– Да. – А что выберешь ты, Алирра? – Я не знаю. Я гусиная пастушка, Фалада. Я ничего не значу, я уже в положении пешки. – Это был твой выбор. – Ты невыносим, – отрезаю я. Фалада вздыхает и продолжает идти к пастбищу. Когда вдалеке уже виднеется стадо, я протягиваю руку и прикасаюсь к мягкой гриве. – Я не могу придумывать правила, Фалада. Это не моя игра. – И чья же она тогда? Я качаю головой: – Мне не научиться колдовать. Не победить Даму, когда никто в целом свете не смог. Фалада смотрит на меня с непониманием. – Никто и не просил тебя делать то или другое. – Не просил, – бормочу я. Оставшийся путь проходит в молчании, а Фалада порой бросает на меня странные взгляды. Глава 17 Следующие дни тонут в оттенках серого, плотные слои облаков прячут солнце от глаз. Холодный ветер слетает с гор, мечется в долинах и с посвистом врывается в город. Неделю с лишним тучи грозятся, но никак не разражаются ливнем или снегом. Я тоскую по бодрящему морозцу лесных зим, к которым привыкла. Каждый день вспоминаю о теплом хлебе, рукавицах и тяжелых от снега лапах елей. Здешняя зима – создание совершенно иное, она ложится на плечи тяжелой тушей и пробирает холодом до костей. Однажды утром на конюшнях собирается отряд, готовый выехать на последнюю до весны охоту. К ограде манежа привязано в ожидании почти четыре десятка лошадей. На некоторых легкие охотничьи седла, на других – богато отделанные золотом и серебром, для сопровождающих дам. Молодые люди в придворных мундирах снуют по конюшне, докучают работникам и проверяют упряжь. Я вздыхаю, иду к стойлам, пробираюсь к Фаладе и встаю к нему вплотную. – Слишком людно, чтобы тебя выводить, – говорю шепотом. – Не стоит привлекать внимание приятелей Валки, – соглашается жеребец. – Отряд может пройти рядом с пастбищами. Мы обсуждали такое раньше. Неоседланный, без поводьев и в обществе служанки, Фалада будет для людей из дворца приметнее, чем заглянувший в городские ворота грифон. – Сходим вместе погулять сегодня вечером, – обещаю я. Фалада только подталкивает меня к выходу и ждущим делам. Закончив уборку сарая, я как обычно иду к гусям. Сегодня стадо пасется на отдаленном лугу, в стороне от Западной дороги. Я быстро окидываю пастбище взглядом, проверяя, не забрел ли кто-нибудь из подопечных далеко, выбираю камень в стороне от Корби и принимаюсь понемногу расплетать косу. Волосы еще мокрые после вечернего купания, и кудри кошмарно запутались, несмотря на косу, а может, и из-за нее. Как бы ни было сегодня холодно, им не помешает хорошенько проветриться. Я разделяю косу на локоны и неторопливо прохожусь гребнем по каждому. Расчесываясь, думаю обо всем подряд: о том, что скоро надо будет чинить подол юбки, что стоило бы как-нибудь раздобыть перчатки получше, что, хотя мне и вернули сундуки, плащ остался у принца, который может в любое мгновение раскрыть мою личность. Я сжимаю губы, выдергиваю расческу из узелка волос и принимаюсь думать о раненом пареньке, надеясь, что он пережил ту ночь, а его товарищи обо мне не вспомнят. Потому что, как бы те ни были дружны с ним, мне не забыть блеск меча перед лицом. Хруст мелких камней под чужими башмаками не сразу достигает моих ушей. Наконец я замечаю шагающего ко мне Корби. Хватаю посох и скатываюсь с камня, пока он не подошел ближе. Он улыбается, и от этой улыбки в животе леденеет. Я в отчаянии ищу глазами Фаладу, да хоть кого-нибудь, но рядом никого нет. – Ты красивая штучка, – говорит Корби хриплым низким голосом. – Давно хотел потрогать эту косицу. – Нет. – Я отступаю назад. Не зная подходящих слов, я не понимаю, как сказать ему, чтобы держался подальше. Он быстрым рывком хватает мои волосы там, где они все еще собраны в косу, и тащит к себе. На мгновение я вижу перед собой брата, его горящие глаза, его губы, кривые от самодовольной ухмылки. Нет. Я даже не понимаю, что двигаюсь, пока посох со свистом не рассекает воздух и не отдает