— Симочка, вот ты где? А я тебя ищу, — раздалось в это время из приоткрытых дверей, и Карп в вязанном синем свитере, с белым тёплым шарфом на шее появился в библиотеке. — Так и знал, что ты работаешь. А здесь прохладно! Надо сказать, чтоб отопление включили. Смотри, что я нам принёс! — Карп нёс в руках небольшой поднос с глинянными кружками, в которых дымился ароматный горячий глинвейн. Сразу запахло лимоном, корицей и красным вином, и растроганная Серафима подумала, какой всё же он замечательный человек. Совсем не барин, внимательный, сердечный! Да другой бы на его месте уже в туалет с охраной ходил, а сам разве что только кашлял. Вот сейчас они нормально поговорят, и на душе станет легче. Ведь, наверно, и Карп заметил… Но почти тотчас же раздался ещё один голос. — Шеф, Вас к телефону Липецк. Тюрина хочет срочно сообщить о легированной стали для труб большого диаметра. Подойдёте? — доложил Палыч. Просветлевшая было Сима, которая начала уже улыбаться в ответ, изменилась в лице, а Карп поставил поднос на стол. — Ах ты, это важно, я сейчас. Сима, прости, дорогая, выпей глинтвейну за моё здоровье», — сказал он, махнул рукой и вышел. А Палыч, напротив, задержался немного и огляделся кругом. Просторная двусветная зала делилась на две неравные части. Первую — большую в доме окрестили «публичкой», и в ней дозволялось работать членам семейства — сестре, братьям и племянникам. Ее высокие стеллажи передвигались на роликах и были снабжены каждый складными лесенками с сиденьем. Карп не очень жаловал новации, и каталог библиотеки был представлен обычной картотекой, хоть и продублированной на компьютере. Здесь получали литературу на трёх языках, так как хозяин полюбил и свой кабинет, и библиотеку, решительно предпочитая «живые» книги дискам, чипам и интернету. А за высокими, светлого дерева дверями находилась «капитанская рубка», туда вход простым смертным был заказан. Единственным исключением стала Серафима. А Палычу как доктору следовало «показывать всё», хотя об этом как-то не принято было упоминать. Отставник поправил шторы, отрегулировал, как было велено, отопление и поискал глазами девушку, которая по-прежнему сидела на полу. А та сцепила руки и опустила на них голову, не обращая больше ни на что внимания. Палыч поглядел на неё со странным выражением лица. Казалось, он хотел что-то сказать, но, помедлив, передумал. И, повернувшись на каблуках, тихо притворил за собой дверь. Глава 63 После ухода госпожи Любке Ленц поработал за компьютером минут двадцать, время от времени удовлетворённо цокая языком. Потом, явно довольный собой, отдал несколько распоряжений и коротко поговорил по телефону. — Десять минут первого, Клаус, — обратился Норберт Ленц к своему заместителю, — я пойду пообедаю. Вернусь через час. — Погоди, а если Грюнвальд нагрянет? Он всё время грозился, — встревожился Клаус. — Прокурор, вчера позвонил и обещал зайти по срочныму делу. — Да я тут рядом, в «Киото». В крайнем случае позвони. — Окей, шеф, ничего не попишешь. Попробую первые два раунда сам продержаться, — пожал плечами Клаус Кучера. За углом сразу направо от полицейского управления находился ресторанчик «Киото». Он был из этих японско-таиландско-вьетнамских, а на деле, китайских заведений, где подают, всюду одно и тоже, а в последнее время ещё суши. Или то, что понимает под «суши» наспех выученный нанятый хозяином повар. Ленц вышел на улицу и через несколько минут уже усаживался за столик рядом с большим аквариумом с бело-розовыми рыбками напротив нечем не примечательного блондина. Блондин — в очках, в костюме с голубой