Первыми под руку с одной из красавиц вышли человек-дерево и человек-пузырь. Девица по-прежнему была топлес, но сейчас ее нагота казалась не слегка непристойной шалостью, а благом, спасительным островком, на который может отвлечься потрясенный увиденным взор. Мужчины были в длинных хитонах, из-под которых выглядывали лишь лица и конечности, но и этого было достаточно, чтобы на задних рядах раздался женский визг, послышался жесткий, сухой мужской кашель, заплакал ребенок. Красивая танцовщица вела своих спутников по «кругу почета», идя чуть впереди, подняв над головой их руки своими нежными ручками. Девичье ясное личико излучало торжество, лица главных действующих лиц были непроницаемы. От какого-то из них очень плохо пахло. У каждой из четырех сторон квадратной арены троица замирала, давая зрителям возможность оценить зрелище и пропитаться ужасом. Лицо человека-дерева было изжелта-бледным и очень худым. По всей его поверхности, спускаясь вниз, на шею, торчали остроконечные, напоминающие крошечный скальный массив бородавки. Да, для скал они были маловаты, но для кожных выростов просто огромны — сантиметр, два, даже три. Многие объединялись в настоящие горные массивы, покрывая сразу полщеки, всю мочку уха, переносицу. Такое лицо само по себе могло быть объектом демонстрации, но оно было ничем в сравнении с руками и стопами. Казалось, на них переплелись древесные корни, засохшие змеи, прелые листья. Отдельные камнеподобные папилломы превратились в толстенные, многосантиметровые поверхности, напоминающие сгнивший в болоте подлесок. Когда артисты оказались напротив Светы с племянником, она в ужасе отшатнулась. Вовка же, наоборот, буквально выскочил из пластмассового кресла и впился взглядом. С такого близкого расстояния было ясно различимо, что перед ним не маска, не пластмассовый муляж, а живая, пронизанная кровеносными сосудами плоть. И еще было понятно, что пахнет именно она. Мальчик невольно протянул к циркачу руку. Светлана, также под властью импульса, вцепилась в нее. Девушка-поводырь обеими наманикюренными ручками обхватила запястье своего ведомого и помогла направить его огромную, не меньше блинной сковородки, ладонь к мальчику. — Деньги давай! — засуетился тот. Тетка, как в тумане, разжала руки, и Вовка выхватил из ее портмоне зеленую двадцатку. Заплетающимися пальцами мальчик прикоснулся к страшным наростам, провел по ним своей гладкой ладошкой, попробовал закрепить денежку под живым корнем. Не получилось, но тут пришел на выручку второй несчастный — человек-пузырь. Его изуродованные болезнью руки все еще напоминали человеческие, и он принял купюру, опустив ее в большой кенгуровый карман на хитоне товарища. Очевидно, эти карманы предназначались именно для складывания мзды за «индивидуальный подход». Второй артист был полным, с более выразительным лицом и жидкими волосенками. Вся поверхность его тела, включая голову, была покрыта опухолями размером от горошины до крупной картофелины. Редкие островки чистой кожи горели неестественным, красно-коричневым цветом. Но все же этот несчастный выглядел более живым и менее страдающим, чем его партнер. Света, пришедшая в себя от первого шока, сама положила в карман Пузырю десятку. Нашлось еще несколько желающих оплатить «зум»[2]. Собрав первую мзду, девочка вывела своих подопечных в центр и под сменившуюся сладкую мелодию приступила к их раздеванию. Ей в помощь прибежала вторая красотка. Девицы ловко и картинно развязывали на хитонах тесемки, отстегивали и снова закрепляли элементы одеяний, которые эти несчастные мужчины, видимо, всегда надевали и снимали с чужой помощью. Страшные дефекты тела не позволяли им попросту через голову накинуть сорочку, вставить руки в рукава, ноги в колошины штанов, самостоятельно застегнуть пуговицы или дернуть «молнию». Появляющиеся и вновь исчезающие фрагменты плоти держали зал в исступленном страхе. Казалось, упади одежды сразу — и половина зрителей сползет на пол в обмороке или зажмурится. Поэтому страшное зрелище готовили постепенно, то обнажая, то вновь пряча плечи, торсы, бедра и голени. Наконец страдальцы остались в исподнем. Девушки танцевали вокруг, прижимаясь к покрытым наростами и пузырями телам своими шелковистыми, гладкими