— Существовала ещё российская ветвь семьи. Дядя Отто Гольдшмидта, старший брат его отца Вильям был приглашён в Россию в 1839 году ко двору ради бракосочетания принца Максимилиана Лейхтенбергского и великой княжны Марии Николаевны чтобы принять участия в изготовлении украшений с свадьбе. Ему было в это время сорок восемь лет. Он приехал «с чадами и домочадцами» и остался навсегда в Питербурге. Мы мало знаем о том, что случилось с этой семьёй после Октябрьского переворота. Насколько мне известно, они все погибли. Выяснить, так это или не так — одна из наших задач. С вашего разрешения — несколько слов о завещателе, пока наш глубокоуважаемый господин нотариус Ротенбург не приступит к своим обязанностям. Господин Отто Гольдшмидт дожил до девяноста трёх лет и скончался в Мюнхене. Он прожил всю жизнь один, начинал, как ювелир, но затем счёл себя недостаточно талантливым для поддержания фамильной славы, оставил ремесло и больше никогда к нему не возвращался. Зато Отто начал собирать и приумножать семейную коллекцию работ своих предшественников и преуспел. Судьбе было угодно, чтобы он пережил всех своих родных, за исключением российских. Его старший брат видел дядю в 1906 году в последний раз, а потом после семнадцатого года потерял с его семьёй связь. Отто Гольдшмидт был очень состоятельный и предусмотрительный человек. Он составил завещание задолго до кончины и почти не вносил в него изменений последние четверь века. Присутствующие тут юристы знают, насколько редко простые смертные поступают так в обыденной жизни, а уж если речь идёт о нескольких миллионах… Слушатели, до сих пор сидевшие затаив дыхани, зашевелились, задвигались и по рядам пробежал смешок. — Я вижу, мы понимаем друг друга, — улыбнулся докладчик. — Не хочу Вас утомлять. Сейчас услышите текст из первоисточника. Я должен только сказать, что Отто поместил свою часть коллекции в банк. Он велел выждать ровно пятьдесят лет и затем открыть завещание. Это замечательное событие как раз сейчас и произошло. И вот что мы узнали. Первое, что следует сделать согласно его воле, это убедиться в существовании или отсутствии законных наследников. Если таковые не обнаружаться, он распорядился передать свою коллекцию в Мюнхенскую национальную сокровищницу «Резиденц» и — внимание! — отыскать и отдать туда же часть фамильной коллекции, находящуюся в России. На это ассигнованы очень большие деньги и предусмотрены специальные премии. — А известно, что он имел в виду? Фамильная коллекция — очень расплывчатая формулировка. — Справедливо. Есть перечень и детальное описание работ. Не забудьте, речь идёт о ювелирах, известных всей Европе. Многое тайны не составляет, специалисты хорошо знают где это и у кого. Что делать в таком случае, тоже понятно. — Интересно! И что же? — Покупать, если можно. Если надо — доказывать, и судиться. Иногда придётся уговаривать, иногда и бороться. — А что касается российской части? — Я могу внести некоторую ясность, — поднялся со своего места солидный господин в строгом синем костюме. — Я навел справки по просьбе комитета по наследству. Это предварительные сведения, требующие, конечно, уточнений. Одним словом, была в Питербурге а потом Петрограде когда-то большая семья, страдавшая от всех исторических катаклизмов. Они гибли на фронтах первой мировой и гражданских войн, в сталинских тюрьмах и лагерях. В конце концов, остался один военврач, по имени Михаэль, переживший последнюю войну, но тоже после неё попавший в лагерь вместе с женой и детьми. Известно, что они там и нашли свой конец. А вот о нём самом пока достоверных сведений нет. Что ж, будем искать! «Это знаменитый специалист по розыску наследников и наследств господин Кляйст!» — зашептались вокруг. — Скажите пожалуйста, а экспонаты — это ювелирные изделия? Я хочу сказать, украшения? И еще дилетанский вопрос, если позволите. «Это очень ценные вещи сами по себе или они скорее интересны с точки зрения истории искусств?» — спросила бойкая молоденькая журналистка из СиНН. — По-разному. Есть, конечно, такие, что важны больше для знатоков. Видите, само это клеймо знает весь мир узких специалистов, другим не интересно. Есть вещи отличной работы из драгоценных металлов с великолепными камнями, они очень дорогие. Ну и наконец, четыре уникальных предмета — а именно, колье «Мария», статуэтка «Римский заказ», «Шифр фрейлины» и «Портрет Империатрицы» в довершение. Поясните