«Это не наш дом, это дом Божий, и мы не вправе закрывать его». Это не они, это их закрыли, догадался Жоэль. Голова его разболелась, он стал колотить по двери. Дёргал деревянную ручку и бил по двери ногами, но никто не подходил. Они всё ещё спят… Он хотел было крикнуть, но и этого сделать не смог. Ни звука не вышло. Мысли спутались, голова разболелась, отдавая в стучащих висках. Жоэль, пошатываясь, пошёл к колокольне. Никогда ещё раньше он не заходил в эту дверь. Запрокинул голову и увидел звонницу. Как же высоко, испугался Жоэль; голова закружилась, он пошатнулся, но устоял. Переступая неуверенным шагом, дошёл до высокой башни. Этот колокол всегда его пугал, с самого детства. С того самого дня, когда он впервые его услышал. Пожар надвигался всё ближе. В конюшне волновалась лошадь, фырчала, била копытом, порывалась бежать. Жоэль открыл дверь белой башни. Внутри уже пахло пожаром. Бесконечная чугунная лестница серпантином бежала наверх. И Жоэль побежал за ней. Грохот старых чугунных ступеней разносился по всей колокольне, застревая в больной голове. Он не видел ни перил, ни ступеней; он опять уходил от себя, покидая и себя и реальность. Колокол уже виднелся в проёме, через почерневший туман сияли его золотые блики. Это не туман, испугался Жоэль, это ветер принёс столбы дыма. Он закашлялся, схватился за горло, отшатнулся и сел на ступень. Он не видел себя, не видел часовни – только темень, и он в темноте. Я очнулся на последнем пролёте – пахло дымом и приторной гарью, – посмотрел наверх и не понял, как прошёл это всё. Больше сотни железных ступеней стремительно убегали вниз. Голова всё так же трещала, разрывая череп и нервы, убивая меня изнутри. Я поднялся, держась за перила, – и вот я уже наверху, стою посреди колокольни, и колокол передо мной. Я смотрю в его тёмную бездну – и не верю, что вижу его. Моя боль, моя жизнь и проклятие… Из самого его центра свисал плетёный трос; я схватил его, потянул на себя и раскачал тяжёлое било. По небу разнёсся медный звон, будя всех, кто его слышал. В заброшенной церкви загорелся тусклый свет. Я не думал, что там кто-то есть… Из окна, в одной лишь сорочке, на меня кто-то смотрел. Это она! Моя Маргарет! Мария-Маргарет! Теперь я видел её. Я кричал её имя. Я звал её снова и снова, бил в колокол и кричал. Она распахнула окно. Я кричал, что пожар, что ей нужно бежать, выбираться из церкви, но никак не мог выпустить било, не мог прекратить этот звон. Жоэль так и звал Марию, пока она не выбежала к колокольне, пока не пронеслась по всем ступеням, пока не обняла его. Разомкнула его цепкие пальцы, освободив их от жёсткого троса, и прижала Жоэля к себе. – Ты говоришь, говоришь, – целовала она его щёки. – Там пожар, лес горит, – плакал Жоэль. Падре уже открывал скрипучие двери конюшни, когда они вышли из башни. 41 глава Доктор Бёрк мчался по трассе, сбавляя скорость перед постами дорожных патрулей, – отпускал педаль газа, потел и вжимался в сиденье. Он думал, его уже ищет весь город, все репортёры выслеживают его. Включил радио. Частоты сбивались, оставляя лишь трескучий шум. Андре крутил ручку приёмника, но не мог поймать новости – густая лесополоса не давала пройти сигналу. В ушах стоял крик Элен. Как она могла сжечь все его записи, кто ей дал право прикасаться к ним? Чёрт его дёрнул жениться на ней… Бёрк вдруг подумал, что она сама может выйти на репортёров, она сама может дать интервью, дабы обелить себя. Скажет, что её обманули, что она ничего не знала. Хотя она и правда ничего не знала, а он действительно её обманул… Его прошиб холодный пот. Нет, она будет молчать, он это точно знал; такие, как Элен, не способны открыть рта. Всё ещё можно переиграть, успокаивал себя Андре. С женой он разведётся, это дело недолгое, хотя