– Нет, я сам. – Он поставил упавшие бутылки на место. – Я тут уронил… – Ничего, я поставлю. Человек извинился, откланялся и ушёл. – Слава богу, – сказала Ирен. – Аж жалко его, – вздохнул Фабьен. – Официантка, – крикнул кто-то из-за стола, – почему пиво тёплое? – Почему это происходит со мной, – ворчала Ирен, направляясь к недовольному посетителю. Тот, уткнувшись в меню, пододвинул к ней пиво. Ирен потрогала кружку. – Оно ледяное… – сказала она. – Вы уверены, мадам Лоран? – спросил посетитель. Ирен вздрогнула от этого голоса. Посетитель медленно опустил меню. Чёрные смеющиеся глаза смотрели на неё. – Как поживаете? – Он заулыбался редкими короткими зубами. Ирен не сводила взгляда с этого взлохмаченного, дурнопахнущего человека. – А, это ты, – как-то грустно сказала она. – Я, – он почесал затылок и цыкнул. – Болит, знаете ли, старый шрам на погоду, сегодня ветра`… – Ветра́, – сказала Ирен. – А вам идёт эта форма, – он еле сдержал подступающий смех, – вы будто в ней родились. – Будете ещё что-то заказывать? – спросила она. – Пиво поменяйте, тёплое, – сказал человек и ещё раз подмигнул ей хитрющим глазом. 9 глава Мой дорогой Андре, я хочу предостеречь тебя от того, что неизбежно случится. Если не случилось уже. Почему неизбежно? Потому что отговаривать тебя бесполезно. Всё, о чём ты написал мне в письме, заставило шевелиться все волосы на моей и без того обезумевшей голове. Да, я стар, это так быстро приходит: беспомощность, беспринципность, безнадёжность, без ножа, я ем теперь стейки без ножа, Андре, просто насаживаю их на вилку и ем. И мне всё равно, что обо мне подумают, хотя все, кто вокруг меня, уже разучились думать. Они, как малые дети, всему учатся заново – собирают пирамидки из фигур, раскладывают пазлы, вспоминают, как играть в пасьянс, чтобы утром опять всё забыть. Я в доме престарелых, в очереди на тот свет; ты тоже в очереди, Андре, но твоя очередь ещё далеко, и потому ты не понимаешь этого. Как и не понимаешь того, что творишь. Послушай старика, я был твоим учителем и куратором, ты был единственной надеждой на курсе, хотя так оно и бывает всегда. Тот, кто лучше других, либо сходит с ума, либо превращается в монстра. Умерь своего монстра, сынок, не гневи Бога, ты поморщился сейчас, я знаю. – Андре будто слышал, как смеется профессор, словно тот стоял сейчас перед ним. – Ну прости меня, старика; да, теперь и я в него верю, я теперь тоже в секте. Ты слышишь, как смеётся твой старик, смешно, правда? Из учёного в проповедники… И тебе, знаю, тоже смешно. У меня даже книга их есть. Здесь у всех она есть – входит, так сказать, в дорожный набор. В дорожный набор на тот свет. Белые тапки, халат и Библия – вот что в итоге нужно, а не стопки старых журналов с хвалебными статьями о себе. Сколько их было, да, Андре, этих статей? Даже ты обо мне писал свою курсовую. Помнишь? Но знаешь, что я чувствовал тогда? Я чувствовал себя мёртвым при жизни; да-да, именно так чувствуют себя те, кого пытаются заживо увековечить. Не стремись к тому, мой мальчик, ничего хорошего в том нет. Тебе придётся конкурировать с мертвецами, с гениями всех времён. Нелегко обогнать призраков, они проходят сквозь стены… О чём это я? Ах да, я чувствовал себя почти мёртвым при жизни, но теперь я жив при почти что смерти… Парадокс. Нет амбиций – нет боли, только тишина и покой. Здесь так спокойно, Андре… Навести меня, как будешь в городе, я надеюсь, ты скоро будешь. То, что ты намерен сделать, не укладывается в голове, даже в моей, даже ради науки, к чёрту науку… Ты сгниёшь в тюрьме! Одумайся, Андре, это не то, чего… В дверь постучались. Доктор Андре Бёрк положил письмо в нагрудный карман. – Месье Бёрк? – В кабинет вошёл невысокий мужчина со взглядом, выражающим то ли смущение, то ли сожаление, то ли желание провалиться в подпол. – Говорите уже, – выпалил Андре, зная, что скажет этот раскрасневшийся человек. Вошедший достал из-за спины распечатанный конверт из плотной почтовой бумаги и передал его доктору. Тот смотрел на тонкий конверт и уже знал, что в нём. Все отказы приходят в тонких конвертах. Согласие, как правило, присылают уже с договором, а тут… Он разорвал письмо и выбросил его в корзину. – Они сказали, – мямлил вошедший, – они