— Паспорт покажи! — проворчал Кулагин. Гоша усмехнулся, залез в карман и достал паспорт. Протянул его директору. Аркадий Леонидович взял документ, раскрыл, посмотрел так, чтобы на него падал свет от экрана. Нет, тут все было без обмана — паспорт, несомненно, его, с теми дебильными фотографиями, которые он делал тогда в срочном ателье. Кулагин сунул документ в карман. — Ну, а теперь ваша очередь доставить мне удовольствие, — ехидно промурлыкал Гоша в ухо Аркадию Леонидовичу тоном матерого педика. — Гоша, на, может, не двадцать. — сделал директор вид, что колеблется. — Деньги сюда, козел! — процедил Гоша. Кулагин достал пачку с нарезанной бумагой, отдал ее шантажисту. Тот взвесил ее на руке. — Какой приятный вес! Я просто чувствую, что каждый его миллиграмм — это сплошная польза для моего исстрадавшегося от безденежья организма, — глумливо сказал Гоша, начиная разворачивать пачку. Кулагин предусмотрительно перетянул ее скотчем, так что процесс проникновения под обертку требовал усилий. — Вот замотал! — пробормотал Гоша. При этом Кулагин заметил, что он отвернулся и даже краем глаза не может его видеть. Директор понял: пора! И время тут же застыло, как эпоксидная смола на воздухе. В фильме наступил незапланированный стоп-кадр, в котором актер Серебряков отлетал к стенке, продырявленный пулями. Пропали куда-то голоса бойцов, мало обращающих внимание на фильм и полушепотом переговаривающихся между собой. Аркадий Леонидович почувствовал, что он и сам вязнет в этом страшном моменте, что еще секунда — и он нипочем не заставит себя достать заточку и нанести удар. Он почти физическим усилием преодолел это оцепенение. И — началось. Гоша почти разорвал скотч, бурча что-то о придурковатом директоре, которому больше делать нечего, как обматывать чужие деньги лентой. И вообще, намотал бы он себе эту ленту на мужские причиндалы! Директор почувствовал под пальцами жесткую шерстяную нить обмотки. Нащупал темляк, натянул его на запястье, пошевелил рукой, убеждаясь, что тот расположился как надо. Гоша стал разворачивать пачку. Плотная бумага упаковки негромко шуршала и похрустывала. Даже в полумраке кинозала было видно, какой алчностью светятся его глаза. Аркадий Леонидович потянул заточку, вынимая из рукава. Предплечью стало щекотно там, где по нему скользил металл. На секунду Кулагину стало интересно, а что почувствует Гоша в момент, когда заточка проникнет в его сердце. Гоша развернул упаковку и увидел белую пачку. Прищурился, видимо думая, что директор намотал еще одну упаковку. Губы шевельнулись, проговаривая ругательство по поводу такой патологической бережливости. Кулагин почувствовал, что заточка полностью освободилась. Он мягко отвел руку в сторону, посмотрел на Гошу и ударил так, как прикидывал — наискосок и вниз, целясь к воображаемому центру грудной клетки. Острие заточки вошло в тело. Аркадию Леонидовичу показалось, что он вообще промахнулся, — настолько просто его оружие ушло в плоть. И только рука, уткнувшаяся в грудь Гоши, говорила об обратном. Гоша поднял голову и посмотрел на директора. Кулагин подумал, что тот сейчас оттолкнет его, закричит, начнет звать на помощь, а тут — целый зал солдатни. Что с ним сделают — страшно представить! И тут Гоша свистяще выдохнул и обмяк бесчувственным мешком. Голова его упала на грудь, руки отпустили пачку. Она упала ему под ноги. Кулагин, не веря, не понимая, смотрел на мертвого шантажиста, на человека, который секунду назад был жив, а теперь просто кусок безжизненного мяса. Он перевел дух, наклонился, поднял пачку — не надо оставлять лишние улики. Заточку вытаскивать не стал — все равно на ней нет отпечатков его пальцев. Да и может, врали насчет того, что из узкой раны не потечет кровь. Пусть будет, как будет. Аркадий Леонидович еще раз осмотрелся, вздохнул и стал пробираться в сторону выхода. Мелькнула еще одна неприятная мысль: что, если он закрыт? Тогда придется идти через фойе, а это — быть замеченным и отмеченным. Нет, дверь подалась. Кулагин вышел на улицу и зашагал прочь от кинотеатра, очень стараясь не перейти с размеренного шага на трусливый бег. И ему это удалось! * * * Вечерело. Комбат сказал, что пора понемножку выдвигаться на место действия. Самсонов вздохнул, поднялся, ушел в комнату. Вернулся переодетый в камуфляжные брюки и такую же майку. — Ты, часом, не намылился ли со мной? — спросил Рублев. — Да нет, куда уж мне? Сам видишь — толстый стал, неповоротливый. Просто легче мне в таком виде тебя везти. Если хочешь, я тебе свою старую форму отдам, в которой из