Они не предвидели, что такое произойдет. Что он станет бороться со страхом с помощью страха. «До самого конца. Бей туда, где будет больнее всего». Позади него стоит Фиона. Возможно, она пробыла тут уже некоторое время, но снежная буря, бушующая в голове Тома и застилающая перед глазами все, кроме уничтожения, не позволила заметить появление жены. Возможно, ее дрожащая рука на плече Тома вернула бы его в реальность. Но сейчас Фиона прижимает ладони к щекам. Она кричит, но слышен только ускоряющийся рев перегретой бензопилы, которая все еще дрожит в руках Тома. Гнев доведен до автоматизма, его силу не сдержать. Одна за другой падают оставшиеся березы, протестующе трясутся, прежде чем опрокинуться на сторону соседей. Ухоженная стража границы повержена, предана мечу. Их была по меньшей мере дюжина, Том перестал считать. Обезглавлены все до самого последнего, стоявшего там, где Муты снесли забор. Свет в задних комнатах соседей создает туманное сияние вокруг их французских окон и кухни. Открывается спрятанная от взглядов дверь, сияние распространяется, заливает лишенный солнца сад – святилище, грубо разбуженное и травмированное жестокостью внезапного нападения на себя и на тех, кто ежедневно заботится о его совершенстве. Лишь когда падает последний ствол, Тома настигает усталость. Но дело сделано. Фиона несется по зараженной лужайке вдоль электрического шнура, будто гонится за двадцатифунтовой банкнотой, выхваченной и унесенной по дорожке ветром. Жена Тома исчезает на кухне, и мгновение спустя вой бензопилы замолкает, ее сила иссякла. Когда из онемевшего черепа исчезает скрежет, Том может лишь смотреть на красное оружие в своих руках. Он вдыхает запах моторного масла, пошатываясь от покидающего тело адреналина, и понимает, что раздражен внезапным молчанием бензопилы. Том чувствует, что нужно было сделать больше. В ушах у него звенит, как на холодной колокольне. «Я мужчина». Однако пыхтит он, как измученная жаждой гончая. Ночь почти наступила, но теперь, когда березы превратились в столбы без ветвей, Том видит больше окружающего пространства. Перед ним открывается бескрайнее небо, окрашенное чернилами ледяного космоса и испещренное далекими термоядерными реакциями. Снова появляется Фиона, она держит в руках шнур с вилкой. – Ты, черт возьми, сбрендил? И тут же раздаются крики. Фиона с Томом поворачиваются к покосившемуся забору. Отверстия между планками ловят свет, льющийся из соседнего дома, будто прожектор, который разыскивает источник звуков страшного горя, истерики, разразившейся в соседнем саду. Это миссис Мут, ее деревья осквернили, и она безутешна. У самой границы участков, близко к земле, словно стоя на коленях, миссис Мут сходит с ума от горя. Ее рыдания настолько сильны, что напоминают Тому похоронный плач на Ближнем Востоке, а еще нечто такое, что, возможно, даже не имеет отношения к людям. Наверное, она тронулась рассудком от ужаса и нежелания верить в то, что Том сделал с ее декоративной березовой фалангой. Вне пределов видимости ей вторит бас Маги Мута. Того будто ударили ножом в бок и заставили смотреть, как черная жидкость просачивается сквозь высокомерные пальцы. Старик стонет. Огромное удовлетворение, которое испытывает Том, эфемерно. Восторг проходит, и он снова становится «мужем скорбей», который недавно прижимал к груди мертвого щенка. Сердце колотится, словно в тщетной попытке оживить собаку. Осознание полнейшей бессмысленности разрушения, которое он только что устроил, вызывает у Тома тошноту. В попытке раздуть угасающие угольки он кричит в сторону соседей, стараясь оправдать совершенное: – Я приехал сюда не затем, чтобы похоронить свою собаку! Фиона молча глядит на Тома, точно вообще не узнает своего мужа, затем бросает шнур, разворачивается и шагает в дом. Том отходит от границы участков, громоздкая бензопила волочится, оттягивая натруженную руку. Угли внутри остыли, и только сейчас при взгляде на свое орудие в его душе поселяется сомнение. Тому больше не хочется держать это в руках. Его стараниями Муты превратились в два жмущихся к земле темных комка по ту сторону забора. Том их почти не видит, но слышит всхлипы и стенания. «Дело сделано». 