Так что теперь? Соседка плюнет мне в физию? Скажет, чтобы я убирался в ту благословенную колыбель, откуда мы все и вылезли — от кипучего гунна до хладнокровного алеманна? Или возьмём глубже — в ту колыбель, что даёт начало любому из нас? — Вот увидите, — назидательно сказала фрау Шильбек. — Могу побожиться, эти чумазые и зарезали девочку. И остальных. Хотя уж кой-кому я бы посоветовала не шлёпать подолом. Сначала приваживают, а потом плачутся. — Что? Но фрау Шильбек замкнула рот. — Вуаля. — Кунц встряхнул простынёй, и пряди седых волос спикировали на пол. — Благодарю, — чинно проскрипела старая дама. Когда дверь за её спиной захлопнулась, он повернулся ко мне и спросил: — Чаю? — Нет уж, спасибо! Не обращая внимания на мои возражения, Кунц плеснул в кружку щепотку дежурного сена. Отказаться было бы просто свинством, а выпить — самоубийством, поэтому я сделал вид, что отвлёкся на созерцание заката. Кровавая полоса горизонта становилась всё шире. Это солнце садилось за край обгрызенного хребта, на котором, по местному выражению, даже эхо пятится трижды. — Как дела у фрау Афрани? — осведомился Кунц. — Неплохо. — А Маттиас? Ему пришлось много пережить. — Держится молодцом. По тому, как дрогнули и опустились веки, я понял, что сейчас последует вопрос. И он последовал. — Возможно, я лезу не в своё дело, Эрих, и заранее прошу меня извинить, но... мальчик ведь не родня твоей жене? — Нет. — Нет, — повторил он почти с удовлетворением. — А что? — Ничего. Говорю же, это не моё дело. Но генетика редка исключениями. У мальчика голубые глаза, а любой фермер знает, что васильки не растут на грядках. Что поделать, я любопытен. Иногда сплетничаю. В Альбигене так мало загадок. — Это не загадка, — сказал я. Чай пришлось отхлебнуть, он оказался горьким на вкус, и язык едва ворочался от усталости. — Его мать умерла при родах. — Какая трагедия, — сказал он мягко, но безучастно. Так дантист берётся за зуб, не раскачивая его, чтобы не причинить излишней боли. «Трагедия» — удобное слово, ничем не хуже многих других. И эта страна тоже удобна для тех, кто не любит воскрешать прошлое. Сколько здесь таких беглецов? Среди пёстрых кантональных валют память редко имеет хождение: она без остатка разменивается настоящим. Может, оно и к лучшему. *** Выйдя из аптеки, я увидел полицейского Меллера. Вид у него был загадочным. Он поманил меня пальцем. В столице и этот жест, и приглашение выглядели бы по-другому. Но здесь нет ни кожаных плащей, ни личных автомобилей, и даже тюрьма совмещает в себе функции вытрезвителя и кладовой. — Что ты там делал, Краузе? Очевидно, мы опять были на «ты». — Хлопнул баночку йода. — Пошли, — сказал он. — Ты всё это заварил, ты мне и поможешь. Браннинг в отпуске, уехал на лечение в Кур. Напарника обещали прислать еще в четверг, но теперь даже не обещают. У меня никого нет. — А что стряслось? — Понятия не имею. Но перед участком толпа, они уже подогреты. Ума не приложу, кто им сказал. — Сказал о чём? — О том, что парень здесь. Гафар Паргути, язык сломаешь, пока выговоришь. Он проживал в общежитии, в котором нашумели сегодня, и я попросил привезти его сюда. Полчаса не прошло, а уже базар. Кто-то мутит воду. Надеюсь, не ты. — Точно не я. Он что-то пробормотал и размашистым шагом двинулся вверх по улице. Я поспешил следом. Фонари горели, хотя вечер ещё не наступил. Ветер выжимал редкие капли из нахмуренных туч, и, казалось, вот-вот разразится гроза. Перед участком действительно собралась толпа. В окнах кирпичного одноэтажного здания не горел свет, люди мыкались, прижимая носы к решётке, стараясь разглядеть, что творится внутри. Рядом стоял белый фургон оперативной группы. В машине никого не было. В толпе я увидел Гегера. Он набычился и сжал кулаки, словно хотел разбить стекло. — Слушайте, — сказал Меллер. Несколько голов обратилось к нему. — Разойдитесь, вы мешаете следствию! — С каких это пор ты заделался следователем, Анри? — язвительно выкрикнул Цойссер. Одобрительный гул. Один из подростков присвистнул. — Я пытаюсь помочь расследовать преступление. Вы все знаете, что рук не хватает. Вот и не мешайте работать. — Мы поможем! — выкрикнул тот же подросток. — Чёрта с два вы поможете. Толпа сжималась. Я пожалел об отсутствии монтировки. Я отлично знал этих людей, а они знали нас с Меллером, но в такие моменты всё опрокидывается вверх дном. Главное без резких движений. На сегодня я хлебнул уже достаточно резких движений. — Захватил дружка, Анри? А чего ж он такой побитый? — Споткнулся на лестнице, — сказал я. — Здесь же нет лестниц. — А у меня с собой. Подросток блеснул зубами, как обезьяна. Это был Франкеров Паули, я чинил его мотоцикл. Остальные беспокойно переминались. Восемь крепких мужчин, не считая молодняка. Скверный расклад. — Отойди, — потребовал Бертли Штирер. — Проспись, дурья башка, — возразил Меллер. Минуту они глядели друг на друга в упор. Всё замерло. По моей спине гулял озноб, и свет фонарей двоился, окружённый белесым, дрожащим ореолом. Время, казалось, застыло. И тут начался дождь. *** Когда тяжёлые капли замолотили по крыше, толпа выдохнула. Что-то переменилось. Ледяной душ охладил горячие головы, и на лицах крестьян появилось недоумение, как у человека, который внезапно проснулся. — Ладно, — выплюнул Вилле Хохгрейзер, длинный мужчина с прокопчённым лицом. — Пойдём отсюда! Здесь толку не будет. Пауза, — и недовольно бурча, люди начали расходиться. Нехотя, один за другим. Вскоре только мы остались стоять под проливным дождём. Видимо, он зарядил надолго. Моя рубашка прилипла к телу, а форменный китель Меллера запестрел пятнами и наконец потемнел, пропитавшись водой. — Ну вот, — сказал я, когда молчание стало невыносимым. — Могу я теперь войти? Поскальзываясь, мы прошли внутрь.