армии уволился. Мы с тобой раньше примерно одного размера были, ты с той поры вроде не раздался. Не в спортивном же костюме на дело идти? — О, это ты дело предлагаешь. А то я уже напряженно думал: куда мне в этом чуде модельного дела твою волыну спрятать? Давай! Форма — это просто замечательно. Самсонов вышел снова. Позвал Комбата: — Иди надевай! Форма была в отличном состоянии. Видно было, что ее берегут. Более того, на вешалке с пятнистым нарядом был натянут полиэтиленовый чехол, чтобы еще и пыль не садилась. — Висела уже давно. Я, пока не растолстел, на праздники ее надевал. На День ВДВ — обязательно. В город выходил, так люди оглядывались. А вот теперь висит без толку. Так что забирай смело. Только рад буду, что в этой форме настоящий мужик на настоящее дело пошел! Рублев улыбнулся и стал надевать форму. Да, размеры почти совпадали. Ну, может, самую малость великоват был наряд. Но это скрадывалось при движении, превращалось в незаметный огрех, на который можно было смело закрыть глаза. Берет тем не менее Борис протянул хозяину. — Форма может и не влезать — это понятно. Но вот эту штуку береги пуще глаза! Это твой кастовый знак, капитан Самсонов! Твой символ принадлежности к избранным! — Так точно, товарищ майор! Это я бы и так тебе не отдал! Борис усмехнулся уголком губ, подошел к зеркалу, глянул. Там, в чуть запыленном стекле, отражался ладный офицер ВДВ, крепкий и здоровенный, как и полагается. Великоватая форма еще больше добавила Рублеву ширины в плечах и видимой массивности. На такого здоровяка не всякий рискнул бы сунуться. — А вот теперь поехали, майор! — сказал Самсонов, и они спустились во двор. Артем завел машину, и начала раскручиваться следующая часть большой игры. Дело шло к эндшпилю — это прекрасно чувствовалось Борисом. И он был настроен сделать так, чтобы в эндшпиле его карьера фигуры не закончилась. А вот кое-кому, мнящему себя игроком, надо преподнести сюрприз. Примерно в километре от дома Сильченко Комбат попросил остановить. — Все, дальше я уже самостоятельно продвинусь, нечего тебе светиться. Во всех смыслах слова — нечего. Все, Артем, спасибо тебе за помощь. Увидимся еще, даст бог. — Счастливо, майор, — ответил Самсонов. — Ни пуха ни пера! Они пожали друг другу руки, Артем хлопнул Рублева по плечу, и Борис выскочил в густые теплые сумерки. Повернулся, коротко махнул рукой и соскочил с дороги в кусты около нее. Самсонов постоял еще с минуту, тяжело вздохнул, пробормотал под нос что-то вроде пожелания удачи и со скрипом развернулся. И вот красные сполохи его габаритов исчезли в направлении города. Комбат слышал это и мог только посочувствовать Артему. Знакомое каждому боевому командиру чувство: отправлять в бой тех, с кем ты хорошо знаком, с кем точно так же, как они сейчас, сидел за стаканом чего-то крепкого. И знать, что каждый из них может не вернуться обратно, сгинуть в перестрелке, в жестокой рукопашной резне, подорваться на мине. Рублев прикинул, в каком направлении находится дом Сильченко. И пошел туда, мягко ступая по земле подошвами кроссовок. Сначала идти тихо не получалось, но мало-помалу ноги вспомнили, как это делается, и Рублев стал почти бесшумным лесным привидением. Километр он преодолел за двадцать минут — не спешил, прислушивался, приглядывался, ожидая какой-нибудь каверзы. Дом впереди воспринимался как место обитания врага. Соответственно он и вел себя так, как велели вбитые в подсознание навыки и умения. Показался двухметровый бетонный забор. Наверху по первому впечатлению нет ничего — ни колючки, ни битых стекол, ни другого способа умерить пыл нежелательных гостей. Это, впрочем, не показатель того, что периметр не защищается. Вот залезешь ты на забор, а на пульте у охранника загорится лампочка. И через минуту тебя уже свалят. Здесь, конечно, не убьют, но исход все равно нежелательный. Чреват сдачей ментам, а те уже не пожалеют срока от всей души. И за винтовку, и за труп завхоза, и за нелегальный пистолет, который они наверняка уже нашли. Черт, жалко «байярда»! Хорошая, надежная игрушка, где теперь найти подобное? Тут Борис усмехнулся. Может статься, что ему еще долго не понадобится ничего огнестрельного. Вот если сейчас оплошает — и все, привет горячий, пишите письма мелким почерком! Он обошел забор и пришел к выводу, что лезть через верх в данной ситуации — это нарваться на неприятности сразу. Там, должно быть, весь двор просматривается, если не живыми наблюдателями, то камерами. Впрочем, если камеры и вправду есть, то ему в любом случае ничего не светит. И тут