Люсинда ещё раз проверила дверь и все замки. Месяц назад Юбер установил новый. Хозяин так нервничал, что пришлось съездить в город и купить ещё одну задвижку. Как они теперь без Юбера? Тусклый свет керосиновой лампы дрожал в тёмной передней, Люсинда не поднимала головы. Хозяева разошлись по своим спальням и, наверное, уже видели третий сон, а она всё ходила по дому и никак не могла заснуть. Ей казалось, не отпусти она сейчас этот день, не перейди в другой, так всё ещё можно будет вернуть. Вот сейчас постучится Юбер и скажет, что этого не было. Ничего не было. Что никто в него не стрелял, что не истекал он кровью и не тащили они его тело через этот проклятый лес. Пройдёт на кухню и сядет за стол в грязных ботинках, воняя конюшней. Придёт месье Лоран и начнёт на него кричать. А Юбер рассмеётся, как раньше, прямо ему в лицо… Люсинда растёрла ладонью грудь; что-то щемящее засело меж рёбер и тянуло вниз. Она сдавила подступающие рыдания и, спотыкаясь на каждом шагу, не чувствуя пола, не видя стен, пошла к себе, в свою каморку. Нет, всё это было… И выстрел, и деревянный ящик, и засыпающая его земля. Чёрная, холодная земля. И молчание, такое же холодное… никто не сказал ни слова на обратном пути. Люсинда вздрогнула, сняла с плеч вязаную кофту, сбросила тапки и залезла под одеяло. – Спи спокойно, Юбер, – сказала она и накрылась с головой. Фабьен стоял у окна своей спальни и смотрел в полнолунное небо, в лес, пугающий завывающим стоном, будто ветры спутались в кронах и никак не могли разойтись. Чёрные пятна сидели на ветках, гнездовались перед зимой. Предзимний пронзающий холод пробрал его до костей. «Отчего же так холодно?» – думал Фабьен. Он накинул махровый халат, но от того продрог ещё больше. – Ты зачем меня выгнал, Фабьен? – послышалось за спиной. Месье Лоран обернулся – никого. – Юбер? – спросил он. – Юбер, дорогой, это ты? Никто ему не ответил. Он зажёг почерневшую лампу – в дверях стояла сутулая тень. Месье Лоран смотрел на неё, на тень, что стала Юбером; потянулся к ней, но тут же отпрянул. Стыд и ярость сковали горло. – Я же не знал, Юбер, – мямлил месье Лоран; он достал белый платок и высморкал в него всё, что было. – Если б я знал, если б знал, что всё так случится… Я думал, он блефует, все так думали. Я не хотел тебя хоронить. Тень сгорбилась, затряслась и потёрла нос. Фабьен выключил лампу; тень его тоже исчезла, как и голос Юбера, что говорил в нём. Он скрипнул кроватью, снял белые гольфы и провалился в давнишний след перин. Лицо Юбера перед казнью никак не выходило у него из головы. Конюх смотрел на Фабьена, будто вопрошая, за что тот так с ним. Не за то ли, что он принёс Ребекку, не за то ли, что нашёл полумёртвого Жоэля, а потом мчался за противоядием в город, не за то ли, что спас его самого… Фабьен зарылся лицом в подушку и задрожал всем своим грузным телом. Он стонал и вздыхал, сотрясаясь от плача, переходившего в смех, и так по кругу. Сердце старика защемило, свело судорогой руку; он схватился за горло и обомлел… Перед ним – вот таким, каким был, маленьким и беззащитным – стоял прежний Жоэль. В тех же шортах, в той же рубашке, с той же светлой улыбкой на безгрешном лице. Он потянулся к Фабьену и тихо дотронулся до него. – Ты не виноват, – сказал мальчик и погладил отца по щеке, – не плачь. Фабьен закрыл от страха глаза, вытер слёзы, а когда вновь открыл, не увидел уже никого. Ребекка стояла у постели Жоэля и смотрела на брата. Тот спал так спокойно, будто ничего не тревожило его. В тот день, когда несчастный Юбер принёс мальчика, она сама возвращалась в лес. Выбежала из дома через час после того, как вернулась. Ходила по комнате, смотрела в окно, но сколько ни вглядывалась в эту темень ветвей, Жоэль не возвращался. Тогда Ребекка вышла из дома так же незаметно, как и в первый раз; на неё никто не смотрел. Она побежала в лес, к тому самому месту, к тому кусту высокого папоротника, в который завела брата, но Жоэля там уже не было. Его не было и в ста метрах от него, его не было ни за одним деревом, ни в каких зарослях, он не откликался, не издал ни звука, он будто исчез. Около двух часов Ребекка бродила по лесу, ноги её еле плелись. Когда же она вернулась обратно, в доме уже была паника. Ирен кричала и звала Жоэля, поднялась наверх, потом прибежал Юбер… Всё было как в тумане. Ребекка только плакала и плакала, боясь признаться, в какой стороне проклятого леса оставила его. Если б не Юбер, может, она и не увидела бы больше брата. Было уже далеко за полночь, когда Ребекка оторвала себя от мучительных, разрывающих память воспоминаний. Она припала к постели Жоэля, положила голову