Он умоляет знаки объяснить их значение. Умоляет эти старые, потертые метки, украшающие влажные каменные стены, которые возвышаются над великим пламенем в огромном, устрашающем каменном нефе. Под его ногами и за стенами бушует невидимый поток, маня его подойти ближе и найти край воды, обещая обжигающий, ослепляющий экстаз. Погружения в который не смогла бы выдержать ни одна живая душа. И все же каждая душа охотно прыгнула бы в невидимый ониксовый поток, чтобы утонуть в миг блаженства, граничащего с мукой. Но сила одинокого пламени еще больше. Он приближается к огню, будто к сердцу этого подземного царства. Здесь стоит каменный постамент, из которого бесшумно вырываются огромные бездымные языки. Грубая, видавшая виды глыба. Топлива для костра не видно, но по краю дольмена и у его основания лежат красные цветы с лепестками, яркими как кровь. За пределами пламени в свете костра виднеются смутные очертания другого предмета. Второго изваяния из камня. Большой, примитивный трон, по-видимому, вырезанный не рукой, а эрозией за столько времени, сколько невозможно представить. Ужас осознания того, как давно этот трон занимает апсиду перед пылающим алтарем, грозит стать настолько всепоглощающим, что мысли разбегаются, стремясь спасти разум. Удушающий ужас – лишь подготовка к тому, кто восседает на камне. Пристальный взгляд на это существо мог бы ослепить и разрушить разум, раздавить, точно ботинок – птичьи яйца. Резко вдохнув, он закрывает лицо. Обнаженный, ослабевший, охваченный паникой, униженно опускается на колени, умоляя о том, чтобы не видеть и самому стать невидимым. Для фигуры. Которая желает, чтобы он смотрел на нее. Почти неразличимую, если не считать длинных рогов. Или это огромные уши возвышаются над скрывающим лицо капюшоном? Два черных острия пронзают тьму, их широкие звериные основания увенчаны тиарой из тех же красных цветов, что усеивают алтарь. А что это покоится на седом камне – руки или лапы, узкие, точно очищенные от плоти кости? Туловище кажется расплывшимся, неясным во мраке пещеры. Каскадом ниспадает подол балахона, прикрывая сморщенные ноги, прижатые к одеянию, будто корни к земле. Он отчаянно надеется, что это лишь статуя. И молится, чтобы это был всего лишь идол. Но кому он молится? Какой бог может быть могущественнее и страшнее этого? Вода ревет. * * * Том просыпается на коленях рядом с диваном. Твердые половицы обжигают его кожу. Руки закрывают лицо, как это было в конце сна. Защищают от того, что сидело… Сон… под землей. Где было чудесно. И очень пугающе. Черная вода. Знаки на стенах. Огонь. Фигура. То существо на каменном троне… Том оглядывается. Осторожно дотрагивается до половицы, чтобы убедиться, что комната на месте. Что могло заставить его увидеть такое? У него никогда не было подобных снов, даже яркий бред сильнейшей лихорадки не идет ни в какое сравнение. История была не бессвязной или бессмысленной, а вполне ясной. Том неуверенно поднимается, и у него хрустят суставы. Запинаясь, он подходит к дверям патио, где стекла ослепляет яркая луна, ее сияние окутывает расплывчатые формы, в которые превратился после заката сад. На опушке леса слабый свет оседает паром. Пройдя между хлипкими дверями, Том вдыхает холодный ночной воздух. Закрывает глаза, сгибается пополам, кладет руки на колени. Ему хочется ощутить под босыми ногами холодные плиты патио и осознать, что действительно проснулся. Из соседнего дома доносится громкий гул голосов, слов не разобрать. Том выпрямляется и смотрит на недавно спиленные деревья и на изможденный силуэт разбитого забора. На границу, за которую сражался всего несколько часов назад. Он вслепую пробирается по бывшей цветочной клумбе, которая теперь пуста. Словно идет по комковатому печенью, слипшаяся земля крошится под босыми ступнями. Сорняки проскальзывают между пальцами. Кустарник колется и трещит, протестуя против вторжения и вынуждая идти туда, где листва пореже. На месте панели, оторванной от изъеденного червями столба, щель. Том вглядывается в чернильную пустоту. В конце соседского сада горит свет. Они там, на границе с лесом. Это должны быть они, Муты. Саблей мелькает луч фонарика, затем ныряет за препятствия – растения, украшение пруда и небольшие деревца. Второй луч направлен в землю, на открытое пространство, свет его распыляется в сторону леса. Том глядит под ноги, отыскивая свободный проход по своей разоренной лужайке. Он ничего не видит, но все равно идет во тьму. Ступает на цыпочках по неровной мертвой земле, и тут в его стопу вонзается что-то острое, Том едва сдерживает крик. В одних рубашке и трусах он крадется по саду и чувствует себя нелепо. От холода перехватывает дыхание, немеют руки и ноги, ломит в носу и ушах. Но он должен увидеть, что делают