Валя Попова, на лице которой попеременно сменялись выражения растерянности, удивления, недоверия и робкого узнавания, вдруг поставила свою расхристанную сумку на пол, лицо её исказилось, а изо рта вырвался судорожный не то вздох, не то всхлип: — Катюша-а-а-а, — застонала она. Горе-то какое! Вот к тебе пришла. Ой, да к кому же я с этим пойду? Кто поймёт? Ты я и Саша ещё. Я не знаю, где Саша, вот я и к тебе-е-е-е! Она уже рыдала не на шутку, полные плечи её тряслись, и безвкусная штукатурка совершенно не скрывала гримасы настоящего горя и боли в её глазах. Катя, побледневшая и встревоженная, моментально поняла, что надо вмешаться. Она закрыла входную дверь, обняла Валю за плечи и повела на кухню. — Ты мне сейчас всё расскажешь, слышишь, Плюша? Ну не реви, ну не надо, моя хорошая. Вот ты водички выпей и подыши… И ещё подыши… Отлично. Ты что, закурить хочешь? У меня раковина вместо пепельницы. Смотри, какая красивая! Это с Тихого океана. Ну вот и хорошо! Валентина вытащила зажигалку и, всё ещё всхлипывая, сказала невпопад: — Какая у тебя пепельница чистая! Прямо блестит. Таких не бывает. — Всё, Валечка, ты уже за горой. Рассказывай. — За какой за горой? — Э, да не обращай внимания. Это жаргон. Реаниматологи так говорят, если пациент выкарабкался. Постой, да ты у нас вроде медсестра. Не слышала, что ли? — Не слышала, Катюша. В амбулатории я, — всхлипнула Валя, — да и ты, вижу, не слышала. Ты сядь. Они разговаривали уже часа два. Валя курила, вскакивала, садилась и то возбуждённо, то горестно повторяла: — Застрелили. Застрелили его! Не будет уже никогда. И где-то у чёрта на куличиках. Кать? Ты хоть была на Искии этой? Это хоть что? Египет? Это арабы его? Ох, а почему Сонька только мне позвонила? Вы же подруги были? Это мы вот с тобой… — Слушай, Валюша, — Катя посмотрела на одноклассницу сухими блестящими глазами, — ты и я ни в школе, ни после школы, правда, не дружили. Но это наша с тобой жизнь. Наша большая любовь. Давай мы вместе, знаешь… ну может, не сейчас, позже… всё что сумеем, вспомним. Друг другу расскажем. Может, запишем, даже? Ты говоришь, где Постникова, не знаешь. Нет уже больше Саши! И вот теперь Андрей. В сорок шесть лет… Я Петьке почти ничего не рассказывала. А он знать хотел. Очень. Он имеет право знать про своего папу. Просто мне это всё так тяжело было! Ну что объяснишь ребёнку? Да и подростку тоже… А теперь я должна. Он хочет самого себя понять. Он ведь не только из меня, но и из него тоже сделан… Она, раскрасневшись от волнения и ломая пальцами случайно подвернувшуюся под руку сигарету, не смотрела на собеседницу, которая безуспешно пыталась что-то сказать. Наконец, Плюша-Валюша открыла рот, зажмурила глаза, и её пронзительный высокий голос тут же перекрыл взволнованный монолог хозяйки дома. — Катерина, мать твою!!! Какой Петька? Какой папа? Дак ты что ж? — Валь, — изумлённо вскинула глаза Катя, — мы, конечно, с тобой четверть века уж не встречались. Только… Неужели не знаешь? Так-таки никто не сказал? Но Валентина молчала, полу открыв рот, и смотрела через плечо Кати выше на стенку. Катя, не оборачиваясь, тут же поняла, куда. — Ну да, — вдруг улыбнулась она, сняла большую фотографию двадцатилетней давности и поглядела на две смеющиеся мордашки молоденькой аспирантки, недавно окончившей ординатуру, Катюши Сарьян и её кудрявого рыжего малыша, — а это он. Петр Андреевич Синица. Наш сын! Глава 9 «Люблю этот аэропорт — думал Кирилл, — с тех самых пор люблю.» Он вспомнил, как летели они втроём впервые из Москвы в Мюнхен. Совершенно легально, но почти без Денег. Как Саша растерянно оглядывалась, крепко держа за руку двенадцатилетнюю Лизку, и стеснялась говорить по-немецки. Как стояли на бесконечной движущейся ленте эскалатора со своим, одним на всех, чемоданом и тяжелыми коробками с компьютером. Аэропорт сиял. Панели, отделанные