сказали, что нет доказательной базы, месье. Что, даже если все лабораторные исследования будут иметь положительный результат, выдвинуть ваш препарат на рынок без практической доказательной базы они не могут. Он якобы слишком сырой. Нужны добровольцы… Но вы сами понимаете, что это почти невозможно. – Это полнейший бред! – Бёрк всплеснул руками. – Что они хотят этим сказать, что я шарлатан? – Он раскраснелся. – Я три года потратил на этот препарат, ещё год провозился с мышами… – С крысами, сэр. – Не важно! Я три года возился с этими тварями, спал в лаборатории, да я жил здесь… Никто, слышите меня, никто не может говорить мне, что препарат не имеет доказательной базы! – Нет достаточных клинических испытаний, месье Бёрк. В соответствии с регламентом нужны испытуемые, и если б ещё среди взрослых… – Да плевал я на регламент! Мне не нужны взрослые добровольцы; я взрослых хоть завтра найду, и они это прекрасно понимают! – Детей вам, то есть нам… детей нам никто не даст. – Если б они только поняли… – Он подошёл ближе к старшему лаборанту. – …если бы они только знали, чего лишится медицина, чего лишатся они сами… Это же миллионы, сотни миллионов, а если минздрав включит препарат в рекомендуемый перечень… – Они сказали, что не могут рисковать. Так и написали, сэр: «Слишком большие риски». Они боятся судов. – А послать ко всем чертям годы моих трудов, годы трудов всей команды они не боятся? Лаборант замялся и ещё ниже склонил голову. – Что опять? – Профессор смотрел на него. – Они распускают вашу группу, месье. – У меня забирают людей? – Со следующего месяца они будут работать на других проектах. Мы разрабатываем новое лекарство от бессонницы… – От бессонницы? – завопил доктор. – И ещё одно от дерматита… – От дерматита? – Бёрк почти охрип. – Нужны люди. Вы взяли слишком много людей, университету не хватает рук… – Университету не хватает мозгов! Они хоть понимают, что делают? Я пытаюсь перевернуть представление о сложнейшем врождённом недуге, я пытаюсь поставить детей на ноги, а они лечат дерматит?! – Они полагают, это безопасно – лечить дерматит. И побочных эффектов там практически нет, кроме повторного дерматита… В углу кабинета доктора в одной из трёх клеток запищала белая крыса. – Кстати, про этих, как вы выразились, тварей, – не поднимая взгляда с пола, продолжил лаборант, – на вас накатали жалобу защитники животных… – Что? Вы издеваетесь надо мной? – Доктор Бёрк рухнул в кресло, опрокинул голову и закрыл лицо руками. – Я – нет, месье, я не посмел бы… – заикался старший лаборант. В свои пятьдесят три года он был всего лишь лаборантом, и его всё устраивало. Доктор Бёрк всегда завидовал таким людям, как месье Элиассон, бесцельным и бесхарактерным. – Они говорят, – продолжил, заикаясь, лаборант, – они выдвигают обвинения… – Кто «они»? – Правозащитники, месье. – Ах, да… – Они говорят, мы издеваемся над животными. – Я стою на пороге великого открытия, а им жаль каких-то крыс? – После того как в своём интервью вы рассказали о методе работы, о том, что специально парализуете их… – Я делаю это ради людей! Доктор Бёрк врал, и сам знал об этом – никогда он не думал о людях, никогда не хотел никому помочь. Однако то, что впоследствии ему понадобится доказать свою теорию на реальных подопытных, он понимал. Но кто же на такое согласится? Поэтому доктор пошёл на то, на что пошёл. Он покажет этим идиотам, кто есть кто. Единственный человек, чьей поддержки он ждал, чьё мнение для него хоть что-то да значило, был в пансионе для душевнобольных. А скоро он и ему не сможет написать. Андре Бёрк нащупал в кармане письмо, которое не дочитал, когда вошёл этот Майлз, похлопал себя по карману, вздохнул и недвусмысленно посмотрел на лаборанта. – Я, наверное, пойду, – раскланялся тот, пятясь спиной к двери. – Идите-идите, – отмахнулся от него профессор. – Я думаю, вы ещё возьмёте своё, сэр, всё ещё будет… Больше всего доктор Бёрк ненавидел жалость к себе, тем более от тех, кто этой жалости заслуживал больше, чем он сам. – Идите, Майлз, вы свободны. Майлз Элиассон ещё долго кивал, ища дверную ручку за спиной. Дверь наконец захлопнулась. За ней выдохнули, и так громко, что доктор понял – их неприязнь к друг другу была взаимной.