прелестями. Они сбросили юбки-платки и тоже были в неглиже, но не черном, до колен, а в ярких, сверкающих стразами трусишках. «Простой контраст — один из самых выигрышных приемов, особенно для неинтеллектуальной публики», — мелькнуло в голове у Светланы. Мысли о том, что Вовику не стоит лицезреть неодетых девушек, улетучились — представление было достаточно органичным и отнюдь не эротического свойства. Уж чего-чего, а разврата и похоти точно не чувствовалось в режиссерской задумке. После «дерева» и «пузыря» вышла немолодая, наряженная в блестящее трико женщина с двумя толстыми змеями. Пока они втроем удивляли зал чудесами гибкости и взаимопонимания, на арену вынесли стол и стулья. Следующим номером был «поход в ресторан». Красотки, добавив к блестящим бикини игривые белые фартучки, замерли с кожаными папками в руках, изображая заждавшихся официанток. «Клиенты» появились парами. Первыми вошли «пузырь» и женщина-нос. В результате осложненной опухоли или какого-то небывалого отека правая половина ее лица была чуть припухшей, но нос — он был не припухшим, а просто гигантским, огромным, закрывающим подбородок и свисающим ниже его. Из-за этого почти не было видно рта. Правый глаз, особенно нижнее веко, тоже был оттянут вниз, демонстрируя воспаленную внутреннюю поверхность. Сам нос был бугристым, синюшным, особенно на кончике. Спутницей «дерева» была дама с похожим, но более страшным страданием — ниже уровня груди свисала не часть, а вся половина лица, утаскивая за собой и нос, и глаз, и верхнюю губу. Было похоже на оплывший кусок каучука с огромными засорившимися порами, трещинами, язвами. Глазное яблоко и ноздри запутались в этой растянутой плоти так, что хозяйка-носительница находила их на ощупь — она ловко перебирала пальцами по складкам, привычно раздвигала их на потеху публике. Чтобы зрителям было понятней, что именно «откопала» на своем лице сия дама, девушка-официантка дублировала ее жесты, мило прикасаясь тонким пальчиком то к своему аккуратному носику, то к пухлому влажному ротику. — А говорить она может? — в Вовкином голосе было больше спонтанного сострадания, чем безжалостного детского любопытства. Словно в ответ на его пытливость, «официантки» изобразили прием заказа, распахнув свои папки-меню и взмахнув вынутыми из кармашков карандашиками. «Итак, соревнование лица и тела», — догадалась Света. «Нос» рукой сдвинула в сторону выдающуюся часть своей физиономии и невнятно промямлила несколько слов. У нее, скорее всего, были деформированы кости носа и гортани, отвечающие за звуковоспроизведение. Девочка пожала плечами и вопросительно уставилась на «Пузыря». Тот склонился к своей подружке, еще раз выслушал звуки, напоминающие хлюпанье воды при прочистке раковины, и перевел текст, внятно произнеся его вслух. Зал зааплодировал. Настала очередь «плавленого каучука» — она снова закопошилась в отвисших волнах кожи, приподняла их так, что губа оказалась на нужном уровне. Для этого ей пришлось удерживать опадающее лицо на расстоянии вытянутой руки. Стала видна нежно-розовая опрелая шея. Звуки, издаваемые только за счет движения нижней челюсти, были куда более разборчивыми и человекоподобными, чем у предыдущей заказчицы. Но мужчина-дерево все равно повторил фразу всему залу. Русские гости не могли понять, хорошо ли говорит женщина, — они не знали языка и не ориентировались в особенностях произношения. «Голодным» сервировали обычный интернациональный обед — жареную рыбу, рис, фрукты, сок в графине, пустые стаканы. Счастливчиком, почти не нуждающимся в посторонней помощи, оказался «Пузырь». Сам он не мог только выбирать кости из рыбы — покрытые опухолями пальцы не позволяли ему этого. «Нос» ловко разбирала рыбные тушки себе и кавалеру, иногда отправляла их в рот одной рукой, отодвигая лилово-красный индюшачий клюв другой. С рисом у нее получалось хуже — зернышки рассыпались. Возможно, она делала это нарочно, потом клала вилку и поднимала свое «сокровище» обеими руками, а мужчина сыпал гарнир прямо ей в глотку. Становящаяся видимой часть лица резко контрастировала по цвету с жутким фиолетовым хоботом. Второй паре было во всех отношениях труднее — «Дерево» не удерживал своими «клубками корней» ни вилки, ни куска пищи. Без