Кузьма улыбнулся: – Ага, как же! Если б им про те же Елинки сказали, тебя бы вообще на смех подняли. Морпехи, конечно, быстрые на ногу, только вот никому в голову не придет, что мы можем на таких расстояниях действовать. – Тут он прервался, оглаживая бородку, безрадостно подытожив: – Единственно, что непонятно: что может помешать германцу просто все сжечь и идти налегке? Ведь ежели сейчас мы все пути попортим, то на них и давить-то нечем… Выходит, все зря было? Я возразил: – Вот прям щаз! «Нечем давить». Скажешь тоже! А спокойный проход без засад, артобстрелов и минных ловушек это разве не то, чем можно поманить людей? Ну и конечно же листовки, что на них должны сегодня с самолетов сыпать. Зря я, что ли, радио в штаб фронта слал? Так что немецкие «зольдатен» не просто ничего жечь не станут, но еще и на штык могут поднять отдавшего такой приказ. Поэтому фрицам сейчас предстоит экстренными темпами пройти все пять стадий принятия неизбежного. Комиссар заинтересовался: – Каких таких стадий? На что получил развернутый ответ: – Самых обычных. Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Первый пункт они уже выполнили, прислав ефрейтора с пакетом. Когда до них дойдут сведения о действиях наших групп, в полный рост проявится второй пункт. То есть брызги полетят во все стороны. Но наказать нас им не суждено, поэтому генерал (особенно почитав наши листовки) опять возжелает поговорить. То есть будет торг. Собеседник удивился: – Почему «торг»? Мы же вроде все свои желания еще на первой встрече сказали? Покачав пальцем, я возразил: – Шалишь, брат! Запомни – наше первое предложение всегда самое лучшее. А уж если оппонент начал выкобениваться, то за ним следует второе. Уже несколько похуже. – И тут же пояснил: – Фрицы вон как орудия зажали. Даже говорить о них не хотели. А теперь придется побеседовать… Вот после чего их и настигнет четвертая стадия – депрессия, за которой неизбежно последует заключительная фаза – принятие. Деваться-то им, один хрен, некуда. Ну… во всяком случае, я на это сильно надеюсь. Несмотря на общую бодрость интонаций, окончательно убедить комиссара не удалось, и обычно атеистически настроенный Кузьма, совершенно провокационно пробормотав: «Дай-то бог, дай-то бог…», переключился на другую тему, задав вопрос о завтрашних планах. * * * На следующий день была тишина. Ну как тишина? Бригада жила обычной боевой жизнью, в основном ведя разведку «на себя», а я планово поехал контролировать «нарушение безобразий» в подразделениях. Поехал, потому что части морпехов были раскиданы на довольно большой площади. Кто возле большого оврага, кто в рощице, кто недалеко от бочажка. В одном месте мы бы тупо все не поместились, да и от наблюдения с воздуха (а немецкие «еропланы» каждый погожий день пытались нас найти) так маскироваться было проще. После посещения артиллеристов, где Холмогоров, невзирая на одноногость, активно имел своих «богов войны», добиваясь от личного состава виртуозной работы, я двинул к казачкам Буденного. По пути обдумывая мысль о том, как выполнить свое обещание, данное Вадиму Александровичу. Это насчет перевода в Москву преподавателем. И главное, как это сделать, чтобы его не обидеть? Ведь командир он от бога. Надрючивает своих бойцов – любо-дорого посмотреть. Сейчас ведь даже у беляков так не принято, а уж про Красную армию вообще молчу. Но с другой стороны, когда я осторожно и приватно поинтересовался этим вопросом у крепкого парня-наводчика (а они у Холмогорова все крепкие), не слишком ли их давят в плане дрессуры, то получил развернутый ответ. Ухмыльнувшись слегка щербатой улыбкой, артиллерист доходчиво пояснил: – Ежели мы телиться с развертыванием станем, то вражина с той стороны так е**нет, шо токмо сапоги с кишками по округе разлетятся. Та же х**ня и про свертывание. Про умение быстро поражать цели