пожалуйста! Расскажите! Нельзя-ли поподробней? — посыпались вопросы. Особенно настойчиво тянул руку худой кудрявый француз. Председатель наконец дал ему слово, и он спросил. — «Великолепные камни», это обычно, бриллианты. Послушайте, а что такое, собственно, бриллиант? — Бриллиант — результат обработки алмаза, который сначала специалист раскалывает по так называемым «граням спаянности». Бриллинт должен иметь пятьдесят семь граней, его величину измеряют в каратах. — Все знаменитые драгоценные камни, конечно, очень крупные? — Безусловно. Начиная с пятидесяти каратов им присваивают собственные имена. — Наверное в наше время, после создания «циркониа» (фианита) появились много подделок. А как отличить от них диаманты? — Ювелир видит разницу с помошью лупы. И для нас с вами тоже есть способ. С бриллиантовой грани испарина исчезает мгновенно, а с фианитовой нет. После француза инициатива перешла к мюнхенским корреспондентам. — Мне хотелось бы узнать, что такое «шифр»? — осведомилась «Ежедневная газета». — И ожерелье, пожалуйста, опишите, если можно, «Марию»! Известно-ли, где оно может находиться? — волновалась «Вечерня». — Ожерелье? Оно было изготовлено по византийским образцам из золота, бериллов, лунных камней и пяти жёлтых бриллиантов, так называемых диамантов «Великий Могол», среди которых один получил имя «Тамерлан». Его величина составляла семьдесят три карата. Золотые соцветия из драгоценных камней венчал центральный цветок, сердцевиной которого и был Тамерлан. Но ожерелье, как раз, никто не ищет. Оно было утрачено во время пожара в Аничковом дворце, то есть перестало существовать, как произведение искусства. Бриллианты, однако, не горят и «Великий Могол» были впоследствии распроданы по одиночке. Все четыре. — Вы ещё не ответили, что означает слово «шифр», — обиделась «Дневная». Председатель извинился и пояснил. — О, это любопытно. В России в девятнадцатом веке мало-помалу стали возникать образовательные учреждения для девочек. Они патронировались членами царской семьи. Там обучались девочки из привилегированных, но впрочем, не обязательно богатых семейств. Так вот те, кто успешно окончил курс, получали отличие. Можно было окончить его с «золотым шифром», то есть с вензелем царствующей империатрицы из золота. Он вручался лучшим институткам. Его носили на левом плече на полосатой ленте, завязанной бантом. Местонахождение «шифра» известно. Его купила княгиня Галицкая, а потом продала в Женевский музей. Журналисты оживлённо обменивались впечатлениями и продолжали свои расспросы, публика, по большей части состоящая из искусствоведов, юристов и коллекционеров внимательно выслушав текст завещания, тоже начала было дискутировать, но тут с кафедры раздалось: — Господа, наше время истекло. Мы благодарим всех за внимание. Мы с удовольствием будем информировать Вас о ходе поисков и нашей дальнейший работе. — Эх, жалко, я как раз хотел спросить о статуэтке… — посетовал, поднимаясь, бородатый телевизиощик Марк Кляйн с Баварского канала. — Да, до статуэтки мы не добрались. А ты заметил Марк, он сказал — все четыре бриллианта «Великий Могол» уцелели после пожара и проданы в частные руки. Но по-моему, их было пять? — отозвался его приятель из «Зеркала». Глава 62 В восемь часов утра было весьма прохладно. По небу бежали лёгкие облака. Они бежали быстро, гонимые западным ветром, и это могло обещать что угодно — влажное потепление, холод или сухой и ясный полдень. Сильный ветер нам совсем без надобности. Придут рабочие продолжать разбивать газоны. Другие доставят рассаду из питомника, а потом эту облепиху без шипов! Отличная идея была с облепихой! Такая декоративная — словно капельки солнца, когда спеет, и без жутких, ранящих руки длинных игл. Перед домом стало уже как надо. Всё, как я и задумала, радует глаз. А сегодня возьмёмся всерьёз за правое крыло рядом с летней беседкой и наметим фонтаны. Серафима завтракала в одиночестве на террасе — Карп простудился и хотел подольше поспать. Сима решила выпить чаю с сотовым мёдом, попросила варенья разных сортов и сейчас с удовольствием пробовала их одно за другим, уплетая золотистые гренки. Со второго этажа было особенно приятно видеть результаты её усилий — мастерски высеянные и подстриженные газоны образовавали пятна мягких, округлых форм, словно шкура гигантского ягуара экзотической «зелёной» породы. Они были строго монохромны внутри. Но — и в этом как раз