– Ну да, – ворчу я и замолкаю, не зная, что еще сказать. Фалада тихонько фыркает и высовывает голову над дверцей стойла, навострив уши и слушая отголоски разговоров в общей комнате. Я смотрю на него, потом на другую стену, потом на перепачканную потрепанную юбку. Чем я вообще умудрялась заниматься каждый день все эти пятнадцать лет? Я любила выбираться на прогулки пешком или верхом, но для этого теперь слишком холодно. Читала все книги, какие могла отыскать, но здесь нет ни одной. Что еще? Не могла же я только читать и гулять? Я закрываю глаза и вдыхаю сырой лошадиный запах стойл. Наверное, я наблюдала за людьми – во время приемов, на разных слушаниях, за едой, и в прачечной, и на кухне, и даже в деревне. Читала, гуляла и наблюдала. Не хватает, даже чтобы занять пересчетом пальцы одной руки. Фалада прядает ушами в сторону коридора. Я слышу шаги, и в дверях появляется Джоа, протягивает сложенную чашечкой ладонь к жеребцу. Не так давно я узнала, что Джоа не простой конюх, а главный, и отвечает за обе конюшни. Фалада изучающе смотрит на него, потом наконец тянется и мягко фыркает в подставленную руку. С моего места хорошо видно помелькнувшую на лице Джоа улыбку. – Вы ему нравитесь, – замечаю я. Конюший щурится в темноту стойла и видит меня. – Его нелегко покорить. – У вас получается. – Слова звучат немного неуклюже, но я хотя бы уверена, что выбрала верные. – Все равно не скоро выйдет угнаться за тобой. Как там гуси? – Ничего. Но мы их больше не выгоняем. Осталась только уборка по утрам и вторая кормежка на ночь. – Почему бы тебе не помогать здесь после обеда? – небрежно предлагает Джоа. Помогать? С лошадьми? Лицо само расплывается в улыбке. – Хорошо, – отвечаю я, улыбаясь так широко, что Джоа усмехается. – У нас не хватает конюха, – говорит он, распахивая дверцу и отступая, чтобы я вышла. – Еще одна пара рук мне точно пригодится. Я выбираюсь из сена и иду за Джоа, который принимается объяснять, на что я только что подписалась. Вскоре становится понятно, что помощь в конюшнях мало чем отличается от моих обязанностей: я просто чищу стойла от навоза. Раньше от такой работы у меня болела спина и ладони шли волдырями, но теперь, уже переломанная и израненная уборкой у гусей, я чувствую себя лишь усталой, загрубевшей и донельзя гордой. – Можно подумать, что ты научилась превращать свинец в золото, с такой самодовольной миной расхаживаешь, – отмечает Фалада пару дней спустя, когда мы выходим за ворота, шагая по хрустящим промерзшим камешкам. Мы с Джоа заключили сделку. От уборки у гусей и до обеда я предоставлена самой себе. После обеда – принимаюсь полностью выгребать стойла. – Наконец-то нашла то, в чем могу преуспеть, – объясняю я с нарочитой серьезностью. – Отыскала свое призвание в жизни… – Лопатить конский навоз? – Точно, – соглашаюсь я надменно. – Не рассчитываю, что ты, как Конь, меня поймешь. – М‐м‐м. – Конский навоз значительно превосходит гусиный помет, во‐первых, будучи намного крупнее, во‐вторых, источая гораздо худшее зловоние. И в‐третьих… Эй! Фалада обрывает меня, пихая головой: – Пощади меня, о Леди Лопаты! – Не забывай про вилы. – Я тоже отвечаю шпилькой. Фалада фыркает: – Но это и в самом деле изумляет. Я пинаю комок снега и думаю о маленькой лощине, в которую прилетал Ветер, и о вечерах на конюшнях с Редной. – Одно из лучших воспоминаний из дома – верховые прогулки с Желудем. Я так завидовала работнице, которая проводила с ним и другими лошадьми кучу времени. А теперь сама на ее месте и делаю то, за чем только наблюдала. – Если бы не Дама, ты была бы совершенно довольна такой жизнью, да? – спрашивает Фалада. Я искоса смотрю на него. Он выглядит угрюмым и расстроенным. – Да, – признаю я. Фалада склоняет голову, принимая ответ. – По крайней мере, у меня есть лопата, – посмеиваюсь я нарочито. – С ней можно разгрести что угодно. Он мягко фыркает: – Будем надеяться. Со сменой погоды я начинаю проводить намного больше времени за затяжными ужинами с друзьями и на посиделках по вечерам. Вновь исполненная решимости, включаюсь в беседы, задаю вопросы и вставляю свои замечания. Иногда Рябина опускает голову, пытаясь скрыть веселье, или Виола невзначай смахивает с губ улыбку, когда я в чем-то особенно путаюсь, но в основном меня все слушают внимательно и строят ответы так, чтобы я улавливала смысл. И каждую ночь, лежа на своем клочке соломы по соседству с белеющим в полутьме Фаладой, я снова вспоминаю эти