можно и не разводиться, кого интересуют эти формальности… За мальчиком он вернётся; к тому времени Жоэль отдохнёт и, быть может, сам придёт в норму. Лес, свежий воздух… Чем не лечение? Он заберёт его и покажет всем скептикам, он скажет, что вылечил мальчика, и они увидят результат. А когда есть результат, мало кого интересует законность; не все такие ссыкуны, как этот самый Марк. Кто-то купит его разработку, обязательно купит – и выпустит её на рынок. Нужно только, чтобы ребёнок пришёл в себя. И тогда уже никто не сможет засудить его, доктора Бёрка. Заявления об эксперименте и краже ребёнка не имеют под собой никаких оснований, кроме пустых слов Марка Перро. Усыновление законное, доказательств о вредоносности лечения нет, доказательств о самом лечении нет. Все эти заявления он назовёт вымыслом, завистью и происками конкурентов. Нужно только выждать время, думал Бёрк, примерно полгода. Нужно ещё раз разобраться с составом препарата, с его дозами и последовательностью приёма. Сейчас, когда он один, у него будет много времени, никто не сможет ему помешать. Всё же ничего нет лучше одиночества, думал Андре. «На часах десять утра. С вами новости на городском радио», – приёмник поймал волну. Между сбивающей сигнал трескотни кое-как различался голос диктора. «Вопиющий случай произошёл на востоке страны, – раздавалось из приёмника. – Профессор кафедры фармацевтики федерального медицинского университета Андре Бёрк подозревается в преднамеренном усыновлении ребёнка для испытания на нём нового сильнодействующего медицинского препарата, купирующего нарушения центральной нервной системы. Директор фармацевтической компании «Нейро-фарм» Марк Перро утверждает, что Андре Бёрк обращался к ним для совместной работы, но доктору Бёрку было отказано в связи с невозможностью проведения клинических испытаний на детях из-за высокой токсичности веществ. Лекарство, которым он якобы лечил мальчика, не имеет лицензии и не прошло никаких испытаний, уточнил месье Перро. Мы созвонились с университетом, в котором работал Андре Бёрк; там нам сказали, что профессор уже около года не является их сотрудником. Каких-либо доказательств лечения ребёнка данным препаратом у прессы нет. Полиция пока не даёт никаких комментариев по данному поводу. Мы будем и дальше следить за развитием событий». – Никаких доказательств у них нет, – разговаривал Бёрк сам с собой, – нет и не будет. Они не имеют никакого права преследовать меня. Он посмотрел на сумку с пилюлями. «Надо бы спрятать и это, и чем скорее, тем лучше. Пусть вскрывают дом, пусть проводят обыск, пусть попробуют хоть что-то найти…» Бёрк уже проехал зону лесного массива и свернул на соседнюю автостраду, ведущую к одному из ближайших паромов. До порта оставалось каких-то десять километров. Андре сильнее надавил на педаль, стрелка спидометра зашла за положенную на этом участке отметку, машину потряхивало и мотало. Ветер с побережья усилился. «Должно быть, шторм, – подумал Бёрк, – лишь бы не отменили паром». Ровная дорога с белой разметкой широким серпантином проходила меж одиноких заправок и заброшенных магазинов. Стало тяжело дышать, Бёрк расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, включил на всю мощность вентилятор и открыл окно; запах моря ударил в лицо, чуть приведя его в чувство. Только сейчас он ощутил дрожь в коленях и руках – слишком тяжёлой выдалась ночь. Сердце учащённо забилось. Старый «Пежо» выдавливал из-под капота последние силы. Лишь бы не задымился, думал Андре. Знаки поворотов уже закончились, осталась лишь последняя прямая. Андре снова утопил педаль в пол – и услышал звук кричащих сирен. Посмотрел в зеркало заднего вида. Это за ним, понял он, его вычислили. На переднем сиденье звенели склянки с лекарством. Бёрк