Тяжесть оказалась старым вытертым тулупом, вот почему от него сильно воняло козлом. Без тулупа стало гораздо легче, она смогла сесть и оглядеться. В жалком сереньком свете, едва просачивающемся из оконца, она увидела, что находится в небольшом помещении. Стены даже не были обшиты досками, между шершавыми бревнами торчал сухой мох, очевидно для тепла. Было сыровато, воздух спертый, тяжелый, несвежий. Под ней был топчан, покрытый старым пролежалым матрацем, от него и воняло ужасно псиной. Она с трудом спустила ноги с топчана. Пол был холодный и грязный. Возле окна она заметила старую табуретку, на которой стояла кружка с оббитой эмалью. Был еще в комнате ломаный стул, а в темном углу свалены какие-то узлы. Она попыталась приподняться с топчана, но тут же упала назад. Ноги ее не держали. Она попробовала поднять руки – вроде ничего, действуют. Подвигала ногами – больно, но терпимо. Ощупала плечи и живот – и задалась вопросом, что же на ней надето. Надеты были старые трикотажные штаны и огромный, грубый вязаный свитер, который ужасно кололся. Вообще все тело невыносимо зудело и болело. От пола шел холод, и она поджала ноги. И увидела, что на ногах у нее надеты носки. Серые с белым носочки с картинкой. Причем картинки были разные: на одной ноге – кошка, изготовившаяся к прыжку, а на другой – мышка, собирающаяся удирать. Что-то щелкнуло в голове при виде этих носков, она представила солнечный день и полную женщину у лотка, которая протягивает ей носки и отсчитывает сдачу. Ну да, она сама их купила, показались забавными картинки. Сейчас носки были грязными, но, несомненно, это те же самые носки. Когда она их купила? И где? И как она очутилась здесь, в этой тесной и грязной хижине? И вообще, кто она такая, как ее зовут, где ее одежда? И почему так болит все тело, и эта шишка на лбу, кажется, даже не шишка, а рана, только кровь засохла и ужасно стягивает кожу. Это значит, что она уже давно здесь? На эти вопросы у нее не было ответа, однако она не впала в панику, а решила сосредоточиться на насущных проблемах. Хотелось пить и наоборот. Еще хотелось снять с себя ужасный кусачий свитер и вымыться, но, судя по всему, о таком можно было только мечтать. Она решительно оттолкнулась руками от топчана и поднялась на ноги. Комната тотчас закружилась перед глазами, окошко сместилось влево, потом вправо, потом вообще оказалось сзади, но она сжала зубы и не позволила себе снова упасть на топчан. Затем сделала несколько шагов к двери, держась за стены. Дверь была старая, щелястая, из нее немилосердно дуло. Она была готова к тому, что дверь заперта, но нет, ее легко удалось открыть. За порогом занимался рассвет, оттого в комнате было темновато. Небо вдали чуть розовело, пахло свежестью. Она поежилась от утреннего холода и огляделась. Хижина стояла на краю поляны. Трава на поляне была пожухлая, кое-где седая от росы или от заморозков. За поляной был лес, красивый, как на картинке: высокие ели перемежались березами с почти облетевшими листьями. Ближе к хижине стояла рябина, кисти ярко-красных ягод свисали с голых уже веток. На рябине сидели две синицы и распевали песенку, несмотря на то что петь им не полагалось. Осень, сообразила она, листья облетели, значит, уже октябрь. Снова в голове что-то щелкнуло, перед глазами встал лист отрывного календаря с большой цифрой 2. Второе октября, День учителя. Она в школе, дети поздравляют, несут подарки. Родители подарили огромный букет, у нее новое платье, которое ей очень идет. Платье чудесного синего цвета, подходит к глазам… На этом воспоминания оборвались, и внезапно она ощутила сильную боль в шее. Она задыхается, потому что чьи-то жесткие руки стискивают шею, и в глазах уже темнеет, и она перестает сопротивляться, покоряясь судьбе. И последнее, что она слышит – это голос, совершенно непохожий на человеческий, который шипит ей в ухо: «Будешь? Будешь еще на него смотреть? Будешь ему улыбаться и кокетничать?» Она понятия не имеет, кого он имеет в виду и в чем она на этот раз провинилась, но только мотает головой: не буду, не буду. Потому что сказать ничего уже не может. Она потрясла головой, чтобы нарочно вызвать боль, которая заглушит ужасные воспоминания. Помогло. Возле двери прямо на траве стояли огромные галоши. Хозяина галош не было видно. Она всунула ноги в галоши и обошла хижину. Сзади был навес, где лежали дрова и копна сухой травы, в которой она нашла засаленный и порванный спальный