Тот, как всегда, невозмутимо ответил: — Да по мне хоть монгольским кочевником, лишь бы денег заплатили! В связи с тем что ему предстояло контактировать с жертвой, Гордин подошел к внешности своего «компаньона» очень тщательно. Он принес из магазина армейской амуниции тельняшку и со всем усердием возил ее по полу, приводя в непотребный вид. Потом несчастную одежду крутили в стиральной машине с неимоверным количеством хлорного отбеливателя. Потом сушили, намотав на большой вентилятор. Получилось очень даже ничего: тельняшка стала ветхой и трепаной. И это не казалось следствием умышленной порчи. Потом в нее несколько раз всадили круглый напильник, а места, куда его втыкали, смазали растертой в кашицу и перемешанной с жиром кровяной колбасой. Получилось очень даже тошнотворно. — Я в таком виде сам себя бояться буду, — проворчал Гречко, но тельняшку нацепил. На нем, человеке тренированном и коренастом, она смотрелась особенно впечатляюще. — Может, пулеметной лентой тебя обмотать? — спросил у Гречко Юрик. — Не надо! Это уже карикатурно получится! Можно подумать, все матросы просто мечтали быть одетыми в пулеметные ленты! — А может, это у них были такие вериги? — усмехнулся Гордин. — Ну знаешь, как у всяких монахов и подвижников. Те частенько на себя всякие епитимьи накладывали. То власяницу надевали, то цепями обматывались. Вот и тут — страдания во имя революции! Это же полный абзац — железяками такими обматываться. — Ага, а патроны они в чем носили? — возразил Гречко. — Ты что, думаешь, у всех патронташи нормальные были? Вот и обходились чем могли. Тем более, что «максимы» били винтовочными патронами. — Короче, ленты отменяются, — сказал Гордин. — Тогда давай посмотрим, что еще с тобой надо сделать для большей чудовищности. — А что смотреть? Рожу гримировать придется. Но давайте без маньячества! Я клыки накладные носить не собираюсь! — Клыки на тебя никто и не наденет, а вот ногти — было бы неплохо. Будут лапы с такими грамотными когтями! Так, Юрка, бегом за накладными ногтями! Будем пробовать. Теперь лицо. Что с ним будем делать? — Я так думаю, — ответил Гречко, — надо бы его сделать синюшным и одутловатым! — Только не путем беспробудной пьянки, — ответил Гордин. — Цвет мы тебе подберем. А насчет одутловатости что? — А я завтра схожу на базар, куплю кишок свиных, — ответил Гречко, — набьем их той же самой кровянкой или еще ливеркой и наклеим на рожу. Ты прикинь, что за ряха получится! Гордин представил. Да, это вам не в сажу выпачкаться. — Дворницкую нам откроют, — сказал Сергей. — Через нее и зайдешь. И потом — не бойся. Там от тебя побегут так, что пятки засверкают. Иди спокойно — и все. Не вой, не издавай никаких звуков, что обычно сходят за мертвецкие. Ты у нас не привидение из кино, а настоящий монстр. Так ведь? — Естественно. Маскарад, я так понимаю, для случайных свидетелей? — Правильно понимаешь. Постарайся никому на глаза не попасться раньше времени. И потом тоже не особо. Но потом — ладно, а вот сначала — никому. — Если попадется кто-то, я поменяю наши планы. — В смысле? — удивился Гордин. — Я просто его завалю. И устрою шум, чтобы меня заметили. — Ой, плохая идея! Убийство будут расследовать по полной программе. Мы потому и работаем так, что все знают в теории, что в гостинице убивают, но на практике не докажут. — Хорошо, постараюсь не попасться, — сказал Гречко. Следующим вечером его, уже переодетого и загримированного, привезли к забору гостиницы. Машина подъезжала с погашенными фарами; к тому же позвонил свой человек из «Арбата» и сказал, что никто не следит за задним двором и что дворницкую он уже открыл. Гречко поправил под тельняшкой небольшую кобуру с плоским пистолетом