– Вот, товарищ Сварогов, знакомьтесь, это моя жена – Надежда Аллилуева. Глядя на девчонку, я на пару секунд завис. Просто получилось довольно неожиданно – Сталину сейчас сорок. Этой, точно, не более двадцати[8]. Вот и офигел от такого авангардизма. Ну «лучший друг шахтеров», ну могёт! Нет, я был в курсе о наличии у него жены, но почему-то считал, что она гораздо старше. Нет, пусть не сорок, но хотя бы лет тридцать… А тут вона как получается… С другой стороны, кому какое дело до ее возраста? В общем, тогда, быстро взяв себя в руки и не показывая удивления, произвел все необходимые расшаркивания. С комплиментами лишь постарался не перебарщивать, а то знаю я тех кавказцев… Но всё оказалось очень даже в пропорцию. Она осталась довольна словами, супруг тоже был доволен. Потом вообще нормально общались за совместными трапезами. Единственно – девочка мне показалась чересчур политизированной. Ну так еще бы – папа из революционеров, родственники подпольщики. Да еще и муж из той же оперы. Вот и съехала неокрепшая детская психика в радикализм. Поэтому некоторыми суждениями она мне чем-то напоминала «мусульманских жен» конца девяностых. Тех, из которых арабы одноразовых террористок делали. Не полностью, разумеется, но вот что-то такое проскакивало… Но к чему я? Ах да – просто очередной раз, засидевшись за разговором, мы пошли к своим купе. И вот Сталин, не обнаружив Надю у себя, удивившись, пошел ее искать. Догнал меня, и на подходе к помещению, где проживала Ласточкина, мы услышали тихий разговор. В вагоне что-то стукало, блямкало и шумело, да и шли мы не строевым шагом, поэтому наш подход не засекли. А Джугашвили, уже хотевший открыть дверь, вдруг застыл, глянув на меня и прикладывая палец к губам. Вслушавшись, я понял, что Елена учит жизни малолетку: – Нет, Наденька. Всё это было возможно до тех пор, пока ты была не замужем. А сейчас, если ты действительно хочешь помочь делу революции, то приоритеты должны сместиться от личной борьбы к обеспечению всем необходимым того, кто находится на острие решения проблем. То есть твоего мужа. Растерянный голос ответил: – Как?! Вы, образованная женщина, призываете к домострою? Но ведь сейчас время поменялось настолько, что я желаю не просто заниматься приготовлением пищи или воспитанием детей, но и быть надежным соратником в борьбе! Ласточкина мягко поддержала: – Верно! Все верно! Ты должна стать первым помощником своему Иосифу Виссарионовичу. Но это не значит, что надо ходить рядом с ним в атаки или спорить на совещаниях. У него и без этого помощников с единомышленниками хватает. Но ведь хватает и врагов! Вот и рассматривай свое положение так, что твой муж главный на фронте, а ты главная в тылу. Тут главное помнить, что ни один фронт без хорошего, надежного, верного тылового обеспечения не продержится и недели! Поэтому необходимо… Тут дальняя дверь тамбура хлопнула, и грузин, пятясь, стал отталкивать меня задом. А еще через секунду мы с ним, синхронно развернувшись, молча пошли прочь. Снова усевшись за стол, из-за которого вышли чуть раньше, еще немного помолчали, и Сталин, вздохнув, произнес: – Какая умная дэвушка… И примэры у нее образные… Фронт и тил… Я кивнул: – Ну так папа – военный… – Да… военный… – После чего, видно что-то для себя решив, собеседник попросил: – Тшур Пеленович, ви нэ против, еслы Надэжда станет чаще общаться с Елэной Мыхайловной? Нэ толко сэйчас, но и потом? Мнэ кажется, это будэт полэзным… Я снова кивнул и согласился: – Не вопрос. А сам при этом подумал: вот оно неудобство взятия в жены несовершеннолетних. Их самих еще воспитывать надо. И если времени на это нет, то их станет воспитывать окружение, после чего пойдут скандалы, а там, глядишь, недалеко до развода или самоубийства, как и произошло с Надей в нашей истории. Да и Виссарионыч из-за этого дерганый стал. Ну так еще бы – на работе бьёшься с «соратниками» денно и нощно, а тут еще дома сало за воротник заливают. Тут и святой озвереет… Здесь впору Гитлеру позавидовать. Про мразотного фюрера вспомнил не просто так. Как-то во время разговора с Жилиным коснулись семьи. Пришлось сознаться, что никого у меня там не осталось. Была куча связей и пару раз даже чуть не женился, но не срослось. После чего, решив блеснуть умищем, выдал афоризм про то, что искал женщину, которая в тот момент, когда весь мир будет против тебя, просто стояла бы за спиной и подавала патроны. Иван на это, неопределенно хмыкнув, поинтересовался, знаю ли