ему на грудь и тяжело вздохнула. Жоэль вздрогнул и открыл глаза. Ребекка включила лампу и посмотрела на брата. Ей показалось, что он смотрел на неё каким-то детским, но осмысленным взглядом. Ребекка погладила его по волосам. – Жоэль, – произнесла она дрожащим шёпотом, – Жоэль, ты слышишь меня? Мальчик моргнул так, как не моргал раньше – долго, с паузой, – и, казалось, даже улыбнулся. Да, он улыбался уголками губ, а после моргнул ей снова. Ребекка вскрикнула и закрыла рот рукой. Только бы не спугнуть… «Только не напугай его», – заклинала она себя, гладя брата по рукам, целуя его горящие щёки. – Ты вернулся, вернулся, – шептала Ребекка. – Прости меня, Жоэль, это я виновата во всём. В темноте полуночной комнаты нервно дрожал фитиль, играя замысловатыми тенями на высоком потолке. – Я никому не скажу, – еле слышно сказал Жоэль. Ирен Лоран не считала себя виноватой в смерти Юбера. – Этот конюх сам виноват, – ворочалась она в измятой постели. – Никто не просил его гулять в лесу. Во всём виноват Фабьен, как и тогда с Жоэлем, во всём был виноват только он. Перед сном Ирен хотела заглянуть к сыну, но так и не зашла. Она редко к нему заходила – только в те разы, когда он кричал; немного было таких дней. Жоэль напоминал ей о страшном, возвращая в тот вечер, в тот день, который она пыталась забыть. Ирен смотрела в пустую стену, в ветвистые тёмные тени на ней; они шевелились, сплетаясь ветвями, пугая и будто зовя за собой. Уже хотела погасить трескучую лампу, как тёмная стена перед ней разверзлась, показав и людей, и залу, и былую роскошь тех дней. Вальс играл переливистыми минорами, люстры – огнями, люди – ужимками перетянутых тел. – Какой у него слух, – сказала старая тётка Кларис, когда Жоэль вышел из-за фортепиано. – На него вся надежда… – Ирен любовалась сыном. – И в кого он такой одарённый? – Всё в меня, Кларис, всё в меня… Жоэль подошёл к матери и взял её за руку. – Что такое, mon cher? – не опуская на сына взгляда, спросила Ирен. – Я хочу поиграть, а мне не с кем… – сказал он. – Ох, кому же нужны эти детские игры, мой мальчик… – Старая тётка Кларис направила на него пенсне. – Вам нужно учить нотную грамоту, мой дорогой, вам нужно больше заниматься. – Я и так всё могу, – надулся Жоэль. – Ах, дети, – засмеялась Кларис, – как они милы и наивны… – Но мне скучно, – он топнул ножкой. – Иди к отцу, – Ирен отпустила его руку, – он где-то там, – она указала бокалом наверх, – где-то там у себя. Мальчик отпустил руку матери, постоял ещё немного и ушёл. – …Нет! – закричала Ирен и закрыла лицо руками. Зала вновь стала стеной, заточив в себе и гостей, и Жоэля, и тот бесконечный день. Люсинда уже засыпала, когда услышала невнятное ржание, быстрое цоканье и скрип колёс. Кто-то был возле дома, кто-то приехал к ним. «Это опять они, – поняла Люсинда. – Они не успокоятся, пока не получат дом. – Она встала с кровати. – Им мало смерти Юбера, мало нашего страха…» Вдела ноги в домашние тапки, накинула вязаную кофту и вышла из своей конуры. Наверху заскрипела лестница. Люсинда вздрогнула и обернулась. Месье Лоран, прижимаясь к перилам, боком спускался по скрипучим ступеням. – Кто там, Люсинда? – спросил он. – Откуда ж мне знать, – служанка покосилась на него, – я сама только что встала. – Дверь закрыта? – Он перешёл на шёпот. – Закрыта. – На все замки? – На все… – Что происходит? – Из комнаты показалась Ирен. Глаза её были красные, губы тряслись. – Приехал кто-то, – съёжилась Люсинда. – Так откройте, – приказала мадам. – Ты с ума сошла, – брызгал слюной Фабьен, – они же убьют нас всех! – Ну и пусть! – она всплеснула руками. – Пусть убивают. Я устала бояться, я устала стыдиться, я не могу так жить! Она толкнула мужа, проходя быстрым шагом мимо него на лестнице. – Что ты такое говоришь!.. – Фабьен подбежал к жене, уже щёлкавшей всеми замками. – Там опять стреляют? – Сверху показалась Ребекка. – Пока нет, – Люсинда куталась в кофту. – Вы не поверите, там Жоэль… – Ребекка задохнулась от счастья. – Подожди, подожди, дочка, – замахал на неё Фабьен, – твоя мать, похоже, вовсе спятила… Перестань открывать эту чёртову дверь! Он защёлкал всеми замками, которые успела открыть Ирен. – Это ты совсем спятил, Фабьен! – жена била его по рукам. – Это мы здесь все спятили, и уже давно, с того самого дня! – Не на-чи-най! – он схватился за голову. – Сколько ж можно… Нет, и вправду лучше умереть. – Снова открыл все замки и задвижки. – Ну что, может, первая выйдешь? Ирен, не моргнув глазом, вышла во двор; за ней мелким шагом вышел Фабьен. Лес гудел сильным ветром, ставни бились о дом; ничего, кроме темени, только ночь и чье-то дыхание.