рубашкой без галстука — увидев Ленца захлопнул Notebook и крепко пожал комиссару руку. Движущаяся лента с тарелочками, пиалами и чашечками медленно плыла мимо. Следовало поднять прозрачную пластмассовую створку и извлечь понравившееся блюдо. — Правда неплохо, Хельго? За тринадцать евро «All you can eat».21 Комиссар начал энергично действовать и скоро столик перед ним заполнился до отказа. — Проголодался зверски. Ну и нахватал всего сразу, когда можно брать одно за другим. Будешь потом про меня у себя анекдоты рассказывать. — Норберт, побойся бога. Да кто на такое решится? Самоубийца разве! Они сдержанно посмеялись. — Так ты считаешь, это наш случай — фрау Любке с её пропажей? — начал очкарик. Его простоватое лицо сделалось озабоченным. — Тебе, конечно, решать, — отозвался комиссар, — Но, мне кажется — да. Да что там, чую, что да! — Давай тогда обсудим с тобой. Ты изложи, а я «поворчу». — Идёт! Валяй, ищи, где не так. Итак, ты месяц назад позвонил и попросил кражи в музеях взять на контроль. Я тогда удивился, но вопросов не задавал. — Он, действительно, смолчал без вопросов. Год с небольшим назад начались эти необъяснимые исчезновения в музеях. Экспонаты пропадали из закрытых помещений и запертых шкафов. Неповреждённые замки и несрабатывающие сигнальные устройства ставили в тупик не только работников, непосредственно отвечающих за сохранность коллекций, но и полицию с мест. Часто трудно было установить, когда произошла та или иная кража. Ведь пропадала вещь из запасников или мало заметная деталь композиции интерьера. Экпонаты были разной ценности, разного назначения, места изготовления. Что же, теперь время и место спросить! — Ты переслал список предметов, — Норберт Ленц откинулся назад и посмотрел в глаза собеседнику, — и мне сразу очень понравилась полнота информации. В самом деле, что в таком случае сообщают? Где украли, и сколько стоит. Ну ещё одну-две детали. Нет, всё было добросовестно подробно описано. «Мастер, техника, эпоха, история приобретения зкспоната музеем, история самого экспоната…» — Спасибо, дружище, — просветлел Хельго, — это была лично моя идея, всё собрать, что возможно. Его глаза удовлетворённо блеснули. — Вот видишь, мы с тобой друг другом довольны! — весело констатировал комиссар. — Хорошо, едем дальше. Все, с кем я по этому делу общался, задавались одним вопром. Как это удаётся так ловко долго безнаказанно лямзить? А я не стал раздумывать — как. Нет, я подумал — кому? Кому понадобилось всё это красть? Что за персонаж такой? — Стоп, почему ты решил, что это одно и тоже лицо? — остановил Ленца приятель. — Ну во-первых, почерк один и тот же. Ничего не сломано. Никаких следов. Вовсе не самый заметный или самый дорогой предмет в экспозиции. До инвентаризации вряд ли кто и заметит. Разве очень не повезёт. Ты, кстати, знаешь, как и кто обнаруживал недостачу? — Да примерно так всё и было. Замени только «не повезло» на «внезапно понадобилось», — начал свой рассказ Хельго Вагнер. — Вот смотри. Украли в Магдебурге богемский бокал алебастрового стекла — «Золотая вакханка». Роспись золотом, цветочный орнамент и алмазная гравировка. И однажды в Нюрнберге организовали выставку богемского стекла. Кинули клич по родственным музеям. Запросили стиль и эпоху. А этой «Вакханки» и не нашли! В другом месте, в Дрездене — черепаховый веер с перламутровой инкрустацией и акварель увели. В третьем — лайковые перчатки, вышитые жемчугом, и кинжал. И снова — «понадобилось». Для оперной постановки потребовался реквизит. Художник попросил разрешения поработать с оригиналом, чтобы