состоял весь интерес — четыре разных оттенка — от «тёмного малахита» до «молодого салата» — причудливой мозаикой устилали землю перед фасадом. Внутри пятен были разбросаны по одному, по два алые, синие или жёлтые с лиловым мазки. Куст махровых далий и соцветия септастерна, грозди лилий и звёздочки регий — совершенные интенсивные их цвета создавали звучный, лаконичный контраст со своим бархатистым однородным и ухоженным фоном. Серафима ещё немного понежилась, полистала глянцевый американский журнал «Регулярный парк и сельский коттедж» и позвонила, что можно всё убирать. Она поспешила вниз и добрых два часа наблюдала за работой приехавших из Москвы и Пушкина садовников и строителей. Давала указания, искала компромиссы, подбирала оттенки керамики, заказывала японские лианы, что цепляются за гладкую плоскость и осенью меняют цвет. Погода, определённо, портилась и, наконец, Сима продрогла. Она взбежала по лестнице на второй этаж и увидела, что Карп уже встал. — Карпуша, с добрым утром. Как ты себя чувствуешь? Сказать, чтобы завтрак подали? — Спасибо, с утра получше. Надо, конечно, поесть, хотя аппетита особого нет. Но если ты со мной посидишь… ты посидишь? — Конечно, что за вопрос. Я сама подмёрзла, пока за планировкой следила. Хочешь, я нам какао сварю? — ласково предложила Серафима. — Да брось, давай поболтаем, позвони лучше. Я вообще не хочу, чтобы ты переутомлялась. Я тут сидел и смотрел вниз на твоё произведение и любовался. Всё-таки я тоже поклонник лаконичных и нетрадиционных форм. Я не хочу «Версаля», что бы там мне не говорили… — Карпуша, а почему «всё-таки» и кто говорит? — девушка вопросительно поглядел на Карпа и её лицо сразу сделалось грустным. Но собеседник нечего не заметил. Он закутал горло мягким вязанным шарфом и уселся в плетёное кресло напротив. — Позавчера вечером пока тебя не было, Ирина Тюрина привозила ко мне литейщиков с Уралмаша. У меня температура была, и я не хотел выходить, а надо было поговорить, и кроме того… ну, ты понимаешь — следовало принять! Вот она их и доставила… не всех, ясное дело. Она посмотрела и сказала, мол у Гриневича французский парк у дома. Ты помнишь, это парень, что бензином торгует. — О, конечно, станет Ирина со всеми якшаться, как же. Она снисходит только к начальству. А уж Её просвещённое мнение об ландшафтной архитектуре! — Она отличный работник. Немного заносчива, не спорю, не в меру честолюбива, но и технолог, и исполнитель, и организатор прекрасный. Она, кстати в тот же день улетела в Липецк — очень прилежная, эта Ирина. Ты напрасно её не любишь. — А ты, Карпуша… ты её…? — еле слышно проговорила Серафима. В этот момент дверь открылась, и жена Палыча внесла благоухающий, заставленный тарелочками поднос. Сам же Палыч экскортировал даму и доставил какао. Разговор, принявший мало симпатичное направление, тем самым, прервался. Супруги вдвоём захлопотали вокруг больного Карпа, наперебой расспрашивая и советуя разные домашние средства. Карп пригласил их присесть, а Неделько замкнулась и хмуро просидела весь карпов завтрак в углу. В конце-концов решено было выпить по рюмочке вишнёвки и после этого Карпу лечь в постель — почитать, или лучше того, ещё подремать. Они глянули было в этот самый угол, чтобы предложить девушке присоединиться, однако её и след простыл, никто и не заметил, когда. Ирина Тюрина появился в конторе Кубанского около года назад и вызвала бурю эмоций. Она выдержал конкурс, прошла собеседование сначала с психологом, а потом и с самим Карпом и приступила к работе как профессиональный военачальник к сражению, после которого упадёт звезда на погоны. Преуспевающие родители её не торопили. И Ира после института прошла несколько практик, успела даже в хорошем американской колледже английский отшлифовать. Она очень следила за своей внешностью, ходила регулярно в тренажерный зал… Подающая надежды специалист, и ещё без вредных привычек! Но девочки в офисе, нежно относившиеся к индифферентной Неделько, сразу дружно Ирину. Она же в свою очередь отличала одну Евгению Безрук и, казалось, слышала и видела только и единственно шефа. И тот её оценил. Красивая, толковая, холодная, решительная молодая помощница стала сопровождать Кубанского в командировках, получила право докладывать порой самому и участвовать в ответственных совещаниях. Неделько, Ира почти демонстративно не замечала, хоть была и оскорбительно вежлива при личных встречах. И