вообще смолчу. Так шо нехай лучшее Вадим Ляксаныч палкой по хребту науку вбивает, чем из-за какого-то тюфяка нерасторопного да тугоумного гибнуть. Токмо эта… Парень замялся, но после моего поощрительного кивка продолжал: – У яго культя от беготни воспаляется. Пока на авто – все нормально. А вот пехом по косогорам бегать уже не очень. А верхом он… не того. Ну дык не кавалерист же, а из морских… Дохтур какие-то притирки дает, токмо они помогают слабо. Он ить полночи стонет. Сдерживается, но мы-то слышим… Так хлопцы яму креслице соорудили. Два человека бегом таскать могут без всякой усталости. Тем паче Ляксеич-то легонький… Дык он прямо криком отказывается так двигаться. Грит: «Енто непремлемо!» Вы уж, товарищ Чур, как комбриг прямо прикажите яму, чтоб не выпендривался. Обчеству-то оно виднее, как лучше, и вовсе это нас не унижает. А ежели какой дурень зубоскалить насчет ентого начнет, дык мы яму живо разъясним неверность позиции. Артиллерист потер здоровенный кулак, а я чуть позже имел беседу с Холмогоровым. В общем, что сказать? Он по-прежнему везде передвигается на своих двоих (точнее, полутора) ногах. Но вот когда идет выход для отработки навыков, то сразу после высадки из грузовика, для быстрого подробного осмотра позиций, его возят на крохотной двухколесной бричке с тягой в две человечьи силы. И скажу, что весьма лихо возят, ловко форсируя (подхватывая бричку на руки) даже канавы. Но один фиг, инвалида напрягать просто неудобно. Да и насчет Москвы опять-таки обещал… С другой стороны, он вроде уже приноровился, да и где я такого начарта найду? В смысле – грамотных людей, может, и хватает, но вот чтобы так общий язык с подчиненными найти, это надо уметь. Может, права та пословица, что от добра добра не ищут? В общем, отложив решение этого вопроса «на потом», я уже со спокойных душой приехал к казакам. А там насторожился, потому что в лагере кавалеристов царило какое-то нездоровое оживление. Взяв за ориентир свирепый голос Буденного, раздающийся из-за дальних кустов, двинул в ту сторону. Выехав на поляну, несколько удивился, так как открывшаяся картина была необычна. Там матерящийся Семен охаживал плеткой какого-то бойца. Тот в свою очередь даже не брыкался, молча снося побои, лишь прикрывая ладонями лицо. При этом, судя по всему, экзекуция началась недавно, так как Буденный был весьма бодр, а у парня гимнастерка на плечах и на спине оставалась почти целой. Негромко кашлянув, привлекая внимание, я культурно поинтересовался: – Эт-то что за хрень тут творится? Главный казак, услыхав мой голос, злобно отбросив камчу в сторону, рявкнул бойцу (хотя, судя по нашивкам, не просто бойцу, а целому командиру взвода): «Пошел вон, мудила!» и, уже обращаясь ко мне, отдуваясь, выдал: – От вишь, Чур, какая хня выходит! Спрыгнув с коня и одернув куртку, я отчеканил: – Товарищ Буденный, доложите, как положено! Семен, вздохнув, принял у ординарца фуражку и, шагнув ко мне, вскинул ладонь в воинском приветствии: – Товарищ комбриг! Мною проводится воспитательная работа среди личного состава! – Плеткой? Казак мрачно парировал: – А тут вариантов немного. Либо нагайкой воспитывать, либо пулей! Видя, что собеседника уже не трясет, нормальным голосом спросил: – Так что случилось? И мне поведали в общем-то банальную вещь. Все началось с того, что дежурный взвод кавалеристов ушел в патруль. Для охвата большей площади взвод был разбит на десятки. И вот один десяток решил заскочить в деревню, «попить молочка». Хм… знаю я это молочко. Угу – из-под бешеной коровы. Конечно, моя моторазведка тоже подобным балуется. Нет-нет да и зарулит в деревню или на хутор с целью разжиться вкусняшкой или самогоном. Но все это происходит втайне от командования и всегда полюбовно. В смысле, разведчики именно что покупают или выменивают продукты либо выпивку, потому как