сделать эскизы. Специалист по прикладному искусству хотел статью написать. Ну и инвентаризации, конечно, — ответил Вагнер. — Так не самый дорогой, говоришь? — помедлив, повторил он. Я так и думал. Для этого Нострадамусом быть не надо. А как у фрау Любке получилось? — Совсем просто! — махнул рукой Норберт Ленц. — Она человек увлечённый. Собрание знает отлично. У неё, знаешь, есть свои любимые вещи и свой индивидуальный подход. Это ведь музей интерьера. И она для посетителей и для себя лично время от времени меняет экспозицию. На этот раз она решила сделать стенд «Дамское оружие девятнадцатого века». Взяла каталог, заглянула в запасник, все углы обыскала! И — не — нашла! Она, бедная, мне говорит: «Этот кинжал перед моими глазами стоит. Он хранился рядом с моей любимой шкатулкой из янтаря с серебром. Я думаю, может у меня галюцинации начались? Нету! И место пустого совсем не видно». Стала она в списках копаться. Сначала в компьютере поискала. Тоже нету, словно и не было никогда! А потом — в старой-то картотеке — нашла! — Стой-стой! То есть, наш «профи», а я тоже думаю — это «профи», из компьютера информацию стёр? — Именно. Но самое интересное другое. Шкатулку помнишь? — Из янтаря с серебром? Конечно, а что? — Кинжал, который пропал, отличной старой работы Изящная вещь. Но шкатулка, выточенная из цельного куска кенигсбергского молочно-жёлтого янтаря в серебре, инкрустированная персидской бирюзой с крупным сапфиром на крышке редкого ультрамаринового оттенка… Шкатулка эта раз в десять ценнее! Много «ворабельней», чем кинжал! — Слушай, ты прямо поэт, Норберт! Ультрамариновый оттенок и молочно-жёлтый янтарь! Врочем, что удивляться. Достаточно твой антикварный письменный стол припомнить. Так значит, шкатулка на месте? — Точно, господин тайный советник! — взял под козырёк Ленц. Проство твой вор — фетишист. — Подожди, я тебе ещё расскажу. Испуганная бедняга Любке начала шерстить всё своё хозяйства. И снова недосчиталась кое-чего. Испарилась ещё вещица. Тут уже совсем непонятно. И это оказалось? — Молитвенник в сафьяновой обложке. Толстенький такой, небольшой, с золотым обрезом. Может, инкунабула22? — Ничего подобного. Самый что ни на есть обычный. Для своего времени, конечно. Дата выпуска — 1802 год. Стоит у букинистов пару сотен, не больше. — А кто ещё в курсе дела? — Ты понимаешь, она с неделю искала, не говоря никому. Снова в компьютере и опять в картотеке. Всё повторилось? — А то! На этот раз наша госпожа Любке побежала к директору. Но не застала. Он уехал в Берлин. Хельго Вагнер вытащил портсигар, зажигалку и поискал глазами пепельницу. Китайские бумажные фонарики под потолком заколебались от движений его руки и задели гроздь стеклянных колокольчиков, подвешенную рядом с аквариумом на позолоченном крючке. Раздался мелодичный звон, и комиссар рассмеялся. — Видишь, нас приветствуют китайские боги. Я смотрю, ты ещё своё зелье не бросил? — Нет, и я что-то пепельницы не вижу. — Теперь надо просить. Это они с курением боряться, но мирно. Спросишь — дадут, а нет — не предлагают. Да ты лучше ешь! — Значит, директора не оказалось? — вернул Нельго собеседника к теме разговора. — Отбыл в командировку. Она решила дождаться шефа, чтобы всё без спешки обсудить. И вдруг позавчера — зеркало Фебы. — Ах, вот оно что! Постой, я попробую восстановить ход событий. Наверно, она опять проверила вещи, просмотрела всю колекцию и не нашла чего-то ещё. — Не угадал, — сказал комиссар, — это была свежая кража. Видишь, теперь фрау Любке была всё время начеку. Она заметила исчезновение зеркала сразу, как пришла на