мешок. Ага, стало быть, хозяин хижины уступил ей свое спальное место, а сам спал здесь, хотя ночи небось холодные уже. Тут же на березе висел рукомойник и стояло ведро с желтоватой водой. Она оглянулась по сторонам и прислушалась. Звуки, что беспокоили ее в хижине, доносились сверху. По крыше расхаживали сороки, штук восемь, не меньше. Нарядные птицы топали и стрекотали, парами и по трое, напоминая заправских сплетниц. Увидев ее у рукомойника, ближайшая сорока посмотрела на нее круглым любопытным глазом. Издалека донесся гул проезжающего поезда. Поезд… снова наплыли воспоминания. Она едет в машине, рядом кто-то басит успокаивающе, она же вцепилась в сиденье и молчит в страхе и только изредка поворачивает на пальце кольцо. Кольцо! Она посмотрела на правую кисть. Руки были грязные, в царапинах и ссадинах, на запястьях застарелые, переходящие в желтизну синяки. Кольца не было. Снова приступили воспоминания, как кто-то с лицом, не напоминающим больше человеческое, рвет с ее пальца кольцо, крича страшно, яростно: «Зачем? Зачем ты его надела? Кто тебе его подарил? Говори сейчас же!» Она даже не оправдывается, потому что знает, что будет только хуже. Он снимает кольцо, едва не вывихнув ей палец, и требует, чтобы она выбросила его. Вот прямо сейчас выбросила в канализацию. Но она не может. Она знает, что ей будет плохо, но мотает головой: нет, нет, это бабушкино кольцо, я не могу его выбросить. «Ведьма! – кричит он. – И бабка твоя была ведьмой!» – И бьет ее в лицо кулаком. Когда она приходит в себя, он стоит на коленях возле постели и заливается слезами. «Прости, – шепчет он, – прости, это все оттого, что я так сильно тебя люблю. Я не могу без тебя жить, прости, прости, прости меня…» Он целует ее руки в синяках, но никогда не обещает, что такого больше не повторится. Да если бы и обещал, все равно она знает, что долго он не выдержит. Кольцо пропало, но она знает, что он не выбросил его, а спрятал. Небось ночью или когда она на работе, он достает кольцо и накручивает себя, чтобы встретить ее очередными упреками, которые закончатся новыми мучениями. Она жила как в страшном сне. И вот однажды вернулась домой раньше обычного и, подойдя неслышно к дому, увидела в окно, как он смотрит на что-то, лежащее на столе, а потом, оглянувшись на окно, оскаливается по-звериному, зажимает это что-то в кулаке и прячет в щель между потолком и стеной. Тогда она еле-еле успела отскочить от окна, чтобы он ее не заметил. А потом, на следующий день, дождавшись, когда он уйдет, она полезла под потолок и нашла там свое заветное кольцо. И надела его на палец, после чего мысли ее наконец обрели стройность и она устремилась к поставленной цели. Нужно бежать, причем как можно быстрее, пока он не обнаружил пропажу кольца. Если она останется здесь, он не даст ей развода, если она переедет на другую квартиру, он найдет ее и там. Он будет таскаться в школу и устраивать там скандалы, пока ее не уволят. Потом он ее убьет. Или замучает до смерти. Все оказалось довольно удачно. Соседка дала ей адрес своей племянницы в Петербурге, потому что денег, чтобы снять квартиру, у нее не было, хватило только на билет. И вот она едет в поезде и, расслабившись, рассказывает попутчице не о том, как ее мучили, такое никому не расскажешь, а просто о том, как будет жить в Питере. Потом она легла спать, подумав напоследок, что теперь, когда бабушкино кольцо нашлось, у нее все будет хорошо. Она начнет новую жизнь и забудет садиста-мужа как страшный сон. Больше она ничего не помнит. Почему и каким образом она очутилась здесь, в лесу? Кто ее сюда принес? В голове ничего не щелкнуло и ничего не прояснилось. Она почувствовала настоятельную потребность отлучиться в лес, а когда вернулась, едва не потеряв галошу, то услышала треск сучьев и на поляну выскочила большая собака. Породу она не смогла определить, поскольку собака была ужасающе грязна и лохмата. Шерсть на боках свалялась клочьями, собака сильно хромала на переднюю лапу, но, увидев ее у рукомойника, обнажила желтые клыки и зарычала грозно. Она почему-то не испугалась, только застыла на месте, зная, что нельзя махать руками и убегать, тогда собака непременно нападет. Снова послышался треск сучьев, и на поляну вышел человек. Человек был одет в странную хламиду – не то пальто, не то плащ, только очень большого размера, на голове его была засаленная вязаная шапка с ушами. Увидев ее, человек остановился и застыл. Потом