— Ага. — Ему хотелось вырвать у нее из рук этот листок и спрятать, сделать так, чтобы Энни думать забыла о письме. — Откуда оно у тебя? Люк пожал плечами, будто во всем этом не было ничего особенного. — Пришло вместе с почтой. — Но тут написано «День два»! — взвился вверх голос Энни. — А где «День один»? Она нахмурилась, тяжело дыша. Отвечать не хотелось. Сейчас начнутся неизбежные расспросы: кто, как, зачем? Вот бы просто забрать письмо обратно и спрятать в карман… — «День один» у меня. — Их разделяли два шага. — Только оно очень личное, Энни, прости. Знаю, вы всем делились, но эти письма — только для меня. Это все, что у меня осталось. Они стояли так близко друг от друга, что он разглядел покрасневшие глаза с залегшими под ними синяками. Наверняка не спала несколько ночей подряд. Натали всегда говорила, что подруга — мастер делать вид, будто всё в порядке. Лишь теперь Люк понял, что она имела в виду. — Извини. Ты прав. — Глубоко вздохнув, Энни отдала ему письмо. В глазах у нее стояли слезы, но она не расплакалась — какое облегчение для Люка… Он не умел утешать. Черт возьми, хватит с него детей, которых нужно успокаивать! Как тут управиться с Энни? Он хотел было похлопать ее по плечу и вдруг понял, что они совсем близко — лбы почти соприкасались, от ее дыхания шевелились волосы на виске. Люк отступил на полшага до невидимой черты — дистанция, которую соблюдают женатые люди, общаясь с противоположным полом, — сложил письмо и сунул его в карман. — Прости, пожалуйста… Энни слабо улыбнулась, будто загоняя внутрь невыплаканные слезы. — Ничего страшного. — Она промокнула глаза обрывком бумажного полотенца и огляделась. — Давай, что ли, напечем блинчиков? Люк выдохнул. — Давай, конечно. Энни отвернулась в поисках сковороды, и Люк поглубже затолкал письма в карман. «Так-то верней будет», — подумал он. На самом деле ему просто необходимо было еще раз до них дотронуться и позабыть, что Натали больше нет. И никогда не будет. * * * За несколько минут они напекли почти таких же блинов, какие получались у Натали. На голубом блюде высилась стопка золотистых кружков. Энни поставила на стол бумажные тарелки и пластиковые приборы. — Мэй, позови Уилла, — попросил Люк. Девочка попыталась встать и схватилась за живот. — Прости, папочка, животик болит! Я такая голодная… — Садись, я сам позову. — Стой! — Энни помогла Мэй вскарабкаться на длинную скамейку поближе к краю стойки, выложенному плиткой, и обратилась к Люку: — Блины готовы, разложи по тарелкам и порежь, дети сейчас придут. Она плюхнулась в кресло, где раньше сидела Мэй, и схватила свой телефон с золотистой столешницы. Люк наблюдал за ней, пока она набирала текст и замирала несколько раз, видимо, ожидая ответа. — Уилл говорит, что уже спускается. — Выходит, ты ему написала, и он вот так запросто решил спуститься? — Люк выложил на тарелку блинчик для Мэй с улыбающейся рожицей из шоколадной крошки. Уилл никогда ничего не делал с первого раза, даже когда мама просила. — Поверю только, если увижу… На лестнице раздались шаги. Энни усмехнулась. — Поразительно: человек, который зарабатывает на жизнь, конструируя мобильные телефоны, до сих пор не купил себе смартфон! — Инженеры и самолеты конструируют, но это ж не значит, что у каждого из них есть свой самолет. — Люк ткнул вилкой в блин, испытывая угрызения совести за то, что оказался способен пошутить. Ему ведь полагалось лежать в постели, свернувшись в клубочек, и тихо поскуливать, так ведь? — Зато ты погляди, какой эффект! — Гостья кивнула на Уилла. Тот появился на пороге в мешковатых джинсах и старой футболке Люка с логотипом «Металлики». — Еда готова, или у меня галлюцинации от голода? — изрек Уилл, усаживаясь за стол. — Да ты юморист! — Энни взъерошила ему волосы, и мальчик не отстранился. Она здорово умела ладить с подростками. Ее единственный сын Мэтт только что поступил в Джорджтаунский университет в Вашингтоне. С начала занятий он побывал дома всего однажды, и Энни отчаянно скучала по нему. Брайан однажды признался, что уговаривал Мэтта пойти в Мичиганский университет и приезжать