и стыдом, потому что так и не дождалась правосудия. Нас этому тоже учат. Но я соврал, сказал, что мы добьемся справедливости. Потому она и успокоилась. – Может, нам это удастся, лейтенант. – Я очень удивился бы. – Она подозревает кого-нибудь? – Она клянется, что никого не смогла ни опознать, ни описать хоть приблизительно. Потому что он был не один. Они сделали это втроем. Втроем. Ей было шестнадцать лет, и она была девственницей. Вуазне умолк, снова потер лоб, достал из кармана таблетки. – Череп раскалывается, – пожаловался он. – Похоже, она думает об этом целыми днями. – Поешьте, – участливо предложил Вейренк, придвигая Вуазне припасенную для него тарелку сыра. – Спасибо, Вейренк. Извините, это все очень тяжело. – Их было трое? – снова заговорил Адамберг. – Феномен банды? – Да. В пикапе – классическая ловушка. Один за рулем, двое выбирают жертву. Водитель останавливается и спрашивает дорогу, двое остальных набрасываются на девушку и грузят в машину. Она отдала мне статью о ее “крестном отце” на случай, если мы захотим его снова расспросить. Это Клод Ландрие, случайный свидетель. Судя по всему, она пока не знает, что его уже нет в живых. Это даже не статья, а просто интервью, где мужчина рассказывает о “страшном шоке”, который он испытал. Оно не представляет для нас интереса. – На снимке, наверное, его лавочка? – поинтересовался Адамберг. – Конечно. Кто же откажется от бесплатной рекламы? – Покажите-ка, лейтенант, – попросил Адамберг. – Интересно, зачем она вам ее дала? Ничего не понимая, Вуазне вытащил из портфеля старую газетную статью. Вейренк разлил всем по второй порции мадирана, и на сей раз Вуазне с удовольствием отпил большой глоток. Ему полегчало. – Вы приняли это близко к сердцу, Вуазне, – заметил Вейренк. – Наверное. Адамберг сосредоточенно рассматривал старую газетную вырезку и толстое лицо немолодого Ландрие, снятого в его роскошной шоколадной лавке, где продавец в халате суетился за прилавком, обслуживая вереницу покупателей. Комиссар нахмурился, снова открыл папку доктора Ковэра и достал оттуда снимки мальчишек из банды пауков-отшельников, которых фотографировали несколько раз с момента поступления в приют до восемнадцати лет. Вейренк не отвлекал его и не задавал никаких вопросов. Прошло несколько томительных минут, и Адамберг поднял голову: он улыбался, выражение его лица было почти воинственным, словно он только что вернулся с поля боя. Видимо, он не замечал, что происходит вокруг, а потому с удивлением воззрился на свой полный стакан. – Это я сам себе налил? – осведомился он. – Нет, это я, – успокоил его Вейренк. – Хорошо. Видимо, я не заметил. Он положил свои длинные широкие ладони на стол, прижав одной газетную вырезку, а другой – фотографии из папки Ковэра. – Браво, Вуазне! – заявил он. Он поднял стакан, приветствуя лейтенанта, тот поднял свой, ничего не понимая. – Вот здесь Клод Ландрие, мы это знаем, – медленно произнес он. – Тут его лавка, продавец, покупатели. Газета вышла через два дня после изнасилования. Фото тоже. – Тут нет даты. – Преступление было совершено тридцатого апреля. Первого мая лавка была закрыта, а жандармерия – открыта. Ландрие поспешил туда со списком знакомых своей “крестницы”. Газета вышла второго мая. Фото сделано в тот же день. Присмотритесь повнимательнее: на прилавке стоит букет ландышей, еще свежий. Да, это фото от второго мая. Ландрие наверняка мечтал не о такой рекламе. – Почему? Адамберг указал пальцем на лицо одного из покупателей: – Потому что вот это Барраль. А здесь у нас Ламбертен. Вейренк покачал головой и забрал у комиссара фото. – Я в этом не уверен, – сказал он. – На последних снимках Барралю и Ламбертену восемнадцать лет. Как ты можешь узнать их в этих сорокалетних мужиках? А вы, Вуазне? Вейренк передал лейтенанту газетную вырезку и фотографии молодых Барраля и Ламбертена. Адамберг с невозмутимым спокойствием пил вино. – Нет, – сказал Вуазне, возвращая снимки комиссару, – я тоже их не узнаю. – Где ваши глаза, черт возьми? Говорю вам, эти два парня пришли сюда не конфеты покупать. Это Барраль и Ламбертен. Ни Вейренк, ни Вуазне с ним не спорили. Они знали, что комиссар обладал исключительной способностью к визуальному анализу. – Допустим, – снова оживившись, подал голос Вуазне. – И зачем же они туда приперлись? – Спустя два дня после изнасилования? – спросил Адамберг. – Пришли узнать новости. Узнать, как все прошло в полиции у “случайного свидетеля” – их приятеля Ландрие. – Почему было не повидаться с ним накануне, первого мая? В выходной день? – Это было бы слишком заметно. Куда хитрее встать в очередь в магазине и друг другу мигнуть. Так они и назначали встречи. Подав знак, произнеся какое-то словечко там, в лавке. – Для