потоптался на месте, видно на что-то решившись, и двинулся к ней через поляну. Только теперь он шел как-то боком, отворачивая голову и поднимая вверх левое плечо. – Здравствуйте! – Она шагнула к нему, определив, что это все-таки мужчина. Он вздрогнул и помотал головой, тогда собака подбежала к ней и залаяла громко. Она ожидала, что хозяин сейчас на нее прикрикнет, но тот молчал. Пес подходил все ближе, от него ужасающе пахло мокрой шерстью и самой настоящей помойкой, совсем близко она увидела гноящиеся глаза и нос, весь в трещинах от сухости. Она не испугалась, за последнее время она привыкла бояться только одного: жестких рук на своей шее и голоса, даже отдаленно не напоминавшего человеческий, который шипит и шипит в ухо, упрекая ее в том, чего она никогда не делала. Так стояли они минут пять или даже больше, после чего человек решительными шагами догнал свою собаку и отпихнул ее рукой в сторону. Собака замолчала и легла в угол возле поленницы дров, не проявляя больше к гостье никакого интереса. А она успела заметить лицо человека и едва сдержала крик ужаса. Собственно, с одной стороны лица не было. Был клубок криво зажившей кожи вместо щеки и вытекший глаз. А также рот, ужасающе кривившийся на сторону. Вместо того чтобы закричать и убежать, она сделала шаг навстречу этому несчастному. – Это ты меня сюда принес? Откуда? Что со мной случилось? Где ты меня нашел? Он не ответил, только как-то странно полуоткрыл рот, откуда извлек не то шипение, не то птичье клокотание. Она поняла, что больше он ничего ей не скажет, он вообще не говорит. – Ладно, – сказала она, – тогда будем тут жить. Тебя как звать? Я – Аня. При звуке этого имени с крыши хижины с шумом взлетели сороки, и она вспомнила все, кроме того, как же она очутилась здесь, в лесу, где о цивилизации изредка напоминает только шум поезда вдали. Виктор Павлович, сосед Дашиной тети Лики, был счастливым обладателем полугрузового пикапа, носящего в народе выразительное название «каблук». Сам же Виктор Павлович ласково называл свою машину «каблучок». Этот «каблучок» уже много лет служил ему верой и правдой и был главным источником существования бодрого пенсионера. На своем «каблучке» Виктор Павлович возил с базы стройматериалы для знакомых ремонтников, на нем же доставлял для обыкновенных граждан предметы мебели и другие крупногабаритные грузы, не помещавшиеся в обычное такси. Но самым существенным заработком был следующий. Виктор Павлович водил дружбу с несколькими проводниками поездов дальнего следования, проезжавших через Зареченск. Эти проводники по пути следования поезда покупали продукты питания и прочие ходовые товары – рыбу с Дальнего Востока, кедровые орехи из Сибири, дыни и фрукты из южных регионов. Виктор Павлович знал расписание всех поездов, проходящих через Зареченск, подъезжал в нужное время к станции на своем «каблучке», принимал у проводников товары и, расплатившись с ними, доставлял эти товары в зареченские магазины и заведения общественного питания, где у него эти дары природы и сельского хозяйства покупали с учетом законной прибыли Виктора Павловича. После разговора с Дашиной теткой Виктор Павлович как раз и поехал на станцию, потому что туда должен был приехать пассажирский поезд из Верхнегорска, на котором работала его знакомая проводница Антонина. Проводница помогла ему погрузить в «каблучок» несколько ящиков знаменитых верхнегорских груш. При этом Виктору Павловичу показалось, что Антонина держится как-то напряженно, как будто ее что-то гнетет. – Что, Тоня, неприятности какие-то? – участливо спросил он, отсчитывая деньги. – Да вот, Палыч, даже не знаю, как тебе сказать… – замялась проводница. – Так прямо и говори! Случилось что? – Случилось. Помнишь, ты ко мне девушку знакомую подсадил? – А как же! – Виктор Павлович насторожился. – А что, с ней что-то случилось? – Да вот понимаешь, какое дело… у нас в том рейсе чепэ было. Возгорание случилось в одном вагоне. Проводку замкнуло или еще что – пожарные разбираются. И как раз в моем вагоне, в том самом, где твоя знакомая ехала. – И что, жива она? – заволновался еще больше Виктор Павлович. – Вот чего не знаю, того не знаю. – Как так? Тут уж одно из двух: или жива, или нет. – Да понимаешь, Витя, там из-за этого пожара суматоха поднялась, а когда огонь потушили, оказалось, что две пассажирки пропали. Как раз твоя знакомая и ее соседка по купе. – Как пропали? Как можно пропасть из движущегося поезда?