знают: забери хоть курицу на халяву – трибунал последует незамедлительно. Про насилие и прочий беспредел я вообще молчу. Поэтому всему личному составу постоянно вдалбливалась мысль о том, что нельзя гадить там, где живешь, и не надо лишний раз озлоблять людей. Даже если ты сильный, красивый и ствол под рукой имеется, то все равно нельзя. То есть чуровцы, как первые представители Красной армии, в этом смысле обязаны быть святее папы римского. Тем более что наши специальные продуктовые команды и так мотаются по всей области, делая закупки. То есть без приварка к пайку никто не останется. Ну а на дополнительные ништяки (пусть даже в виде бутылки самогона) я закрывал глаза. Разумеется, сие категорически не поощрялось, но до тех пор, пока не было «залета», все делали вид, будто ничего не происходит. Но вот с казачками произошел именно что «залет». Десяток вперся в деревню и нарвался на немецкий патруль. Фрицы, скорее всего, прибыли в Крупеевку затемно, и чубатые их появление прохлопали. Поэтому едущим словно по бульвару кавалеристам слитный винтовочный залп, разом ополовинивший десяток, совершенно не понравился. И вот как итог – трое так и остались в деревне (их сразу с лошадей снесло), еще двое «трехсотые». Один из них тяжело. Но ускакать успели. Потом перевязались, отправили раненых с сопровождением на базу (это, к слову, больше двадцати километров), а остальные поехали искать взводного, чтобы доложить о конфузе. Через час взвод собрался и, кипя праведной местью, вернулся к Крупеевке, чтобы определить силы германца, ну и по возможности отомстить. Только вот немцы оказались не дураки, и их патруль за это время успел смыться. Поэтому казачкам только и оставалось, что забрать трупы своих людей (включая сержанта – командира десятка), да, дождавшись экстренно прибывшей замены, двинуть на доклад. Результаты итогов этого доклада я наблюдал лично. Хм… ну да. Тут Семен точно в своем праве был. Был нарушен приказ о запрете въезда в населенные пункты без предварительной разведки. Плюс из-за некачественной работы наблюдателей казаки не засекли появления немцев. Ну и как вишенка на торте – вот как будто не было всех наших разъяснений, инструктажей и тренировок относительно ведения службы. То есть десяток расслабился в корень, и двигались они, как на ярмарке, всей толпой. Именно это Буденного и взъярило больше всего. И как он выразился насчет убитого сержанта: «Повезло стервецу! Живой бы остался, лично, лично бы этого ракала пристрелил! Не дожидаясь решения трибунала!» Так что командир взвода (уже, как понимаю, бывший командир) еще легко отделался. Ведь это именно его люди, и он за них несет непосредственную ответственность. Но получается, что не проследил, не проконтролировал, не проинструктировал и еще целая куча «не». Но вообще, конечно, интересно выходит. Это я насчет мер физического воздействия. Царских офицеров солдаты ненавидели в том числе и за то, что те с легкостью необыкновенной всегда могли проредить зубы младшим чинам. А тут даже не кулаком – нагайкой машут. У Холмогорова – палка в виде веского стимула. Остальные краскомы себя тоже не особо сильно ограничивают. Единственно, что наш зампотех Збруев в основном на голос берет. Но с ним все понятно – гражданский человек, инженер. Не привык еще к военному стилю общения. Да и бойцы у него технари, с несколько меньшим шилом в заднице, чем у обычного морпеха. Я это все к чему – вроде бы тот же мордобой остался, ан нет. Бойцы очень даже хорошо понимают, что командирские оплеухи это не от желания унизить или покуражиться, а чисто воспитательный момент, в конечном итоге приводящий к выживанию на поле боя. И выражения лиц казаков, что окружили Буденного, я хорошо срисовать успел. Не скажу, что они аж прямо кивали одобрительно, но вот хоть какого-то внутреннего протеста на их физиономиях не