Муты. Часов у Тома нет, но, по его прикидкам, сейчас около трех утра. Еще немного, и небо посветлеет. Дальняя часть его сада, где нет забора, выходит в дендрарий соседей. Так близко к пролому Том гораздо уязвимее, поэтому он опускается на четвереньки и ползет вперед. За последними устоявшими столбами забора новое укрытие предлагают аккуратные кустарники Мутов. Соседи не увидят его там, если только не подойдут к самой границе участков и не направят свет фонарей в его сад. Дикий восторг заставляет его преодолеть последние десять метров до правого угла участка, полностью затерянного в темноте. Том бежит. Роса заливает внутреннюю поверхность его бедер и предплечий. А там, где над забором нависает дерево, он может выпрямиться, оставаясь незамеченным. Том заглядывает в сад соседей, и ему открывается сумрачный вид вплоть до самой двери их черного хода. Но стоит только напрячь зрение и посмотреть туда, где играет свет фонарей, как Том начинает жалеть, что не остался дома за французскими окнами. Закрытыми и запертыми. Аккуратная миниатюрная лужайка в дальней части сада Мутов, которая больше подошла бы для эксклюзивного поля для гольфа, полностью укрыта чем-то белым. Тому требуется несколько мгновений, чтобы в свете соседских фонариков различить текстуру. Это или холстина, или ситец, поскольку смотрит он на расстеленные белые простыни. А уложенные на них кустистые массы – это верхушки недавно спиленных деревьев. Отделенные стволы лежат отрубленными головами членов королевской семьи или святых. Поваленные кроны вызывают в памяти причитания, которые Том не так давно слышал. Сегодня вечером он явно ударил пилой в самое сердце, и теперь Муты собрали своих мертвецов. Соседи действительно любили деревья и с почтением укладывали отрезанные ветви на погребальные саваны. Кто бы ни разговаривал в саду соседей, делается это не по-английски. Невнятное бормотание переходит в возмущенную тираду. Том будто столкнулся с ненормальным, который несет околесицу. Гортанная интонация потока искореженных слов вызывает отвращение. И любопытство. Том поднимается на цыпочки, его взгляд ищет источник неприятного голоса. Его любознательность быстро сменяется откровенным недоверием. Из-за миниатюрного островка черных в ночи цветов появляется одинокая бледная фигура. Фонарь факелом торчит из земли, освещая жутковатое существо на этой странной, яркой сцене. Тот, кто держит второй фонарь, скрыт от глаз мраком и барьером из листьев в середине сада, но этот свет добавляет дополнительную иллюминацию, периферийное свечение. Те самые белые монстры, о которых говорила Грейси. Когда существо бесшумно проходит сквозь свет, в его движении ощущается нечто призрачное, зыбкое. В бесплотной атмосфере бледная как мел фигура, кажется, бесшумно скользит по белым простыням. Когда же она поворачивается, словно собираясь встретиться лицом к лицу с каменным бесом у пруда, Том вздрагивает. И хотя свет лишь слегка затуманивает очертания, этого оказывается достаточно, чтобы Том пожалел, что видение не осталось во мраке. Костлявые плечи фигуры, которая кажется обескровленной, венчает темная голова – абсурдно большая и гротескная маска с шишковатыми очертаниями. Однако можно разглядеть жутковатые детали. В первую очередь пару щетинистых ушей и острые клыки, которые торчат, загибаясь, из открытой пасти. Под рылом ряд зубов, окрашенных в цвет грязных морских раковин. Маска либо изображает, либо на самом деле является ощерившейся головой дикого кабана. Под бесформенной головой гибкое человеческое тело пепельного цвета. Его то ли перемазали, то ли нарочно выкрасили каким-то белым веществом, которое высохло и запеклось, точно грязь. Мириады черных трещин выдают огромный возраст тела. Голова звериная, однако существо – человек. И оно женского пола, с тонкими бедрами и вздернутыми сосками на маленькой груди. Женщина в маске отрывает от травы одну ногу, переносит весь вес на другую, которую выпрямляет, словно балерина у станка. Она в точности повторяет позу статуи беса у пруда. Плоть и камень обращены друг к другу. Рука изящно вздымается от правого бока и тянется вперед. Распрямляется. Один палец, окрашенный темнее остальной плоти, указывает через границу между участками и разоренную лужайку, в сторону дома Тома. Из постоянно раскрытых челюстей маски льется все больше тарабарщины. В неузнаваемом языке звучит скорее хрюканье, чем слова, он напоминает флегматичное кваканье жабы. Интонация и без того была грубой, но этот выпад отличается особой язвительностью и ненавистью. Вся смелость и целеустремленность, которые завели Тома так далеко, испаряются. Он подозревает, что, услышав этот голос еще раз, рискует лишиться разума. Том зажимает уши. Но это почти не заглушает страх. Теперь уже два