мне в ладони упругим, удивительно приятным толчком дерева. Корби рычит с перекошенным от боли лицом. Я снова поднимаю и обрушиваю вниз посох и смотрю, как темная деревяшка врезается ему в щеку. Из носа у него бьет струя крови, и капли летят мне в лицо, когда его голова дергается в сторону. Он вопит незнакомыми словами и наконец отпускает меня, чтобы схватиться за лицо. Только оказавшись на свободе, я понимаю, что наделала и с каким выражением на это смотрела. И бегу. Достигаю ограды луга за считаные мгновения, направляю все мысли и силы на один лишь бег. Если все, чем я была, чем являюсь и могу быть, вложить в одну только эту наполненную бегом действительность, может, получится сбежать от того, чем я чуть не стала только что. Мыслей, кроме этой, я себе не позволяю. Я бегу до тех пор, пока равнины не начинают мутиться в глазах. Обернувшись, я не могу понять, как далеко оказалась, потому что вокруг нет ничего, кроме далекого темного пятнышка города. И все-таки, добеги я хоть до самого моря, этого не хватит, потому что я бегу от того, что просочилось мне в кровь и вцепилось в плечи так, что не сбросишь. В конце концов ноги начинают отниматься от усталости, и я перехожу на неверный шаг, все еще не в силах оторваться мыслями от случившегося. Снова чувствую, как бьется в руках деревянный посох, как легко он движется – будто я изучала этот прием ближнего боя дольше, чем помню себя. Кровь летит по воздуху, уносится красной дугой, уносит с собой силы дышать. Губы кривятся, ухмылка брата искажает мое лицо. Снова и снова. Ноги сами выводят на протоптанную тропку, и я слепо ступаю по ней. Я ничего не вижу сквозь заливающую глаза черноту, так что, хотя мир вокруг полон света, не замечаю обрыва, пока не шагаю с тропинки прямо в воздух. Я падаю, задыхаясь криком, и кубарем качусь на дно каменистого оврага. Сверху скачет и накрывает меня град мелкого щебня. Я сжимаюсь, сворачиваюсь в комок и думаю только о боли в кровоточащих ладонях, ободранных коленях и исцарапанных лодыжках. Все это настоящее, вся боль – заслуженна. Я смутно слышу чьи-то всхлипы: звук летит будто издалека, звучит в мыслях эхом темных коридоров. Я лежу, пока мои отрывистые рыдания не утихают, так долго, что порез на ноге перестает кровоточить. Наконец сажусь и опираюсь на руки, подложив под окровавленные ладони порванный плащ. Каменистые стены оврага вздымаются вверх на высоту в два моих роста – настолько отвесные, что лишь несколько былинок ухитрилось зацепиться за изломы и врасти в расщелины. Порыв ветра приносит блеклое перышко какой-то невидимой птицы, парящей наверху. Первые капли дождя из туч над головой пятнают землю. Я сомневаюсь, что сумею выкарабкаться наружу здесь, особенно если камни станут сырыми. Значит, буду идти, пока не набреду на выход. Идется медленно. Посох потерялся еще в первые отчаянные мгновения полета, и хотя сейчас он мог бы немного помочь, я даже этому рада. Дождь не собирается переставать. Пропитывает тяжестью накидку и юбку, приклеивает мокрые складки к ногам. В камнях начинают встречаться заметные трещины и полости глубиной примерно с локоть. По ущелью носится пронизывающий ветер. Я бросаю взгляд на руки и вижу побелевшие от холода пальцы. Зубы непрерывно стучат. Хотя не от чего так уж сильно мерзнуть. Нет ни снега, ни мороза. Я сбавляю шаг. Может, стоило пойти в другую сторону. Может… Ворох крыльев и перьев выметается из огромной расщелины, укрытой за двумя валунами. Я гляжу вслед снежно-белой сове, понимая, что должна испугаться, что наверняка это была именно Дама, но не могу отыскать в себе страха. Сова тает в пелене дождя, а расщелина остается рядом, и хотя мне не хочется заходить, я почему-то неуклюже бреду, шаг за шагом, пока не встаю перед темным провалом. От него веет чем-то смутно знакомым, глубокий разлом обещает укрытие от непогоды, хотя и непостижимо, зачем Даме приводить меня в такое место. Может, я