я, чьи это слова? Я не знал, а он пояснил: – Это сказала Ева Браун. Та самая… От его слов я офигел: – Вот та серая мышь?! Блин… не ожидал. Про Еву мне было известно лишь то, что показывали в фильме «Освобождение». Ну, дескать, жила в бункере какая-то пришибленная блондинка, которую бесноватый просто взял и отравил. Вместе с собакой. Собакена было жалко. Блондинка вообще прошла мимо мозга. А тут вон оно как… Даже обидно как-то стало – ушлепок с челкой себе такую спутницу отхватил, а мне постоянно не везло… В общем, в этот раз про «патроны» и свой идеал Сталину рассказывать не стал, и мы просто поговорили еще часа два, пока за ним не пришло жена. А я отправился в свое купе, перед этим зайдя и пожелав спокойной ночи Елене. Ну да – отношения у нас пока не перешли в горизонтальную плоскость, но обнадеживающих предпосылок было хоть отбавляй. Поэтому и настроение постоянно было почти фестивальным. А ведь я уже почти забыл ощущения от подобного «конфетно-букетного» периода. Неожиданным результатом подслушанной беседы и последующего разговора ни о чем стало резкое потепление отношения ко мне со стороны Сталина. Вроде бы, где связь, но с утра довольный грузин, пожимая руку, предложил: – Я долго думал и прышел к виводу, что, нэвзирая на разногласыя по нэкоторым вопросам, ми с вами отшень похожи в другом. В обшэм отношении к жизны. Поэтому прыдлагаю свою дружбу. Дружба была принята, и в Ростов въехали единой командой. Правда, там пришлось задержаться почти на неделю. Оказывается, все вопросы с Деникиным были утрясены, и со дня на день ожидался подход сводного офицерского полка русской армии. Правда, полк шел долго, да и местные красные заметно волновались, но в последних числах июля «золотопогонники» таки появились. Кстати, волнение местных властей было столь бурным, что их успокоило лишь прибытие в город роты отдельной (все-таки решили, что у меня будет не сводная, а отдельная) бригады. Ну и, разумеется, наличие товарища Сварогова, который и станет заниматься офицериками. Тем более что противоположная сторона также настаивала на моем присутствии, как гаранта соглашений. По этому поводу пришла даже полукилометровая телеграмма от Жилина, к которой прилагалась просьба Деникина. * * * Как выяснилось – семьсот человек, это если считать вместе с тыловиками. В батальонах сводного полка реально присутствовало шестьсот семьдесят штыков, включающие в себя пять пулеметов и три орудия. И вся эта красота ровными коробками сейчас выстроилась передо мной. Стояли, щурились. Кто-то зевал, деликатно прикрываясь ладошкой. Кто-то тихо переговаривался. Лица самые разные – от совершеннейших щеглов с розовыми щечками до продубленных невзгодами крепких парней, судя по глазам, прошедших и Крым, и Рым. А погода просто шептала. Летнее солнце еще не успело войти в силу, поэтому жары не было. Да и колышущий деревья ветерок хорошо освежал лицо. Ну а то, что подъем ранний получился, так ведь и отъезд тоже ранний планируется. И пусть вчера отбой был далеко за полночь, но в теплушках парни свое доберут. Ну а поздний отбой приключился из-за затянувшихся бесед. Мы с комиссаром вчера, сразу после ужина, как начали говорить с прибывшими, так и прекратили (волевым усилием) лишь в начале третьего. Впечатления с этих разговоров вынес довольно обычные и особо не отличающиеся от тех, что получал раньше. Да и народ обычный. Кто-то спокойный, кто-то гонористый. Но так – в меру. Во всяком случае, их начальство было явно настроено на конструктив. Ну дык, на то оно и начальство… Произошедшая (еще задолго до вечерних посиделок) идея с баней и переобмундированием не вызвала особого отторжения и произошла совершенно буднично. Офицеры просто упаковали свои мундиры, сдав их в обоз. Как я и предполагал, новая форма исключила бузу относительно погон, а свежеизготовленные значки примирили вояк с видимым отсутствием званий. Ну а юнкера, коих насчитывалось почти две сотни, даже тайно возрадовались. Ну так еще бы – про курсантов мы как-то изначально не подумали, поэтому сейчас им, после недолгих размышлений, были вручены знаки с одинокой маленькой звездочкой прапорщика. В общем, как бы то ни было, вчера их и переодели, и сбили первую самую острую волну любопытства, густо замешенного на опасениях. А теперь, находясь перед строем вместе со своим комиссаром и полковым командованием, я обратился к стоящему рядом офицеру: – Никанор Ефимович, начинайте. Тот, орлом оглядев подчиненных, скомандовал: – По-олк! Смирно! – и повернувшись ко мне, продолжил: – Гос… Товарищ командир бригады, представляю вам офицерский сводный полк! Командир полка – полковник Сагалаев! В свою очередь оглядев строй и не отрывая ладони от обреза берета, не менее громким голосом выдал: – Здравия желаю, товарищи офицеры! Пару секунд мне казалось, что продинамят, сволочи. Вроде вчера обо всем было переговорено. В том числе и о способе обращения. Но кто там знает, что в их военных мозгах может переклинить? Тем более «товарищи» они привыкли произносить исключительно через губу. А тут вдруг – «товарищи офицеры»… Но опасался зря. Через три положенные секунды строй нечленораздельно рявкнул: – Здра жла, тащ комбриг! – Поздравляю вас с прибытием на фронт борьбы с оккупантами! Получив в ответ троекратное «ура», я кивнул полковнику Сагалаеву: – Никанор Ефимович, командуйте к торжественному маршу и сразу на погрузку. Командир сводного полка кивнул, взяв дело в свои руки. После его команд офицеры, печатая шаг и отчаянно форся выправкой, прошли мимо кучки командиров, направляясь к вокзалу. По пути там даже барышни какие-то виднелись, кидающие букетики проходящим мимо бойцам. Провожая хвост колонны взглядом, я вздохнул: ну, вот все и закончилось. Можно убирать пулеметы с крыш домов. А то тут местные «товарищи» жидким гадили непрерывно: «Возможны провокации! Захват города! Всеобщая резня! Падение Советской власти!». Ну какой может быть захват при наличии одного б/к и столь мизерными силами? Да и на самоубийц эти офицеры не походят вовсе. Парни как парни. Тем более – добровольно вызывались с немчурой и их присными воевать. То есть что такое «Родина», они знали хорошо, и понятие воинского долга все-таки превозмогло нелюбовь к «быдлу». Так что, думаю, со временем и они привыкнут, и мы притремся. Словно в ответ на мои мысли идущий рядом подполковник Егоров, являющийся начальником штаба полка, вздохнул: – Надо же… все никак не могу привыкнуть – «товарищи офицеры»… Вот кто бы еще три месяца назад про такое сказал… Я в ответ улыбнулся: – Нормально! Все течет, все меняется… Зато рядовому составу не надо мозги напрягать, соображая, где просто благородия, где высокоблагородия, а где вообще – превосходительства. Тем более тут нет никакой партийной подоплеки, а слово используется именно как обращение к боевому товарищу. Показывающее, что Красная армия и есть боевое братство – от маршала до рядового. Георгий Андреевич, поправляя очки, встрепенулся: – Вот именно – до рядового! Вы это сами сказали! А как их теперь различать? Погон нет, а чтобы звания на значке различить, это же орлиным зрением обладать надо! Почесав щеку, я рассудительно пояснил: – Ну, своих командиров подразделений вы и так знаете. А все остальные это просто бойцы. Или, по-вашему, прапорщик или подпоручик не боец? Думаете, оскорбятся? – Нет. Но это же просто неудобно! Вот как обращаться, если надо подозвать незнакомого офицера? Или унтера? На этот крик души лишь вздохнул: – Вполне вас понимаю. Но и вы поймите: сейчас погоны – символ самодержавия. И их оставить никак не получится. Вот лет через двадцать, когда страсти поутихнут, снова введем. На парадной форме. А до тех пор – геометрия… НШ заинтересовался: – Что за геометрия? Это как у ваших солдат в петлицах? Вот эти треугольники? – Точно так. Треугольники вместо лычек. Квадраты и прямоугольники будут вместо звездочек. Ну а ромбы – это уже старший комсостав. Во всяком случае, противник даже в оптику не сумеет разглядеть командиров идущего в атаку подразделения. А в будущем, когда станем побогаче, то введем еще и парадную форму. С погонами, звездами да аксельбантами. Сагалаев, идущий рядом с комиссаром, но прислушивающийся к разговору, снисходительно улыбнулся: – Неужели вы и вправду думаете, что тот же командующий армией будет одет в такой же мундир, что и рядовой солдат? Я отмахнулся: – Господь с вами. Целому командующему по сроку службы положено хоть как-то из общей массы выделяться. Главное, чтобы без перегибов типа фуражки метрового диаметра, кружевного воротника а-ля Атос или белого плаща с кровавым подбоем. Лапин заржал, а Егоров заинтересованно спросил: – Неужели и такое встречалось? На что Кузьма, вытирая слезы, ответил: – Нет, что вы. Просто представил себе Чура в подобном облачении. Вот как есть, только верхом на броневике, в огромной, пытающейся улететь фуражке, а за спиной плащ развевается. И он при этом поет… Фыркнувший полковник полюбопытствовал: – Чего поет?