Плевались здесь часто и много. Видимо, слюна заменяла зубной порошок. Мне бы тоже стоило освоить это искусство, потому что местная полиция и харчка не стоила. Единственный представитель властей, Меллер, так сосредоточенно изучал потолок, словно деревенская сходка проходила в парадных залах Версаля. «Посмотрите направо — здесь вы увидите панно из плесени, а выше — табачную кляксу времён первого рококо!» — Много развелось приезжей дряни, вот что тебе скажу! Расплодились как вши! Свинская шайка! — Верно! — Так оно... — И на кого ты намекаешь? — я развернулся к Цойссеру. — Твоих забот дело? — Охолонь, Эрих! Меня схватили за плечи. Мясник Хёмерхоф и его подручный, Штирер. Я злобно стряхнул чужие цепкие пальцы. От крепкого пивного духа кружилась голова. Было тесно, почуяв стычку, задние наступали на передних, и всё это людское тесто находилось в постоянном брожении, постепенно сдавливая к стойке. — А на кого бы мне намекать? — голос Цойссера был певуч и сочился мёдом. — Вот и я спрашиваю — на кого? — Так, может, и намекать не надо? С тех пор как в нашем краю расселились всякие загорелые, всё пошло кувырком! Режут девчонок как кур. А теперь и карманы решили выдоить. Или ты в деле? Это твои дружки огоньком развлекались? Или дружки твоей жены? — Твоей задницы! Цойссер ухмыльнулся. Но прежде чем он смог что-то сказать, вмешался голос разума в лице самого богатого крестьянина, Хуби Койффигена, владельца сети сыроварен «Глокен»: — Долго ещё будем собачиться? Дело-то к вечеру. Люди загомонили. Снаружи опять подступала гроза, было тяжко и муторно. Белокурая Клери зажгла лампы, но они светили вполнакала, создавая больше чада, чем пользы. У меня разболелась голова. В группке заводил я не видел Гегера, и это действовало на нервы. Когда мухи летят на дерьмо, отсутствие даже одной — чем не повод для размышлений? — Нужно телефонировать в Бюлль, — обратился я к Меллеру. Тот пожал плечами. — Уже. Как видишь, там не торопятся. — Значит, ещё. — А повод? Гости уже убрались. — Они вернутся. — Ты так в этом уверен? — Они не достигли своей цели. Если, разумеется, цель не в том, чтобы погреметь канистрой. Нет, они вернутся. Поздно вечером, а вероятнее — ночью. Или под утро. За полчаса до того, как начнёт светать. — Почему? — В темноте зрелищнее горит. Точно! Как в детстве, мучаясь с арифметической задачкой, наталкиваешься на ответ. Я произнёс — и ощутил странную уверенность. Должно быть, она отобразилась в голосе: Меллер перестал разглядывать потолок и с любопытством посмотрел на меня: — Зачем бы это арабам? Ты что-то крутишь, Краузе... — Странно, что они забыли привязать к фургону баранью голову. Разве не так поступают арабы и прочие фремды? Взрывают, испражняются на улицах и пачкают стены надписями «Бей неверных!» Жаль, что в «Леммеле» не нашлось подходящих стен. Звон разбитой бутылки заставил нас вздрогнуть. Меллер схватился за пояс и опустил руку — напрасная тревога. «Славься, Гельвеция!» — выкрикнул кто-то, и хор голосов подтянул старый гимн. Молодёжь глушила иностранную водку, а дочь хозяина, Клери, принесла фрикадельки. Собрание перерастало в обычный бардак. Я поискал взглядом Цойссера, намереваясь дать ему в морду, но Меллер остановил меня. С полминуты изучал красными, ничего не выражающими глазами, после чего спросил: — Думаешь, стоит ещё раз телефонировать? — Думаю, мы опоздали, — сказал я. *** Община похожа на пчелиный рой. Если пчелы упьются, трутни найдут в себе силы встать под ружьё. Вопреки пессимистичным вздохам Леммеля, охрана с горем пополам оцепила периметр. «Оцепила» — конечно, громкое слово. Да и периметр по сути ограничился ключевыми точками: трактир, школа, полицейский участок и администрация — приземистое желтое здание, совмещавшее в себе функции конторы, банка и концертного зала. Школу заняли Ференцы — дед, отец и сын; они засели на втором этаже, окружив себя частоколом бутылок. Шумовой набор из свистка и козьих гремушек гарантировал бдительность дружины, вставшей между площадью Грюнермаркт и памятным мне вязом. — Я подежурю в участке, — пообещал Меллер. В администрации веселились подростки. Я мог лишь надеяться, что, играя в охотников, они не подожгут кипы бумаг и не прострелят башку петардой. Одну из трёх петард я дал школьному сторожу. Боезапас следовало беречь. В трактире окопалась пьяная шваль, вроде Цойссера и его подпевал. Гегера до сих пор не было, что начинало меня тревожить. Куда он подевался? Пока вся деревня предаётся групповой паранойе, землемер что-то вытворяет. Что именно? Потрошит очередную девчёшку? Или прячет поглубже настоящие документы? Судя по рассказам учительницы, во время войны наш сосед косил траву на других пастбищах. Поездка к родственникам — универсальное прикрытие. Будь у меня тесная связь с Бюро, я бы докопался до правды. Разумеется, есть и центр Фридмана, но что-то подсказывает, что интересы двух служб лежат в разных плоскостях. Что до меня — то я из племени огородников, а не крысоловов. К чёрту их всех! Одинокий в лесочке шиповник цветёт, Скоро-скоро умрёт, Скоро-скоро... Полечу в небеса За кусочком свинца, Потеряюсь в траве Через ночь или две, Скоро-скоро...[1] Разгулявшийся ветер гнал облака прямиком на сколотые вершины. В умирающем свете горы казались покрытыми сахаром. Улица тоже не подавала признаков жизни. Идеальная ночь для вандала и террориста. Маньяки аплодируют стоя. Я приехал в Альбиген, рассчитывая похоронить остаток дней под грудой навоза, а грядки вспыхнули и превратились в окопы. Короткоствольный Мидас. А что обнаружится под вялой ботвой «Флоретты»? Может, какой-нибудь шутник привязал мне к пяткам порванный парашют, и я волоком тащу за собой всю военную херабору? Перезвоном лопат Отпевают солдат Скоро-скоро... Россыпь девичьих слёз Упадёт на погост Скоро-скоро... «Прости, — сказала Франхен. — О, прости, прости....» Но разве в таком деле — в том самом деле — не участвуют двое? За два года, что мы жили вместе, я ни разу не подумал о возможном итоге. И даже сейчас... А вот сейчас имеет смысл отложить самокопание и заняться собиранием головоломки. Картинки, в которую затесалось слишком много лишних частей. Одно туго монтировалось с другим, и я совсем не уверен, что вся эта свистопляска последней недели представляла собой единое целое. Что-то неизменно вываливалось. Девчёшки, взрыв общежития, беглый краут, поджог в Вильдорфе, беспорядки в кантоне, угрозы и «вспомогательная полиция» в драных штанах...Это ещё куда ни шло. Но они стреляли в Афрани! Франхен, носящую под сердцем моего ребёнка!.. — Паскудство! — Эрих, ты? Настойчивый голос, позвавший меня из гущи листвы, принадлежал горному гному. Или Траудгельду.