специальной помощи он мог есть только как животное — с земли, с ветки, из кормушки. Поэтому «Каучук» сначала кормила и поила его. Потом разбирала пищу для себя, раскладывала очищенные от костей кусочки по тарелке. «Дерево» с ее помощью водружал на стол нечеловеческие кисти в приподнятом положении, она развешивала на них свое лицо, открывая доступ ко рту. При этом важно было расположить тарелки и стаканы так, чтобы к ним было удобно добираться. Подготовившись подобным образом, она ловко забрасывала пищу в рот. Пила из трубочки — так было удобней. После трапезы четверка заказала пачку сигарет. Используя те же приемы взаимовыручки, каждый выкурил по одной. В зале еще клубился сигаретный дым, как артисты уже откланялись. Ассистентки в бикини и фартуках поправили дамам-уродцам высокие прически, потуже затянули банты на нормальных женских талиях, протерли лакированные туфли-шпильки. Мужчинам, наряженным в подобие смокингов, одернули пиджаки, посетовали на их босые ноги. «Снова хорошее решение — контраст с дамской элегантной обувью», — заметила Светлана. Такой финал, очевидно, должен был подчеркнуть, что ничто человеческое героям страшного спектакля не чуждо. Они покинули сцену, а конферансье залопотал нечто, масляно скалясь и хитро подмигивая. По рядам он запустил бумажную ведомость. — Может, спросить у него, Вовочка, по-английски, о чем этот туземный щебет? — Света домыслила, что идет дополнительный сбор пожертвований на облегчение жизни циркачей, и готова была выписать чек. — Ты, тетя, тундра непаханая, — зло пробормотал мальчик. — Я тебе без перевода поясню: за отдельную плату желающим покажут продолжение банкета. — Какое продолжение? — Света все еще шарила в сумке, разыскивая ручку. Пока Вовкино объяснение было непонятным, это раздражало, тем более что бумага уже прошла по кругу и вернулась к хозяину. — Для тех, кто записался, уроды покажут секс. За отдельную плату. Ну что ты краснеешь, прямо как девочка? Думаешь, я порно не видел? Сто раз, даже дома у папаши с мамашей. Но на этих смотреть не хочу. Жалко мне их. Светлана не ответила, она застегнула сумку и потащила мальчика к выходу. Там, к их удивлению, их ждал дед-веломастер. Он заботливо проводил тетю с племянником до парковки, получил еще один полтинник с лицом американского президента, предложил любые экскурсионные услуги любого сорта. Гости только кивнули. Было не поздно — половина десятого. — Пойдешь на пляж танцевать? — поинтересовался Вовчик, когда прохладный морской ветер немного остудил впечатления. Света кивнула — она действительно хотела выпить и сильно, до одури расслабиться. — Ия пойду. Помнишь девочку, которую я сегодня за завтраком толкнул? Я еще три дня назад в море ее топил и колой обливал. Она испанка, но по-английски понимает. Возьмешь нам с ней пива? Я бы и сам взял, но мне алкоголь не отпускают… — Правильно делают — сок пейте, — ответила тетушка, но Вовик понял, что на счет пива они договорились. Глава 7 Леонид Васильевич вернулся на службу, отпер сейф, пересчитал «для порядку» катушки с разновеликими матрицами. Он был материально ответственным лицом, поэтому ключи от сейфа с мелочовкой хранил в верхнем ящике стола, пристегнутыми к длинной, впаянной туда цепочке. Кроме компакт-дисков, в сейфе хранились пустые флэшки, нераспакованные кабели, маленькие несерьезные наушники. Бахрушин невесело улыбнулся, выбрал обычный CD, на нижней полке — бумажный конверт для него, выложил все это на стол. На конверте написал: «Зернов Кирилл, сорок лет, врач-стоматолог». Подумал и приписал с обратной стороны: «Животные и люди с необычными мордами». Почувствовал в таком заголовке нечто оскорбительное и для себя лично, но переписывать не стал — вызвал по телефону адъютанта, дал поручение собрать завтра к полудню все, что может представлять оперативный интерес. Открыв створку стеклопакета, закурил. Рублев огорчил его просьбой. «Что ж, из-за баб мы все рано или поздно глупеем, кто на долго, кто на коротко. Вот и Борька попался на этот крючок. И нет бы, простую девочку нашел, молодую, несемейную, — учительница ему, видите ли, понравилась. Замужняя, с ребенком, почти эмигрантка». К учительницам у товарища полковника был свой, особый счет: дважды он увлекался