29 Унитаз за спиной скорее омывает, чем спускает. Под половицами раздается протестующий стук, будто вся энергия смыва без толку застряла под полом, вместо того чтобы оказаться внутри чаши, где ей и следует быть. Том забыл собственное правило – не смывать воду по ночам. Иногда от этих звуков Грейси просыпается и плачет от ужаса. Том прикрывает дверью это безумие, однако извержение в трубах преследует его и стучит по пяткам, будто кулаки разъяренных соседей. Он устало спрашивает себя: как скоро им придется мыть кастрюли в ведре с водой? В одних трусах и носках Том бродит по пустой розовой комнате дочки. В слабом свете свежая краска поблескивает над новым полом, чей холод проникает сквозь носки. На лестничной площадке у одной из стен сложены инструменты и отделочные материалы, на пристроенный у прохода верстак накинут чехол от пыли. Том осторожно толкает дверь главной спальни, заглядывает в узкую щелку и видит, что Фиона, обняв Грейси, спит лицом к окну. Половина фигурки дочери высовывается из-под одеяла, тощие ноги широко раскинуты, руки сжимают очередного Уоддлса. Обе девочки выглядят измученными. Том наклоняется и подбирает постельные принадлежности, которые Фиона оставила для него за порогом. Спальный мешок, подушка. Когда он все это поднимает, его плечи сотрясает слабая остаточная дрожь от бензопилы. Том разворачивается и идет к лестнице. * * * Устроившись на старом диване перед голыми окнами гостиной, Том смотрит в сад. Тусклый свет сочится от лампы в ногах дивана. Тело Тома до плеч завернуто в спальный мешок. Том не может вспомнить подробности каждой из ссор, но, по его оценкам, в прошлом Фиона не больше трех раз настолько на него злилась. Настолько, что не разговаривала. Но молчание растает, и в ближайшие дни она разберет по косточкам его сегодняшнее поведение, а он почувствует себя уязвленным и будет страдать от угрызений совести. Вокруг Тома мерцает незаконченная комната, по углам сгущаются сумерки. В воздухе витает запах заброшенности. Холод улицы смешивается с сыростью дома. Мучнистый запах с кухни проникает и сюда. Раньше Том этого не замечал. Вони мышиной мочи. Несчастье, которое он ощущает, видно и в бледном отражении его угрюмого лица на пыльном стекле старых французских окон. «Я на самом деле сейчас так выгляжу? Как часто у меня такое лицо?» Том смотрит мимо своего отражения на луну, на три четверти полную и словно освещенную изнутри. Небо вокруг ее изрытого оспинами «лица» – цвета смолы. Потягивая ром, Том размышляет о соседях. По другую сторону стены, за тонким слоем кирпичей, Муты, вероятно, не спят и совещаются. Возможно, миссис Мут рыдает за кухонным столом, а Маги утешает ее очередной кружкой горячего травяного чая. Оба закутаны в халаты, старые ноги спрятаны в тапочки. «Безумец. Псих. Бандит. Вандал. Ублюдок». Том представляет тираду в свой адрес. По крайней мере, полиция все еще не появилась. Ближайший участок в сорока километрах отсюда. Том предполагает, что соседи вызвали полицейских и сделали заявление, но срубивший деревья сосед – не повод объявлять тревогу. Однако стоит погуглить подзаконные акты о растительности, нависающей над границами участков, прежде чем утром явятся представители закона. Том неуклюже ставит пустой стакан на пол рядом со своей импровизированной постелью. Гасит лампу. Успокаивается. Только сон может сейчас его спасти и избавить от этих страданий. Хотя бы на время. В темноте Том сквозь полузакрытые веки наблюдает за далекой луной. * * * Вода. Вода, омывающая его лодыжки, настолько темная, что он ничего в ней не видит. Лишь мутное и изломанное отражение собственной бледной наготы на ее поверхности. Но вся его фигура мгновенно приходит в трепет от этого прохладного бальзама, что плещется у его ног. Мягкий песок под ступнями и холодные черные отмели вдыхают в него новую жизнь и бодрость. Его ощущения немедленно обостряются. Настолько, что