разговоры и доброту. Беспокойно думаю о важности грамоты и использования речи, о Конях и народе фейри. Но потом, когда занимать голову становится нечем, темнота полнится призраками, на которых у меня нет управы. Я лежу на спине, широко распахнув глаза, и не могу унять стук сердца, не могу стереть из памяти слова и нападки брата, ежедневные мысли о Корби, содрогание дерева в руках. И, куда ни повернись, повсюду угрозы Дамы, ее удавка все еще держит меня за шею, ее сети по-прежнему раскинуты вокруг Кестрина. Когда я наконец засыпаю, сны мои полнятся тьмой и гулкими ударами крыльев о воздух. Одним свежим ясным утром я отправляюсь с Фаладой к часовне в надежде отыскать там умиротворение. Шагаю улицами и смотрю по сторонам, думая заметить большеглазого бродяжку, который нашел меня, когда я была больна. Около часовни трое мальчишек играют в квадратике яркого утреннего света меж двух домов. Один из них замечает меня и пихает приятеля, тот поднимает голову, и я враз его узнаю. Он таращится на меня, вскакивает на ноги и уносится по узкому переулку, друзья – за ним. Я провожаю их взглядом и понимаю, что недолго буду молиться в одиночестве. Зайдя в часовню, я позволяю себе утонуть в тишине. В последние дни я часто читаю молитвы, и отдыхая от работы, и сидя с Фаладой, и в теплой темноте ночной конюшни, пробуждаясь от вязких сновидений, что текут, кружатся и теряют форму, но неизменно содержат в себе блеск зубов за улыбчивыми губами и мерцание глаз. Я заворачиваюсь в плащ, вдыхаю сладкий прохладный воздух и пробегаю глазами по словам на стене напротив, по молитве, которую все еще не могу прочесть. Вспоминаю, как молилась той ночью, когда воины гнались за мальчишкой. Гадаю, был ли он послан мне, была ли мне дана возможность помочь ему или то был выбор между ним и солдатами. Размышляю, зачем ему так пристально следить за мной. Потом позволяю этим мыслям растаять в звуках окружающего города. Опускаюсь коленями на жесткую циновку и погружаюсь в молитву. Молюсь обо всем, что узнала, выучила и ощутила: о выражении глаз Корби и одолевающих меня страхах, о принце и его безнадежной борьбе с Дамой, о самой Даме и ее власти надо мной, и снова и снова о себе, и об ощущении дерева в руках, и о беспощадной ухмылке, растянувшейся на моих губах при виде крови Корби. На улице Фалада предостерегающе фыркает. В коротком движении цепляет стену часовни копытом. Я выплываю из молитв и иду к дверям, уже зная, кого встречу. Человек со шрамом стоит неподалеку, наблюдает за Фаладой. Склоняет голову в мою сторону: – Мир вам, верия. Что ж, он успел разузнать, что я леди. – Мир вам, кел. – Я стою рядом с Фаладой. Не думаю, что он узнает мужчину, ведь той ночью жеребец оставался у подножия лестницы. – Наш друг просит с вами встречи. Он ожидает вас в «Хитрой Лисе». Я смотрю на Фаладу. Тот взмахивает хвостом, будто пытаясь предостеречь меня от этого приглашения. Разумеется, оно не могло ему понравиться, но я не в силах отказаться от желания узнать, что стало с тем парнем и зачем на самом деле он за мной следит. – Для вашей лошади там есть конюшня, – говорит мужчина, заметив мой взгляд. – Где? Он подходит и наклоняется, чтобы снять сапоги. Негромким голосом подробно объясняет, как и куда повернуть, чтобы дойти до «Хитрой Лисы». Я слушаю его и обуваюсь. Закончив, он проходит в часовню. И только потом снова смотрит на меня: – Вы запомнили путь? – Да. – Он ожидает. Я иду в сторону переулков, Фалада держится рядом. От него, будто жар, исходит напряжение. – Помнишь того паренька? – спрашиваю я, перешагивая полинялую лужицу с ледяной кромкой и скользя башмаками по грязи. – Это был его друг, который открыл тогда дверь. Он, ну, помог мне добраться домой из дворца, когда я выбилась тут из сил. Фалада шумно выдыхает, ничуть не успокоенный. – Понимаю, – мягко говорю я. – Но нужно узнать, почему за мной следят. И я не думаю, что мне навредят. Человек со шрамом мог сделать все что пожелает еще тогда, в часовне. А он только проводил меня домой. Я… я хочу понять, что к чему. Фалада несогласно мотает головой. – Постараюсь быть осторожной, – говорю я и засим умолкаю. Работники на конюшне явно ждут нас, машут издалека и указывают на пустое стойло. – Извольте подняться той черной лестницей, келари, – говорит один из них, как только я закрываю за Фаладой дверцу загона. Наверху мальчик-слуга чистит пол. Отступает в сторону и смотрит, как я прохожу к третьей двери справа и стучу.