представительницами школьного дела и дважды терпел фиаско. Первый раз — восьмиклассником, влюбившись в практикантку-физкультурницу, но так и не решившись признаться ей в нежных чувствах. Вторично — курсантом, заглянув на первомайский вечер в педагогическое училище. С этой девчонкой у него могло бы все сложиться, но она нелепо, трагически погибла через месяц после начала романа. Поехала домой на каникулы и утонула в озере. Он долго не знал, обижался, что письма остаются без ответа, собирался «нагрянуть» в недальнюю деревеньку. Ему написала ее старшая сестра, не скоро, после сорока дней. Он даже на могиле ни разу не был… Недокуренный «бычок» полетел в окно, Бахрушин вернулся на место, подвинул к себе раскрытый ежедневник. Через десять минут — оперативка, потом три рапорта от разных лиц по поводу одного и того же злоупотребления. И, кажется, на сегодня все. Можно будет спокойно полистать профессиональный «Вестник…», изучить новые дополнения к старым приказам, выпить пива и лечь спать. О том, что сегодня День влюбленных, уставший слуга Родины даже не вспомнил. Утром, после утомительного, бестолкового совещания, Леонид Васильевич обнаружил на столе вчерашний CD — вернули ребята из отдела сбора и хранения информации. Полковник вставил его в дисковод и с удивлением обнаружил несколько разных папок. Начал, естественно, с той, что была обозначена как досье. Все, как он и думал. Зернов Кирилл Николаевич, из служащих, москвич. Ни сам, ни родители, уже почившие, конфликтов с законом не имели. Единственный сын, закончил первый медицинский, работал по распределению. Первый брак со Светланой Ползуновой, взявшей его фамилию, расторгнут десять лет назад. Второй зарегистрирован пять лет назад с гражданкой Белоруссии Еленой Игоревной Пацерка. В первом браке детей не имел, во втором усыновил Пацерку Петра, сына второй супруги. Все члены новой семьи носят фамилию Зерновы. Год назад оставил государственную поликлинику, открыв частный стоматологический кабинет. Имеет лицензию. У налоговой инспекции в должниках не числится. Особые приметы — неравнодушен к женщинам, не брезгует услугами ресторанных проституток. В досье имелось фото — обычное славянское лицо, залысины, глаза серые, нос прямой. «Против Бориса — не орел», — отметил про себя Бахрушин. Он закрыл эту папку и открыл следующую, безымянную, вернее — названную 1/1. И увлекся. Некорректный запрос про «необычные морды» принес очень интересные результаты. Оказывается, по оперативным сводкам, в лесопарковых зонах столицы трижды встречались «чупакабры»[3] — собакоподобные существа с леденящим душу оскалом. Во вложенных файлах имелись отсканированные показания нескольких очевидцев — двух кладбищенских сторожей, одной студентки музыкального колледжа и трех незнакомых между собой пенсионерок. Судя по рассказам этих людей, масть и породы собак были разными: сторожа утверждали, что среди могил бродила овчарка с мордой горгульи; студентка настаивала, что туловище чудовища вполне таксоподобное; бабушкам привиделась дворняга. Но если описание тел животных не совпадало, то голова всем запомнилась одинаково: ярко-красная пасть, истекающая слюной и гнойными выделениями, огромные глаза, вываленный наружу распухший язык. Кроме этого, четверым из шести свидетелей звериный оскал напомнил зловещую улыбку. В отличие от южноамериканской, «наши» чупакабры передвигались на четырех конечностях и имели выраженное сходство с известными породами собак. О сигналах, бесконтактно передаваемых этими существами в мозг, упомянул лишь один из сторожей, очень начитанный и сильно пьющий. В папке, обозначенной как 1/2, содержался короткий рапорт участкового инспектора подмосковной деревни Гаврилино, составленный по материалам заявления жительницы этой деревни Н. Женщина обратилась в милицию с заявлением о краже — утверждала, что ночью неизвестное лицо или лица похитили с ее личного подворья свинью. Помочь потерпевшей не удалось. Однако спустя неделю местный пьянчуга нашел в дальнем рву, куда заезжие шабашники сбрасывали строительный мусор, свиную голову и сам принес в отделение охраны правопорядка. Голова эта имела странное, рукотворное уродство — верхние губы были вывернуты наружу и закреплены под глазом медицинскими