Рублев обнаружил очень удобное дерево. Оно росло буквально в трех метрах от забора, и на него прекрасно можно было залезть. Борис подошел к дереву, посмотрел на него, прикинул, как и за что тут можно уцепиться, чтобы бесшумно залезть. Комбат поплевал на ладони, подпрыгнул, схватив сук у развилки ствола, и полез наверх, ругая себя за то, что не позаботился о такой простой вещи, как перчатки. На высоте примерно пяти метров он остановился и стал осматривать двор. Ну что же, по первому впечатлению постов и внешней охраны не наблюдается. Комбат стал присматриваться к дому, ища взглядом камеры наблюдения. Он смотрел долго, но то ли камер не было, то ли они были хорошо спрятаны. Зато, пока проводились эти рекогносцировки, выяснилось, что собак тут тоже нет. Ну что же, получается, что предстоит штурмовать не такую уж и неприступную крепость. Он посмотрел на дерево и увидел, что с него можно переползти по толстой ветке над забором, а с нее спрыгнуть во двор. Так и начал делать, неторопливо перемещаясь по шершавой коре, стараясь не трясти дерево, не вызывать ненужного шумового сопровождения. Наконец он оказался в точке, где можно было соскочить. После этого желательно метнуться куда-то в укрытие. Например, вот туда, в тень возле гаража. Оттуда — дальше к забору, к беседке, увитой виноградом. А уже от нее будет виден вход в дом. Комбат прикинул высоту и прыгнул. Расчет оказался правильным — он сумел аккуратно спружинить ногами, приземлившись почти бесшумно. Присел, вскочил, перебежкой метнулся к гаражу. Около него сел на корточки, начал слушать. Во дворе было тихо. Для верности подождал минут пять. Во дворе могли стоять объемные или массовые датчики. Если они сработали, то сейчас начнется беготня. Беготня не начинается? Все в норме, полный порядок! Второй бросок, теперь он затаился возле беседки. Итак, вот дом. Горят окна, в одном мелькает цветная картинка. Не понять — то ли телевизор, то ли монитор компьютера. Двери наверняка заперты изнутри. А если и нет, то это еще не значит, что есть смысл входить в дверь. Комбат посмотрел, подумал. Ну, что у нас тут есть? А вот — очень симпатичный балкончик, опирающийся на две колонны. Тонкие, декоративные, но вес одного человека выдержат. И дверь с балкона в дом, кажется, открыта. А если нет, то с него можно перелезть на крышу и оттуда уже целиться дальше. Он бросился к балкону, стал взбираться по колоннам. Это получилось несложно, только опять пришлось пожалеть о перчатках. Точнее, об их отсутствии. Ладно, чего тут жаловаться. Он что, барышня кисейная? На балконе присел, снова прислушался. Заодно присмотрелся к двери и понял, что она действительно открыта. Кто бы там ни обитал в этой комнате, он любил свежий воздух. Похвально, особенно сейчас, когда надо как можно незаметнее проникнуть в комнату. Борис приблизился к двери и буквально превратился в слух. Нет, в комнате однозначно никого нет. Он приоткрыл дверь и боком просочился в комнату. И шестым чувством понял, что попал в комнату француза. Слишком тут много было всего такого, что говорило о ее хозяине. Взять хотя бы ноутбук с пятнадцатидюймовой матрицей или вот телефон какой-то неведомой марки. Наверное, спутниковый — антенна здоровая. В коридоре раздались шаги. Комбат напрягся, дернул из кармана пистолет, убедился, что шаги идут именно сюда, и отступил так, чтобы его не было видно сразу, как хозяин зайдет в комнату. Вошел человек, которого Комбат уже видел издали. Француз. Одет в домашний халат, в руке — кофейник и чашка. Он закрыл дверь, повернулся и увидел здорового мужика в форме, направившего на него ствол пистолета. Точнее, сразу четыре ствола. Француз вскинул в удивлении брови. И это было единственное проявление эмоций. Комбат только и мог, что мысленно поаплодировать ему за выдержку. Женере, конечно, перепугался чертовски. Это ненормально — обнаруживать в своей комнате здоровенного мужика, направившего на тебя какую-то чудовищную огнестрельную штуку о четырех стволах. Чтобы как-то отвлечь себя от накатывающей паники, он аккуратно поставил кофейник на столик. Сел на кровать и шепотом спросил: — Вы, случайно, не знаете Джонатана Рича? Комбат молчал. — Это такой англичанин с типично русской внешностью. Рязанская морда. Комбат никак не отреагировал. — Вы разговаривать умеете? — спросил француз. — Умею, — тоже шепотом ответил Борис. — И сейчас мы будем иметь долгий разговор. — Не будем до тех пор, пока вы не расскажете, кто вы и какого черта вам надо. — Послушай, француз! Ты не в очень выгодном положении, ты не находишь?