нужна ей живой, пока не получится преподать задуманный урок. На входе я пригибаюсь, но прямо за ним в камне пробит просторный коридор, а расщелина растет вверх, так что можно шагать в полный рост. Я на миг замираю в полутемном проходе, слушаю стоны ветра и перестук дождя по камням. Внутри воздух недвижим. Я тру ладонями лицо, будто могу пробудить себя из нового кошмара – подобного тому, что мне уже снился. Но коридор не исчезает, очевидно настоящий, все с той же щелью входа позади. Я заставляю себя шагать дальше, держась одной рукой за каменную стену. Проход один раз сворачивает и упирается в кусок камня, гладкого, будто шелк, бесконечно давно уложенный матерью в мое приданое, за исключением одного маленького изгиба под кончиками пальцев. Ручка. Я утыкаюсь лбом в каменную глыбу и обхватываю себя за плечи. Темнота обволакивает, скрадывает все вокруг, оставляет лишь намек на действительность. Я уже знаю, что найду дальше. Нет нужды открывать дверь и заглядывать в бездну за ней. Мои сны-воспоминания и так все подскажут: там будет просторная комната со скругленными гладкими стенами. А в середине – каменный стол под свисающей с потолка затейливой лампой. Я сглатываю волну дурноты. Кестрин звал меня сюда через сны, пытаясь призвать принцессу, – я помню растерянность в его глазах, смотрящих из глубины чаши с водой. Это в его комнату привела меня Дама, загнала сюда ветром, дождем и взмахами крыльев. Мне отчаянно хочется бежать прочь. Я сжимаю руки, чтобы успокоить дрожь, глубоко вдыхаю и отворачиваюсь от запертой двери. Упрямо плетусь к выходу из пещеры. Нужно отыскать другое укрытие, переждать ливень и пробираться домой. Уже в шаге от выхода я слышу голоса – мужские, пока неразборчивые, занесенные издалека ветром. Я безотчетно отступаю обратно. Где укрыться? Я не смею возвращаться в комнату. В самом проходе прятаться почти негде. Но есть небольшой выступ породы между входом и углом коридора. Я забираюсь в созданный камнем закуток, вжимаюсь как можно глубже, подобрав колени к груди, и раскидываю темные полы плаща по юбке и башмакам. Не слишком удачное укрытие. Голоса врываются в пещеру вместе с топотом сапог. Я прячу руки под коленями и замираю. Еще несколько слов, близящиеся шаги по камням – и мимо проходит закутанная в плащ фигура. Идет уверенно, не глядя по сторонам. Исчезает за углом, через мгновение там расцветает золотое сияние и почти сразу сжимается до лучика, когда человек закрывает за собой дверь. Я решаюсь на короткий взгляд в сторону выхода – там второй мужчина сидит в карауле. Поэтому я жду. Холод камня карабкается с пола по ногам и сворачивается в груди, будто ножом скользя между ребрами. Кажется, что кровь в венах скоро замерзнет. Я скрещиваю руки на коленях и кладу голову на рукава, отчасти, чтобы хоть немного отодвинуться от камней за спиной, отчасти – чтобы заглушить стук зубов. Немного погодя они и сами перестают стучать. Мне кажется, что я жду сотни лет, так что почти не помню, чего и почему. Я позволяю себе закрыть глаза и слушаю едва заметный стук сердца. * * * – Вериана. Слово упорно пробирается туманными тропами ко мне в сознание. Как странно, что меня называют «миледи». – Вериана, проснитесь. Проснитесь. Смутно кажется, что меня тормошат – обрывочное, ненастоящее чувство, словно я почти забыла, как ощущается тело. – Терн. Я заставляю себя очнуться и посмотреть в чьи-то темные глаза. В них мерцает солнечными бликами мягкий коричневый цвет лесного ручейка. Я размышляю, не очутилась ли дома. Не вынесла ли меня бездна темноты в иное время и место, так что стоит окончательно вырваться из ее глубин – и я снова окажусь в родных лесах. – Вот так, осторожно. – В рот мне вливается жидкость. Я безотчетно глотаю. Вода, восхитительно теплая, втекает в грудь, сбегает водопадом по ребрам и ложится уютной заводью в животе. Когда я поднимаю взгляд, то больше не вижу тех глаз – я вижу его.