стежками. Нижние губы, наоборот, сшиты, если можно так выразиться, под подбородком. Швы сняты не были. О том, что это пропавшее животное, свидетельствовало ухо, имевшее характерный след от укуса собаки. Соседи поговаривают, что мужичок нашел не голову, а всю тушу, но не побрезговал мертвечиной на закусь. Но самое странное и необычное оказалось в папке 1/3. Жительница общаги стройкомбината № 3 гражданка Л. принесла в участок заявление, что ее соседка по блоку, гражданка П., будучи беременной, родила прямо в комнате близнецов в присутствии незнакомого мужчины. И тот унес одного из родившихся близнецов в сумке. Роженица вызвала «скорую» лишь после его ухода. Объявила медикам, что на учете в женской консультации не была, но зарегистрировать новорожденную девочку хочет. А рожать ей, дескать, помог отец ребенка, доктор по профессии. «Я отца этих детей знаю, — написано в заявлении, — это гражданин В. Мужчина же, присутствовавший на родах, действительно врач, только посторонний». Дальше шло подробное описание того, как гражданка Л. подсматривала и подслушивала личную жизнь гражданки П., даже проделала для этого специальный «глазок» в перегородке, разделяющей их комнаты. Появление на свет двойни и продажа мальчика неизвестному наблюдались ею воочию. По делу было проведено расследование, из которого выяснилось, что гражданка П. — счастливая соперница гражданки Л. Акушеры подтвердили, что на месте родов был лишь один послед с остатками пуповины. Именно это стало решающим аргументом в пользу закрытия дела — гражданка П. не смогла объяснить, почему в ее подробном, даже натуралистичном описании нет ничего о втором детском месте, — ведь при рождении разнополых близнецов их всегда два, по одному на каждого младенца. Ее сочли ревнивой фантазеркой, а их общего любовника — рогоносцем, так как на роды мать пригласила настоящего, биологического отца. Кстати, назвать имя этого мужчины гражданка П. отказалась. Гражданка Л., наоборот, утверждала, что случайно встретила человека, унесшего младенца, и запомнила координаты его автомобиля. Участковый, будучи парнем любознательным, номерок «пробил». Владельцем указанного ревнивой гражданкой транспортного средства был Кирилл Николаевич Зернов. * * * В среду, пятнадцатого февраля, Комбат проснулся очень рано. Настолько рано, что пожалел будить Сергея для утренней пробежки. Побегут, как обычно, в шесть, а сейчас и пяти нет. Начинать день с сигареты — плохая привычка, но он не удержался. Распахнул настежь окно, присел на подоконник, с удовольствием затянулся. С Андрюхиной Галей был верный уговор: если с пацаном случится беда, просто опасная или непонятная ситуация — звонить в любое время дня и ночи. Раз не звонит — все в порядке. «Или никого нет в живых», — прокомментировал внутренний голос, который в минуты стресса всегда «просыпался». Неохота поднимать переполох ни свет ни заря, пугать обывателей, — Рублев искренне волновался за судьбу Пети Зернова и женщины, спрятавшей его. Они ведь не отопрут спросонья — еще дверь вышибу зря, «засвечу явку». Поехать к дому и пройтись мимо? Свет или темнота в окнах ничего не докажут: может, Галя — «жаворонок», а может, и «сова» — будет спать до девяти, когда электричество включать уже незачем. Андрей говорил, что Галя учительница по домоводству, значит, к первому уроку приходит не всегда. Но и для первого еще слишком, слишком рано. Эсэмэску отправить? Не факт, что ответит тот, кому она адресована. Галя может сидеть привязанная к стулу, прикованная к батарее, а «трубкой» воспользуется ее палач или мучитель. «Спит она, и дети спят», — внутренний голос противоречил сам себе: сначала напугал, теперь успокаивал… Рука механически потянулась за второй сигаретой, он уже прикурил, но резко затушил и выбросил. Хорош будет бегун после продымленного утра и суперкрепкого чая. — Нечего делать — читайте молитвы, — кажется, так говорит Сережина Танюша. — Это лишним не бывает. Я вот, когда не нахожу себе места, «Отче наш» или «Богородице, радуйся» повторяю. Успокаивает. — Так я молитв не знаю и в Бога не верую, — ответил ей как-то Рублев. — Вера придет, многие в поиске, а тексты — вот, в книжечке, — сказала Танюша и положила на холодильник карманный молитвенник с православным