Серафима стала страдать. Она вздрагивала от телефонных звонков. Тревожно вглядывалась в лицо друга в поисках изменений, вслушивалась в его голос. А уж проклятые совместные поездки Карпа и Тюриной… По возвращении Кубанского она каждый раз ожидала, что тот однажды скажет ей примерно так. — Сима, прости! У нас с тобой было замечательно, но жизнь идёт. Понимаешь, я встретил одного человека… — И мы знаем этого человека! — мрачно шутила сама с собой бедняга Неделько, перефразируя старый, брежневских времён анекдот. Она выскользнула из комнаты, отметив с горечью, что Карп продолжал как ни в чём не бывало болтать, и, в надежде отвлечься, отправилась в библиотеку поработать с биографией Ольги Николавны Романовой. Сима села за стол, обложилась книгами, включила компьютер и углубилась в пожелтевшие фолианты. Ну что без толку переживать, я ничего не могу изменить. Лучше делом заняться. Итак, у нас сейчас 1842 год. Ну посмотрим, сейчас посмотрим… а вот, ага: Олли сопровождала Империатрицу повсюду, они вместе инспектировали институты и женские школы. Та, что подчинялась ей лично, была на Литейном. У великой княжны уже было мало уроков, только несколько часов русского и французского чтения, и она много писала маслом. Начались приготовления к серебряной свадьбе её родителей. В июне приехали Вильгельм Прусский, Генрих Нидерландский и герцоги Вюртембергские… оба, как бишь их? Ах да, Адам и Евгений. А вот и подарки: Николай подарил жене нет, это и перечислить невозможно. Туалеты, шляпы, ожерелье из двадцати пяти отборных бриллиантов и т. д. и т. п. О, наконец-то! От папы каждая сестра получила по браслету синей эмали со словом «bonheur» в цветных камнях, отделённых друг от друга жемчужинами. Надо будет сделать адресный запрос, и если нам повезёт, то мы получим браслет! За последнее время коллекция так хорошо пополнялась: и бокал, и черепаховый веер, и кинжал — всё это не вызывает сомнений. Зазвонил телефон, Серафима досадливо поморщилась и встала. Надо было пересечь просторное помещение. Она уже пошла к ореховой этажерке, где стоял красивый старый аппарат, но телефон ещё раз тренькнул и замолчал. Зато почти сразу откликнулся её мобильный. Делать нечего — Неделько потянулась и нажала на кнопку. Заговорили на английском, но Серафима, узнав собеседника, предложила перейти на родной. И действительно, тот довольно свободно смог продолжить по-русски, впрочем, с сильным акцентом и ошибками в ударениях. Это был Штефан Кренце, выросший в Германии сын эмигрантов из Казахстана, сосланных когда-то туда в начале войны из родной Украины. — Здравствуйте, Серафима. Как дела? С утра Вас ищу, и только сейчас дозвонился. У меня для Вас хорошие новости. — Привет, Штефан, рад Вас слышать. Спасибо, у меня всё в порядке, а у Вас? Я работала в парке и не взяла с собой телефон. — У меня? Идёт помаленьку. Но не будем терять времени. Скажите, Вы по-прежнему отвечаете за пополнение коллекции господина Кубанского? — Почему Вы спрашиваете? — Сима вздрогнула, на её лбу появились капельки пота. — Вам кто-то сказал… что? — Нет, это я так. Я просто… Серафима, у меня для вас пять предметов. Экспертиза уже была, два точно её, а три под вопросом. Датировка тоже сделана. Сима его слушала в полуха. «Совершенно ясно, слухи уже пошли. Подумать только, даже Кренце знает там в своём Дюссельдорфе! Неужели же… это было только их с Карпушей — его мама и Королева! А теперь эта карьеристка своими лапами… своими холодными загребущими… она ведь только о карьере думает!» — Серафима, Вы меня слышите? Что делать будем? Послать Вам фотографии и заключение? Я и м-м-м… поставщики, сотрудники, я хотел сказать… в общем, мне надо как можно скорее знать. Вы понимаете, мы затратили солидные средства. Может, я должен обратиться к Карпу Валериановичу? Если он занят, то я могу… — Извините, у меня связь барахлит, — отозвалась Неделько. — Посылайте как и раньше на моё имя. Я сразу доложу Карпу Валерьянычу. Вы быстро получите ответ! — она старалась быть полюбезней, но вышло слишком сухо. Следовало по крайней мере проявить вежливый интерес. Неделько спросила: — А что Вы нашли? — Назову то, что наверняка принадлежало Ольге. Это зеркало и молитвенник. Остальное… Но тут неожиданно вынужден был извиниться уже Кренце, так как стало и вправду плохо слышно. В трубке невыносимо трещало и скрипело. Кое-как распрощавшись, они закончили разговор, и Неделько села прямо на пол.