даже в такой темноте он улавливает чьи-то движения, кто-то молча идет рядом, но расступается, чтобы пропустить его. Мощный, свежий запах влажных камней и чистой воды наполняет его грудь. Он глубоко вдыхает воздух, настолько пробирающий, что крепкая хватка страха ослабевает, хиреет, сдувается вместе со всеми насущными заботами, которые создают и направляют его мысли, вовлекают в безумные гонки без финишной черты. За спиной разлетаются сухие листья. Если бы его не заворожило пламя впереди, то пребывание в воде потрясло бы еще больше. Однако у него на глазах в темноту устремляется живой столб темно-оранжевого пламени. Он считает этот огонь волшебным. Тишина вокруг мерцающего света глубока и неподвижна. Притяжение огня гипнотическое. Подобно потоку, затягивающее его глубже в орбиту пламени. Во всех членах такая энергия, внутри такое воодушевление, что ему хочется взреветь от чистой радости. Совсем рядом сокрушительное раскрытие его истинной жизненной энергии. Чем ближе он подходит к питательному, чудесному пламени, тем интенсивнее сила, почерпнутая от воды. Не особенно жаркий столб огня высотой с дверь обвивает его дрожащую обнаженную кожу. Пройти сквозь него – это как пройти сквозь теплый водопад. Он оказывается в пещере, границу которой и отмечало пламя. Здесь его ждет откровение, полное и окончательное понимание себя и своего места в мире, самого мира и всего, что находится под, над и за ним. Если это путь к смерти, то он примет его без оглядки. Лишенный одежды, поглощенный этой чудесной, нежной пустотой, он погружается в небытие. Ощущение тела исчезает вместе с мелочами гнетущего прошлого. Здесь все это становится бессмысленным. Пустота принимает новую форму за пределами пламени и поблескивает прозрачными кристаллами. Они усеивают стены пещеры, скала изгибается дугой, а затем сужается, образуя вход. Слабый свет исходит из овального отверстия, которое ведет в широкий туннель в дальнем конце пещеры. Из этого нового прохода несется быстрая музыка нового потока воды. Он входит в туннель, будто приближаясь к берегам могучей, темной реки за его пределами. Реки, пробившей себе русло на заре времен. Когда он входит в следующую пещеру, то кажется, будто вступает в огромную тень, высотой с гору. Здесь, в этом грубом каменном соборе, истинные размеры и пределы которого остаются неясными, ощущается такая древность. Но малейшее предположение о происхождении и назначении этого места уменьшает тебя до ничтожности, которая восхитительно ужасает. Если бы сознание осмелилось искать и развиваться здесь, забвение положило бы желанный конец способности понимать. Он продолжает путь к новому свету в дальнем конце пещеры, вода беззвучно колышется вокруг его лодыжек, могучий шум невидимой реки нарастает, наполняя слух. Едва не рыдая, он спешит к тусклому пятну света, чтобы приветствовать силу ожидающего обещания. Легкое дуновение ветерка пронизывает его, пробуждая глубинную жажду чуда, оставленную и позабытую в детстве. Возрождение этой жажды вызывает у него слезы. Капли бегут по лицу, пока он скользит в темноте, окруженный неясными стенами древней скалы. Шум невидимой подземной реки становится оглушительным. Впереди второе пламя – такое же, как первое, через которое он проходил, огонь проведет его через следующий отрезок одиссеи. Он знает об этом интуитивно и осмеливается заходить все дальше и дальше, пока его не останавливает множество знаков. Они мерцают на камнях огромного, точно небо, свода. Мысли путаются, а ноги запинаются, он кренится вбок. И старается не смотреть вверх, чтобы не упасть плашмя. Знаки вскоре проникают в него, крепко удерживают его взгляд. Он выпрямляется и понимает, что уже сталкивался с этими отметинами раньше. Символы, которые кажутся ему выцветшими и потаенными воспоминаниями, просто вне его понимания. Высоко наверху ему чудятся летящие контрфорсы, ребристые своды, история, пронизанная множеством символов. Пещера – пространство, созданное и освященное замыслами и явлениями, которые он никогда не поймет.