крестом. Комбат потом с Сережей пытался обсудить эту сильно удивившую его историю. Но сын ушел от разговора. А молитвенник так и остался лежать там, где Танюша его оставила. Когда это было? Месяц назад? Два? Три? Вот они — противоречия между постсоветскими отцами и антисоветскими детьми. Младшие старших молиться учат и думать о душе. Сейчас книжечка показалась уместной — он открыл первую страничку и зашептал непривычные слова. И немотивированная тревога «отпустила»… Сын вскочил вместе с воплями китайского будильника, сразу надел спортивный костюм, кивнул Борису. Тот накинул поверх футболки легкую мастерку, и они побежали. Через квартал к мужской компании привычно присоединилась хрупкая девочка. В темноте, расцвеченной светом многочисленных окон, эта троица выглядела вызывающе. Но свои, микрорайонные, уже не оборачивались. Изредка кто-нибудь пытался примкнуть к их неразлучной компании, но долго не выдерживал. Пока Сережа плескался в ванной, Рублев выставил на стол чай и бутерброды. Сын с аппетитом позавтракал, напомнил, что сегодня вечером помогает Тане делать уборку, и ушел. Комбат сразу набрал Андрея Подберезского: — Как дела у Гали? Что с Петей? Тот отчитался по всей форме — никто не беспокоил, ребенок здоров, ест хорошо, спрашивает, где мама. — Пусть твоя Галя заинтересует его как-нибудь, книжками завалит, поручение даст. — Она учительница, не хуже нас в детях понимает. Но Петя-то не младенец, его погремушками не отвлечешь. И, как Золушку, не посадишь горох от чечевицы очищать. Ты ему что сказал? К двоечнику побежала. Догадывается небось, пацан что на несколько суток учительницы у отстающих не задерживаются. — Ладно, сам знаю. Погоди — мобильный звонит. Бахрушин на проводе! Давай ко мне! Жду! Леонид Васильевич попросил спуститься за диском через пятнадцать минут. Выходя из подъезда, Рублев заметил Подберезского, запирающего свою тачку. Тот тоже увидел командира, понял, что лучше подождать — Комбат не отправится в гастроном, если велел товарищу срочно приехать к себе. Через минуту прибыл Бахрушин. Как обычно, сначала вышел шофер, осмотрелся, заглянул к шефу. Тот пригласил сесть в салон и Рублева, и Подберезского. — Чутье у тебя, Борис, как у сеттера, — темное это дело, — полковник щелкнул застежками дорогого кожаного портфеля, протягивая компакт-диск. — Но формально зацепок нет. Подумаешь — указала женщина, что Зернов унес ребенка от роженицы. А он скажет — обозналась. Других показаний, кроме твоей исчезнувшей пассии, никто дать не может. Кстати, нашлась она? Весточку какую-нибудь подала? — Глухо, Леонид Васильевич. Мы с Андреем сейчас и в бывшую поликлинику, и в нынешний частный кабинет к Зернову съездим. Обязательно что-то всплывет. А вы, не в службу, а в дружбу, найдите нам еще одного человечка. — Сам уже догадался — Алену Игоревну непосредственно. Это может и поболе занять, чем пару часов: приезжая она, гражданство недавно оформила. Но Комбат просил не об Алене. Его интересовала дочка спонсора, вернее, сам спонсор с семьей — господа Волошко. Полковник не стал домысливать причины нового интереса Комбата — просто записал очередные координаты и обещал выйти на связь, как только появятся оперативные материалы. Глава 8 Не почувствовать взгляд голодного самца было невозможно, не расценить его верно — просто глупо. Пока этот парень «без лица» — единственный, кто может ей помочь. Равно, впрочем, как и помешать. Алена медленно разминала кусочек шоколада о нёбо и внимательно прислушивалась к собственным ощущениям. С каждым глотком сока сил прибывало, голова становилась яснее. На самом деле просто заканчивалось действие анестетика. — Я бы еще шоколадки съела, — мягко проворковала пленница, но Макс отказал. Он успел сгрызть оставшуюся часть плитки, пока наблюдал за мучительным пробуждением Алены. И соком запил. Как-то не пришло ему в голову, что женщина станет «просить добавки». Не предупреждали его об этом. А жаль — хорошенькая она и не старая еще. Такой томный голосок, и взгляд доверчивый. На кровати, опять же, почти лежит… В юбке… Если по согласию — никто ничего не узнает. Нормальный мужской порыв, регулируемый пока что мозгами, подсказал, что нужно открыть шкафчики, полки, холодильник и найти угощение для дамы.