красным и серым пластиком, светильники, кафе, ресторанчики и витрины дорогих международных магазинов проплывали мимо. Надо было как-то найти дорогу на Нюрнберг. Саша, сама уже вполне прилично говорившая, с трудом преодолевала застенчивость. Она правильно задавала вопрос и не понимала ответа. Что толку, что она, грамотно составляла фразу и пристойно произносила? Её собеседники, не ограниченные запасом слов родимых учебников, отвечали, как бог на душу положит. И Саша решилась: — Лизочек, — сказала она, — делать нечего. Ты говоришь по-английски точно лучше папы. Давай попробуем, малыш. Да, он всё хорошо помнил. Это было вот здесь. Два больших лифта с дверцами, открывающимися на обе стороны, бесшумно опускали пассажиров и грузы на платформу «S-Bahn»7 и уносили их вверх к выходам на лётное поле. Рядом стоял служащий в форме. Лиза помолчала, распушилась как воробушек на морозе и чётко произнесла по-английски: — Скажите пожалуйста, как нам лучше доехать до Нюрнберга? После этого уже объяснялась только она. — С тех прошло десять лет, — вздохнул Бисер, доставая билет. Я гражданин Германии, вдовец, Саши нет, Лиза совсем большая. Она, кстати, хотела, чтобы я на «Lufthansa» летел. Но уж очень рейс неудобный. Английская компания «Germania» — вообще тоже неплохо, но опять же, в пять вставать не хотелось. — Спасибо, Вальтер, — обратился Кирилл к своему сотруднику, который доставил его к самолёту на служебной, красной как грудка снегиря, «Ауди», и сейчас провожал до «границы». — Это уже «Аэрофлот». Да, ты побудь только, пока меня здесь обыскивать будут. Я, если что, отдам тебе пару дуэльных пистолетов. Нет, серьёзно! Взлёта не жди. Они крепко пожали друг другу руку, и Вальтер сердечно сказал: — Желаю удачи, шеф. Я Вам буду позванивать насчёт «Форума», если что не так. Не возражаете? — Только не очень часто. Занят буду. Слушайтесь там Метцгера. Он же начинающий заместитель. — Есть, шеф! Счастливого пути. Кирилл махнул рукой, подошёл к окошку контроля и выложил оба паспорта: красный российский с красивым золотым орлом и скромный небольшой Personalausweis,8 запаянный в прозрачный «пуленепробиваемый» пластик. Ещё несколько шагов — и он пересёк границу Федеративной республики Германии. Глава 10 «Противный городишко, — думал Ден, — облупленный какой-то. Как там сказал Алекс, ФОрио или ФорИо?» Он шёл, не торопясь, между виноградниками мимо стен, сложенных из зеленоватого туфа. Остров со всеми его красотами: гроты, пещеры и живописные равнины, его совсем не интересовали. До встречи осталось полчаса. Ден поднялся по склону, нырнул в терракотовую арку, увитую лианами, и, миновав несколько стоящих на отшибе домов, углубился в переулки. Ему попадались на пути небольшие церковки, магазинчики и кафешки. Из-за высоких стен, правду, довольно обшарпанных домишек звучали иногда смех и детские голоса. Один раз он услышал довольно стройное пение, и сразу пахнуло раздражающим обоняние запахом запечённых с сыром и чесноком моллюсков и паприки. Тем временем серовато-белая мозаика средиземноморских особнячков с арабскими завитушками, садов, кактусов, агав и душистых пиний наконец закончилась. «Вот она, площадь. Короче. Лучше бы Алекса снаружи подождать» — сомневался Ден, переминаясь с ноги на ногу и глядя на заманчиво освещенную огнями тратторию. «А вдруг не придёт? Ни фига, Деньги у меня есть, паспорт в порядке. Просто позвоню Мерину и рвану в Москву. Да что, в самом деле? One ticket to Moscow please! Это я тоже сумею. Это все понимают. Ну да, сначала на пароме до Неаполя. А это как будет? Napoli? Вот Алекс, собака, всюду как рыба в воде. Итальянского он не знает, но по-английски любо-дорого чешет, и вроде, по-французски… Я, конечно, как всякий гонщик, раз карту увижу, и порядок. Вот и островок этот тоже. Неделю здесь прожили, только по ночам выходили, а я с завязанными