фонаря освещают зрительный зал – из-за кулис на сцену выходит вторая фигура. Мягкие, семенящие шаги беззвучно переносят нового актера по простыням прямо туда, где на одной ноге стоит «кабан». Вызывая в воображении образ жуткого балеруна, выпорхнувшего из могилы, чтобы ухаживать за свиноподобным дьяволом, второй бледный призрак обладает хрупкими конечностями и телосложением старика. Но кожа у него по-мальчишески гладкая и тоже покрыта белым веществом. Его голову тоже видоизменил кошмарный головной убор, покрытый пестрым мехом и удлиняющийся к носу. На вершине черепа расположены глаза размером с куриные яйца. Рваные уши торчат вертикально, словно настороженно. Это громадный заяц, тело которого ободрали до гладкого жира; нечто такое, что могло бы появиться только в кошмарном сне или в какой-нибудь пугающей авангардной пантомиме. Ужасная морда зайца также обращена к каменному бесу у пруда, украшению, которое все больше напоминает святилище. И хотя второй персонаж стоит прямо, локти его упираются в безволосую грудь, так что тонкие, как тростинки, предплечья болтаются, будто у животного, поднявшегося на задние конечности. И поза настолько реалистична, что руки могут даже показаться костлявыми лапами. Затем, словно желая продемонстрировать звериные качества своего обличия, зайцеподобное существо опускается на корточки и крадется по белым простыням к кабану. Первая фигура продолжает стоять на одной ноге и указывать на дом Тома. Когда ужасный заяц добирается до свиньи, он опускает свою длинную морду в знак уважения. Прежде чем Том успевает отвести взгляд, заяц издает ужасный возбужденный визг. Точно ягненок под брюхом матери, он принимается водить носом по внутренней стороне бедра кабана, находит там сосец, к которому с жадностью припадает. Вскоре раздаются чавканье и глотание, пока звук кормления не становится слишком шумным. Том садится и еще сильнее зажимает уши ладонями. Остатки своей сосредоточенности он тратит на то, чтобы удержать внутри горячее, кислое содержимое желудка. Только услышав металлический звон соседской калитки, он поднимает голову и видит опустевший сад Мутов. 30 Согревшись в джинсах, джемпере и рабочих ботинках, с выключенным пока фонариком в руке Том тихо и целеустремленно возвращается из дома в свой сад. Он торопливо направляется к густой темноте лесной опушки. Вдалеке раздаются голоса. Шепот, переходящий на повышенные тона среди безмолвных деревьев. Серия ритмичных лающих криков, которые то нарастают, то стихают. Настороженность, переходящая в страх, заставляет Тома замешкаться у ворот. Муты. Он слышит своих соседей. Людей, превратившихся в эти гротескные «белые» существа. Те, что видела Грейси. Они сумасшедшие. Совсем как бледные змеи, которые ждут в подлеске возможности укусить и отравить. Подумав о спящих Грейси и Фионе, Том оборачивается на свой дом. Тоска удерживает на месте, пока он не переводит взгляд обратно, на черную как смола, шелестящую стену запретного леса. Инстинкт велит ему больше никогда не вступать в противоборство с соседями, ни при каких обстоятельствах. Чтобы не рисковать столкнуться с их зловещим безумием. Но у Тома есть более насущная потребность: убедиться в том, что увиденное недавно – не более чем жутковатое чудачество деревенских жителей. Он знает, что не успокоится, пока не выяснит, кто же такие Муты на самом деле. Что они из себя представляют. Рядом с чем он поселил свою семью. Не стоило спиливать их деревья. Сожаление кажется ему свинцовым нагрудником. Тень ужасных последствий, которые он навлек на себя, на всю семью, кажется, подвергла его нервы воздействию нового вида статического напряжения. Возможность закрыть на все глаза, как мудро советовала его жена, давно упущена. Этот спор вышел далеко за рамки терпения к мелким неприятностям от соседей. Направив луч фонарика под ноги, Том движется так скрытно, как только может. Его слух слабеньким радаром направлен в сторону далеких голосов – теперь их два, и они обращаются друг к другу, если это вообще возможно. На грязной тропинке Том поскальзывается и катится, пригнув голову. Попытки унять учащенное, нервное дыхание только укорачивают его вздохи. Сбитый ритм сердца дезориентирует, как и гнетущая темнота. Космическая пустота теснит слабый свет фонарика, будто сами деревья излучают непроницаемую тьму, протестуя против любых попыток разбавить ее размытым лучом. Через несколько сотен метров акры стволов, листвы и кустарников уже не так заглушают голоса. На пределе слышимости они звучат так, будто рты у говорящих набиты едой или закрыты тканью. Но по тому, что можно разобрать, он все равно узнает этих людей, несмотря на их старания говорить ниже. Миссис Мут рычит так же часто, как и произносит слова. – Под землей… Свиноматка…