оглянулся назад – патрульный автомобиль мигал проблесковыми маячками, издавая истошный вопль. Андре вдавил педаль в пол и вошёл в поворот. Машину занесло; он вылетел на встречку, задние шины засвистели. Андре выкручивал руль, но машину всё равно тянуло к обрыву. Он нажал на тормоз, но колёса уже сошли с дороги, и его потащило вниз. Патрульный автомобиль остановился в десяти метрах от места аварии. Старый «Пежо» слетел с автострады, пробив ограждение, собрав все кустарники и каменистую насыпь, и кувырком полетел вниз. Инспектор вышел из машины. Никогда ещё его погоня за превысившим скорость водителем не заканчивалась так трагично… Когда «Пежо», пролетев в воздухе, рухнул на крышу, прогремел мощный взрыв. Высокое бушующее пламя огневыми вихрями поглотило автомобиль. Глаза инспектора слезились от жара, очки запотели; он протёр линзы. Хотел уже было спуститься вниз, но опомнился, побежал к машине и схватил рацию. На голубом мониторе белой полоской проходила тонкая линия, то поднимаясь, то опускаясь вниз. Цифры в верхнем углу экрана показывали пульс и давление. Аппаратура издавала монотонный писк. В палату зашли двое в белых халатах и включили свет. – Вроде полдень, а темно, как ночью, – сказал один. За окном лил дождь, ограждая стеной дневной свет. – Говорят, ожидается шторм, – сказал другой, взглянув на показатели монитора. – Немудрено, такие ветра… – Что у нас здесь? – Он указал на единственного пациента. – Мужчина, примерный возраст тридцать пять лет. – Примерный? – Документов при себе нет. – Удивительно, как он остался жив. – Если это жизнь… – И то правда… – Доктор листал больничную карту. – Сколько он уже здесь? – Да как вы в отпуск ушли, так на следующий день и… – А, да, вижу… Значит, две недели. – Две. – В сознание так и не приходил? – Нет. Да и если придёт… прогнозы неутешительные. – Неудивительно, упасть с такой высоты… Ему, можно сказать, повезло, что он вылетел из машины. – Да, говорят, она полностью сгорела. – Как рефлексы? – Не работают. – А до трепанации? – Работали, но потом… Возможно, отёк. – Возможно, – протянул доктор. – Кто-нибудь спрашивал о нём? – Он закрыл папку. – Нет. Ни родных, никого. – Если через месяц не придёт в себя, будем отключать. Уже несколько минут доктор Бёрк пытался разлепить глаза. Голова болела, тело трясло. Никогда ещё он не просыпался так тяжело. Его качало из стороны в сторону, голова то и дело билась о спинку кровати. Где он, чёрт возьми? Наконец тёплый свет проступил сквозь спутанные ресницы, расширив зрачки. Бёрк открыл глаза. Не показалось. Его и правда качало в каюте на кровати, что ходила ходуном, ударяясь о стену. Бёрк вскочил и тут же упал на пол. Каюту качало; он не чувствовал ни рук, ни ног, будто онемело всё тело. Будто он заново к нему привыкал. Сжал пальцы одной руки, потом другой, согнул ноги в коленях, опёрся на локти; так и стоял на четвереньках, пока стол и два стула катались по полу. Как только стихло, он опёрся на кровать, поднял онемевшее тело – и только сейчас понял, что всё оно болит. В затылке резко кольнуло. – Как же болит голова, – поморщился Бёрк. Единственное, что он помнил, так это то, что хотел уехать, далеко-далеко, чтобы никто не отвлекал его от работы. Должно быть, взял отпуск. Должно быть… А какой сейчас месяц? Он почти ничего не помнил. Казалось, какой-то пласт его прошлого просто вырвали из памяти. Рядом с кроватью стоял чемодан. Бёрк поднял его, щёлкнул замками – всё на месте, все его записи. Но как он добрался до порта, как сел на корабль, когда успел купить билет и куда он вообще плывёт? В каюту постучали. – Да-да, – сказал Бёрк. Дверь открылась. В щель просунулось помятое лицо. – Приветствую, – сказало он. От человека пахло животиной. – Добрый день, – сказал Андре.