чего? – Чтобы отправиться на прогулку и раздобыть девочку. Жюстина Повель была изнасилована “старым другом семьи”, человеком, которому она с детства доверяла. Она без единого вопроса села в его пикап. И была изнасилована Клодом Ландрие, Барралем и Ламбертеном. – Получается, она знает. – Конечно знает, по крайней мере про своего “крестного отца”. Именно поэтому она и дала вам эту статью. Она никому не могла рассказать. Но это не значит, что не хотела отомстить. И кое-что еще: это фото показывает, что тридцать лет спустя банда пауков не распалась. Кроме Клавероля и Барраля, в ней были Ламбертен и Ландрие. – Верно, – согласился Вейренк. – Они не расстались и не изменились в лучшую сторону. Юные жуки-вонючки из приюта выросли. Конец детским забавам, они перестали подкладывать пауков в штаны своим жертвам. Повзрослевших вонючек в последние приютские годы потянуло на сексуальную агрессию. – Как? – спросил Вуазне. – Они были изолированы от девочек. – Но не во дворе, – уточнил Вейренк, – где девочек отделяла от мальчиков только высокая решетка, обычная решетка простого плетения. Возможно, они расстегивали штаны и демонстрировали эрекцию. Или просовывали член в отверстие решетки и эякулировали на девочек, имевших неосторожность приблизиться к ограде. Или расписывали стены порнографическими граффити. Кто-то из охранников поймал их в спальне девочек, но только один раз. Они сдирали с них одеяла. – Кто сказал, что это вторжениене было единственным? – предположил Адамберг. – И что не было изнасилований? А девочки просто молчали об этом, как и восемьдесят процентов изнасилованных женщин? Банда пауков-отшельников переквалифицировалась в банду насильников. После приюта “Милосердие” они не расстались. И продолжали вместе совершать подвиги. Как в детстве. – Но где нам искать убийцу? – спросил Вейренк. – И кто хочет кофе? Адамберг и Вуазне подняли руки. У всех день выдался долгим и трудным. Вейренк снова пошел к стойке делать заказ. – Где? – снова спросил он, сев на место. – Среди мальчиков, которых покусали пауки? Или среди изнасилованных женщин, которых мы не знаем, за исключением одной? – Среди всех – и тех и других, Луи. – А зачем женщинам, подвергшимся насилию, использовать яд пауков-отшельников, с учетом крайней сложности этого способа? Было бы объяснимо, если бы его использовали пострадавшие от укусов мальчики. Яд за яд. Но изнасилованные женщины… Один выстрел – и никаких вопросов. – Вероятно, есть и еще одна возможность, – нерешительно проговорил Вуазне. – Но вы скажете, что во мне говорит зоолог или внутренний Данглар. – И все-таки рискните, лейтенант. – Придется углубиться в древнейшее, первобытное мышление человеческих существ. – Углубляйтесь, – велел Адамберг. – Не знаю, с чего начать. Оно такое запутанное, это первобытное мышление. – Тогда начните так: “Жили-были”. Вейренк говорит, что пауки-отшельники придают этой истории оттенок легенды. – Ага, отлично, вот от этого и будем отталкиваться. Жили-были некие существа, и были они ядовитыми. Яд живых существ всегда занимал особое место в воображении людей. Они считали, что он обладает магическими свойства, пригоден для лечения недугов и их профилактики, и часто использовали его, например, в фармацевтике, следуя парадоксальному принципу: то, что убивает, может исцелять. – Про “профилактику” не понял, – сказал Адамберг. – Все, что предотвращает болезнь, все, что защищает от нее. – Хорошо. – В ядовитых существах, будь то змеи, скорпионы или пауки, видели заклятых врагов человека. Встреча с ними предвещала смерть. Но если человек умудрялся с ними совладать, он поворачивал судьбу вспять. Он становился сильнее яда, сильнее смерти – непобедимым. Если я вам надоел, скажите сразу. – Нет, совершенно не надоели, – сказал Адамберг. – Тогда добавлю, что существовала подсознательная связь между ядом – жидкостью, изливаемой живым существом, – и человеческой спермой. Особенно это касалось змей, которые встают вертикально, прежде чем укусить, особенно так называемых плюющихся кобр. Нетрудно представить себе, что подвергшейся насилию женщине, оскверненной спермой обидчика, пришла в голову мысль отомстить ему в том же духе. И змеиный яд кажется ей веществом наиболее похожим на ненавистную сперму. – Это верно, – произнес Вейренк. – Но мы подходим к паукам. Когда человек побеждал паука с его опасным ядом, то становился сильнее и приобретал власть над ним, а сам поверженный паук превращался в оберег, приносящий удачу. Пауков использовали как средство от разных недугов, из них готовили отвары и настои, иногда больного даже заставляли глотать паука живьем. Ими, в частности, лечили перемежающуюся лихорадку, кровотечения, в том числе маточные, аритмию, старческую деменцию, импотенцию.