скрытого ношения. Потусторонний облик — это прекрасно, но, если попадется навстречу закоренелый материалист с тяжелым предметом в руках, лучше иметь более серьезное оружие. — Ну, дружище, ни пуха тебе! — сказал Гордин. — Ко всем чертям, — сипло выдавил Гречко, вжившийся в облик мертвеца. Он вышел из машины и короткой перебежкой добрался до двери дворницкой. Потянув за ручку, он обнаружил, что тяжелая металлическая створка ходит легко и мягко. Она была смазана совсем недавно — вполне возможно, что буквально сегодня. Внутри было абсолютно темно. Гречко зашел в эту темноту и закрыл за собой дверь. Отдышался после бега, прислушиваясь к тому, что происходило за второй дверью — той, которая вела в подвал гостиницы. Наконец он открыл подвал. Там горело дежурное освещение, открывая довольно длинный прямой коридор с несколькими дверями. Судя по всему, там были всяческие кладовки. В коридоре не было никого. Гречко пошел по коридору. На его ногах были здоровенные ботинки, на жаргоне называвшиеся «прогары». Чтобы эти чудовищные говнодавы не стучали, на их подошвы были приклеены толстые куски плотного поролона. В результате и Гречко получился ростом под два метра, и походка у него была беззвучная. А это жутковато, когда такой громадный человек идет беззвучно. Коридор заканчивался еще двумя дверями. Одна вела в прачечную. На ней висел большой замок со Знаком качества СССР. Наверное, за такую штуку можно было бы получить хорошие деньги у собирателей антиквариата. Вторая дверь, двустворчатая, с вставками из матового стекла, была приоткрыта и вела на лестницу вверх. Гречко выглянул туда. Никого. Что никого — это понятно. С тех пор как тут верят в Черного Матроса, желающих погулять по ночной гостинице не осталось. Ну, охранники не в счет. Да и то они не гуляют, у них работа. Гречко стал подниматься по лестнице. И вот перед ним оказался коридор первого этажа. Коридор был совершенно темным. Только где-то в середине горел свет — там была вахта. И ее надо было миновать. Гречко пошел вдоль стены по коридору. Его, беззвучного и затаившегося, вряд ли разглядели бы даже те, кто случайно заглянет в эту бетонную кишку. В тени возле вахты он остановился. Стараясь оставаться в тени, выглянул. Холл был полутемным. Горела настольная лампа за конторкой администраторши. Пожилая женщина читала книгу. Охранника не было видно. Гордин говорил, что в это время его должны отправить в обход по верхним этажам. А на третьем у охранника большая любовь в лице смазливой горничной Клавы. Он мимо нее не пройдет. Точить лясы будут добрых полчаса. А может, и не только точить. Гордин сказал, что, если вдруг что-то изменится, он бросит «глухаря» на мобильник Гречко. Короткий вибросигнал никто, кроме самого хозяина, не услышит. Гречко вдруг пробило на смех. Он представил, как сейчас будет пересекать открытое пространство в таком облике, и чуть сдержался, чтобы не заржать на весь коридор. Вот случись кому выйти — так удивится, что удивление потом из штанов вытряхивать придется. Но лучше не надо. Он справился с собой, перевел дыхание. Сосредоточился. Чтобы пересечь освещенную полосу, ему понадобилось две секунды — один длинный вдох. Шаги прозвучали едва заметным мягким шорохом. Женщина за конторкой подняла глаза через некоторое время. В глазах был не страх, а интерес. Гречко быстро прошел по второй части темного коридора и повернул за угол. Тут темноту разрывал свет, пробивавшийся сквозь щель кухонной двери. «Арбат» располагал собственным рестораном. И ресторан этот во все времена был вполне приличным. Ресторан закрывался после полуночи. Из него уходили все, кроме посудомойки. Она разбиралась с посудой, оставшейся после запоздалых