глазами здесь теперь каждую хибару найду. Но названия Бухта Молино! Пляж Сан Пьетро! Или вот ещё — виа Рома! Эти почему-то запомнил и баста. И ведь не понимаю ни бельмеса. По-итальянски ни в зуб ногой и по-буржуйски такой же хрен. Тут, правда, английский народ тоже не очень рубит, если не на вокзале или в банке. В ресторане даже, и то не всегда.» От нечего делать он обошёл тратторию вокруг и остановился у открытого окна. Высокий олеандр в кадке скрывал его небольшую крепко сбитую фигуру спортсмена от нескромных взглядов прохожих. Из задумчивости его вывел знакомый голос: — Quanto costa? Questo e' troppo caro!9 Гад буду, если это не… Нет, видно, просто похоже. Чёрт, померещилось. Точно. Ден посмотрел на часы. Было без четверти семь. В это время вслед за женскими и мужскими темпераментными тирадами после очередного «Prego, prego signore!»10 тот же голос продолжил: Questo mi piace, grazie.11 Маленький крепыш в красной майке и защитного цвета брюках проскользнул между стеной и пирамидальной «вазой» с олеандром и, стараясь держаться за цветущими ветвями, осторожно заглянул в окно. Перед ним наискосок виднелась зала, наполовину заполненная гостями. В глубине помещения на стойку бара опиралась немолодая полная женщина. Рядом орудовал худенький паренёк лет восемнадцати. Перед ними вполоборота к окну в тени колонны стоял высокий стройный молодой мужчина в белой рубашке с короткими рукавами, оттенявшей его светло-шоколадную кожу. Все трое болтали живо по-итальянски. Мужчина повернулся, и последние сомнения Дена рассеялись. Это был Алекс. Из открытых окон траттории зазвучала музыка, и Ден очнулся. Он подался назад, оглянулся, вышел из-за своего душистого укрытия и спокойным шагом направился к открытым дверям. Алекс уже успел устроиться за столиком на двоих у левой стенки. Увидев товарища, он встал, заулыбался и помахал рукой. Ден подошёл, кивнул и сел, не говоря ни слова. Мулат встретил его напряжённый вопросительный взгляд, едва заметно поднял брови, однако не подал виду: — Что заказывать будем? — довольно громко осведомился он. — Ты, я смотрю, на русский перешёл, — с иронией прищурился Ден. — А то! Теперь только по-русски! — не заметив подвоха, снова оскалил в сверкающей улыбке зубы собеседник. В зале стоял полумрак, но и в неверном свете свечей было видно, что мулат много моложе своего напарника. Он был оживлён, вернее, взвинчен. Ему не сиделось на месте. Молчать он во всяком случае не мог. — Давай, кореш, сейчас хоть пожрём, как люди! Он развернул меню, напечатанное, как это принято в курортных местах, на нескольких языках. — Если ты пиццу хочешь, тут есть. Вот, например, эта поинтересней: «маринара» — матросская, или «куатростаджионе» — четырёх времен года. 11 Ну «кальцоне» нас не удивишь, ага — «кон ла скаролла», то есть с диким салатом, а? — Да неохота пиццу. Дома надоела. — О, ну тогда смотри. На закуску можно анчоусы взять или такие маленькие маринованные рыбки — алюцце. Их на побережье ловят. И к ним салат Капрезе. Или нет, баклажаны с грибами и пармезаном. А как ты насчёт супа? — Не много ли? — сдержанно и недружелюбно отозвался Ден. — А чё? Мы не спешим, и я приглашаю. Гляди тут какая штука есть — акуа пацца — безумная вода. Этот бульон с чесноком, оливковым маслом и жареными помидорами, — увлечённо повествовал Алекс. — А сам ты что будешь? — Я? Обязательно суп, вернее уху. У тебя сверху на пятой странице стоит «дзуппа ди пеше», уха по-итальянски из рыбы и моллюсков! — Алекс зацокал языком. — А какая здесь рыба? — Чаще всего морской петух и окунь. Слушай, давай всяких морских зверей закажем: мидий, кальмаров, осьминогов, креветок! — Постой-ка, — прервал Ден эту кулинарную арию, — а мясо есть у них? — А как же. Кролик по-охотничьи — конильо алла каччиатора. — Идёт. А то пицца, пицца… Вот эту ушастую пиццу хочу. И красного вина мне возьми.