домой на выходные — постираться, там, и маму повидать, — но парень мечтал изучать политологию и остановил свой выбор на Джорджтауне. Постираться… Люк окинул взглядом свою футболку и старые тапочки. Если б Энни не пришла, он так и проходил бы целый день, однако присутствие посторонних в доме мотивирует. Не мешало бы не только переодеться. Люк поймал свое отражение в дверце микроволновки — на голове бардак, волосы торчат на одну сторону, как Пизанская башня… Он выключил конфорку и сгрузил в тарелку последнюю партию блинчиков. — Посмотришь за детьми, а я пока переоденусь? — Без проблем, — ответила Энни, раскладывая рядом с каждой тарелкой пластиковые приборы. — Спасибо! — Он отдал ей полный металлический поднос. — Смотри, тот, который с улыбкой, — это для Мэй. — Хорошо. Энни кивнула и поставила поднос на стол, затем подняла Клейтона с дивана. Поднимаясь по ступенькам, Люк с улыбкой прислушивался к бормотанию из кухни. Он любил возвращаться с работы и подслушивать, о чем болтают члены семейства, до того, как они заметят, что он дома. Сейчас Люк не мог разобрать, что обсуждали, но тон голосов разительно отличался от тревожного молчания, прерываемого нечаянными всхлипами, которое воцарялось в присутствии Терри, матери На-тали. Все было бы по-другому, будь жив отец Натали. Он всегда был сильнее жены — и умер пять лет назад от сердечного приступа. Натали переживала, справится ли мать. Почему те, кто сильнее, уходят первыми? Только Люк ступил на лестничную площадку, как раздался пронзительный вопль. Кричала Мэй — так, будто на нее напало чудовище. Люка окатило горячей волной, и он помчался обратно, едва не поскользнувшись на полированном полу. — Мэй! Уилл уткнулся в тарелку и медленно жевал блинчики, обмакивая их в лужицу сиропа. Клейтон помахал ему и сунул в рот блинный квадратик. Мэй с Энни не было. Хлопнула дверь в ванную. — Ее здесь нет! — крикнула Мэй из холла. — Наверное, она наверху. Энни, пойдем поищем! Люк метнулся к лестнице. — Ты почему так кричала? — Все хорошо, папа! Это от счастья! — У меня чуть сердце не остановилось! — Люк присел на корточки и заглянул в голубые глаза дочери. — И что же тебя так осчастливило? Наклонившись к нему, Мэй прошептала: — Она вернулась! Люк посмотрел на Энни, но по ее лицу невозможно было разобрать, что случилось. — Кто вернулся, малышка? — Мамочка! Люк зажал рот ладонью, на глаза набежали слезы. — Детка, мамочка умерла. Она не вернется. — Он заправил ей за ухо мокрую прядь. — А откуда тогда блинчик с улыбкой? Их только мамочка делает. Она вернулась, точно! Я знаю! — Это я испек, родная. Мамочка сказала, что ты так любишь. Я думал, ты обрадуешься… Прости меня. Люк потянулся, чтобы обнять девочку, приласкать, поцеловать в щеку — он делал так, когда она начинала ходить и постоянно билась головой и когда падала с велосипеда и разбивала коленку. Но Мэй уже выросла, к тому же дело было не в разбитой коленке. — Нет, это мамочка! Она бы не ушла от меня! Она меня любит. Она сказала, что будет смотреть на меня. — Она имела в виду, что будет смотреть за тобой с неба, — крикнул из кухни Уилл. Он появился в дверях с Клейтоном на руках; рожица у того была измазана липким сиропом. — Только папа не верит в рай на небесах, поэтому зря не кричи. — Ты думаешь, что она навсегда ушла? Папа, не может быть! Мэй взглянула на него так, будто он собственноручно убил ее маму. Лицо девочки исказилось, она бросилась вверх по лестнице. Люк так и остался стоять на коленях. — Я поговорю с ней. — Энни смахнула слезы и пошла наверх. Что ж, может, она найдет нужные слова. Люк сунул пальцы в карман и погладил конверты. — Пап, давай я Клейтона сам переодену, а то он весь липкий, — прошептал Уилл. Глядя вслед сыну, Люк подумал, что надо бы взять у него Клейтона и по-отцовски поговорить. Тяжело потерять маму, но зачем же терзать остальных?.. Надо бы, но он не смог. Люк сел на нижнюю ступеньку и уронил голову в руки. С чего он взял, что справится сам? Неужели нельзя отмотать на год назад, начать все сначала и отыскать какой-то способ помочь Натали? Почему все сложилось именно так?