гостей, запирала кухню и уходила. Утром, около шести, приходила уборщица, которая мыла полы в кухне и ресторане. Гречко тихонько зашел в эту дверь. И сразу повернул налево. Там был стенной шкаф, в котором хранились щетки, швабры и прочая дрянь. Точнее, это был даже маленький чуланчик. Гречко скользнул внутрь и забился в достаточно глубокую нишу, где висело множество разных старых шмоток. В чуланчике было достаточно темно, чтобы кого-то можно было увидеть. До закрытия ресторана было еще минут двадцать. Сегодня тут не было наплыва посетителей, так что Гречко оказался в тихой обстановке. Он слушал, как из основной кухни раздавались какие-то разговоры, звякала посуда… И вдруг там стали ругаться. Мужской голос кричал с обвиняющими интонациями, женский оправдывался, все это продолжалось некоторое время, потом снаружи затопали и дверь чуланчика распахнулась. — Сволочь такая! — плачущие интонации в женском голосе показывали, что победы в словесной дуэли она не добилась. Гречко замер. Ей, по-видимому, понадобилось что-то моющее или чистящее. Хорошо бы, чтоб ей не пришло в голову сидеть здесь в знак протеста. Иначе сегодня тут может быть другая жертва. Посудомойка, опрокинувшая на пол посреди кухни добрую половину салата «оливье», была отправлена за мусорным ведром, совком и шваброй. Она зашла в чуланчик, огляделась, и вдруг ей стало очень страшно. Она и сама не знала почему. Казалось, что изнутри на нее кто-то смотрит. Посудомойка замерла, послушала. Нет, ни единого шороха не прозвучало, ничто не подтвердило ее догадок. На всякий случай она по-быстрому ухватила все, что нужно. И решила, что потом поставит все просто около двери. Пусть уборщица наорет на нее завтра — все равно. Страшно же! Ей еще потом добрый час на этой кухне одной корячиться! Вскоре затопали и зашумели — персонал уходил. Гречко считал голоса. Вроде бы получалось именно столько, сколько надо. Для верности он обождал еще минут пять и вылез из своего укрытия. Светло было только в той части кухни, где сейчас журчала вода и звякала посуда. Здесь же, в прихожей, царил легкий полумрак. Гречко осторожно подошел и заглянул туда, где все происходило. Та женщина, которая немногим ранее заглядывала в чуланчик, стояла возле раковины и чистила большой котел. Она была увлечена своим делом, по сторонам не глядела, что и требовалось для Гречко. Быстрым, отточенным движением он скользнул ей за спину. Теперь предстояли пять длинных шагов до жертвы. На первом шаге ничего не произошло. Посудомойка отчаянно терла котел, и это было единственным, что интересовало ее в окружающем мире. Второй шаг. Ритм ее движений сбился, но она еще продолжала работать. Третий шаг. Она прекратила мыть и опустила руки. Четвертый шаг. Окончательно поняв, что что-то будет, она стала поворачиваться. Это давно замечено: очень трудно подобраться к человеку со спины. Можно двигаться сколь угодно бесшумно, можно чуть ли не лететь по воздуху, но все равно тот, к кому подкрадываются, всегда попробует обернуться. Она не успела — пятый шаг принес Гречко к самой ее спине. Руки убийцы схватили ее за плечи и развернули. Посудомойка увидела мертвенно-синее лицо, страшные черные вены, распирающие его изнутри, такие же черные губы. Тельняшка с гноящимися ранами была уже совершенно лишней деталью. Она открыла рот, но Гречко зажал его ладонью. Посудомойка не пыталась вырываться — она обмякла и, не падая в обморок, просто следовала за его движениями, как большая кукла. Он отвел ее к столу, усадил за него. Наклонился к самому лицу и сказал: — Даже не шевелись. Потом быстро вытащил из подсумка флягу и свинтил крышечку. Взял с полки фарфоровую кружку, налил в нее жидкость из фляги.