работу. Это была деталь интерьера «Будуар Курфюрстины». Тут уж фрау Любке до директора дозвонилась и приход к нам согласовала. — Что, неужели прямо с самого видного места умыкнули? Редкая наглость. Да и из мозаики выпадает, — удивился Хельго. — Нет-нет! Всё было, как всегда, очень тонко. На туалетном столике лежали мелкие вещицы. Сам столик такой овальный, и сверху много всего. — Вор что, всё слегка подвинул, чтоб закрыть пустое пространство? — И снова нет. Сделано было ещё лучше. Зеркало это ручное. Ценная вещь, поскольку редкость. Любке фотографию принесла. Но не о том сейчас речь. Так вот, вместо, понимаешь, вместо(!) него поставили пудреницу «Роза Шираза». — Что поставили? Роза — чего? — переспросил Хельго и, наконец, закурил. — А, да не важно. Это не относится к делу. Знаешь, я этого «друга», «профи», про себя назвал — Крыс. Так он что удумал! Из запасников взял замену и поставил просто на столик. По размеру — похожа. Назначение подходит. В глаза не бросается абсолютно. — А стоимость? Если опять дороже… Правда дороже, что ли? — повысил голос Вагнер. Он потянулся к пепельнице стряхнуть пепел, его локоть стукнулся о стекло аквариума. Рыбы тотчас заволновались. Они задвигались сначала плавно, затем быстрей. Их бело-розовее рыльца то появлялись на поверхности воды, то тыкались в точку удара, явно ожидая кормёшки. — Смотри, животные хотят есть. Я, верно, подал условный сигнал. — Какие же это животные, Хельго? Это рыбы. — А, настал и на моей улице праздник. Рыбы — тоже животные. Вот мы вас как — знатоков прикладного искуства! В систематике ты не очень! Постой, ты меня сбил. Эта самая «роза» тоже дороже была? — Не сомневайся! Я тебе уже говорил — зеркало редкое. Металлическое полированное зеркало тех времён, когда ртутной амальгаммы ещё не знали. — А из чего? — Оно полированной бронзы, оправленной в слоновую кость. Античный рельеф на обратной стороне. Однако, как я уже сказал, это вещь старинная. Тем и ценна, а скорей — интересна. Комиссар посмотрел на собеседника, выдержал паузу как заправский рассказчик, и с видимым удовольствием приступил к изюминке повествования. — Пудреница, как ты правильно догадался, много дороже. Она поступила из коллекции «Turn und Taxis». Была изготовлена лишь в 1915 году. Но из литого червонного золота с дивной камеей на крышке и бриллиантовой монограммой. — Хорошо, убедил. Действует одно и то же лицо или, вернее, лица. В одиночку такое трудно организовать. Посмотри, какие разные вещи. Назначение, изготовление, ценность, время и место… Два твоих последних примера подтвердили всю эту страность. Понимаешь, и я над этим думал и пытался выделить общий признак. В самом деле, кто и почему вообще станет воровать в музеях? Если это не «Алмаз Раджи», не Леонардо, не Миро или Сезанн. НЕ так легко реализовать! — С одной стороны, ты прав. С длугой же… Если это не Лувр, Британский музей или наша Пинакотека, то, пожалуй, и банальный ворюга. Почему нет? Скромный музей не осилит дорогую защиту. А располагать может очень многим. Украсть, чтобы просто продать поскорей! А вещи попроще, проще и толкнуть. Банальный ворюга — это во-первых. А во-вторых, коллекционер или — по заказу — для него! И что? Да ни то — ни другое не пляшет! — Совершенно с тобой согласен, — быстро отозвался Вагнер и продолжил. — Я давно догадывался. Но только теперь… Последние случаи не оставляют сомнений. Наглядней некуда. До сих пор можно было спорить, почему взяли этот предмет? Может удобно лежит? А другой? Да понравился, и всё. Ну по-неопытности. Бывает! — Или мания у него такая, — добавил комиссар.