наблюдалось. То есть со стороны все вообще смотрелось как чисто семейная сцена, когда папаша, при полном одобрении домашних, наказывает нерадивого отпрыска. Типа – прибить не прибьет, но мозгов добавит. Кстати, вот именно подобные нюансы я пытался объяснить новеньким офицерам, когда говорил, что быть командиром в Красной армии это несколько сложнее, чем сверкать золотыми погонами в армии императора. У нас ведь человек помимо профессиональных знаний еще и обязан стать интуитивным психологом, тонко понимающим момент, когда в общении с бойцами использовать доброе слово, а когда и крепкий кулак. И словосочетание «постоянное воспитание личного состава» это вовсе не метафора. Поэтому я больше ничего не стал говорить Семену, а просто приказал составить рапорт о произошедшем конфузе, приведшем к людским потерям. И в этом же рапорте указать причины случившегося, делая упор на непрофессионализм и общую расслабленность пострадавших. После чего зачитать документ перед всеми подразделениями бригады. Пусть народ на ус мотает. Ну а слухи (казачки еще те мастаки в уши надуть) хорошо дополнят картину. Так что пусть личный состав очередной раз убедится, что правила в бригаде должны выполняться не потому, что так командованию приспичило, а потому что они, сука, кровью писаны! Буденный после моих слов кивнул и пошел заниматься эпистолярным жанром, а я, глядя на его парней, лишь вздохнул. Все-таки интересная штука жизнь. Ведь что в моем времени я знал о казаках? Сильные, смелые, умелые парни, живущие на неспокойных границах государства и охраняющие эти самые границы от набегов самых разнообразных супостатов. Верные и бесстрашные воины – патриоты России. Так продолжалось сотни лет, но потом пришли большевики и за каким-то хреном решили все сломать. Казакам сей подход закономерно не понравился, и они возмутились. Долго и кроваво воевали. Только большевики хитростью, подлостью и количеством сумели победить, после чего расправились со всеми недовольными. А затем, торжествующе подвывая, провели так называемое расказачивание. Тут, правда, несколько непонятно – если всех расказачили, откуда через двадцать лет на фронтах опять взялись те самые казаки в своих бурках, черкесках и прочей атрибутике? Песня опять-таки про едущих по Берлину казаков несколько не вписывалась в тотальное уничтожение. Но снова скажу – я про это особо сильно не задумывался. Более того, считал лампасников просто отдельным родом войск, относящимся к кавалерии. Ну там – уланы, драгуны, кирасиры и казаки. Просто со своей особенностью типа житья в станицах и наличия официальной винтовки в хате. Только лишь попав сюда, понял, насколько ошибался… Начнем с того, что казаки – это сословие. Вот как дворяне, мещане и прочее купечество. Со своими льготами и привилегиями. Но дело в том, что в семнадцатом все сословия в России отменили. Со всеми плюшками, полагающимися этим сословиям. То есть уже тут возник конфликт между властью и лампасниками. Дальше – больше. Как выяснилось, помимо конвоев и сопровождений, именно казаков использовали в качестве основной силы при подавлении самых разнообразных гражданских беспорядков внутри страны. Голодный бунт? Казаков надо слать. Волнения на заводах? Казаков надо слать. И те, к слову сказать, совершенно не стеснялись избивать людей, чем заслужили офигенно горячую «любовь» прочего народа. В общем, как бы понятнее сказать… Короче – девяносто процентов населения страны к казакам относились, словно киевские майданщики к ОМОНу. Поэтому, когда к власти пришли те самые избиваемые, то станичники словили мощный откат. Тут впору удивляться не расказачиванию, а тому, что вообще такое понятие, как «казак», сохранилось до двадцать первого века. Выходит, простили их большевички? Раздавили лишь тех, кто с оружием в руках выступал. А остальных просто сравняли в правах с прочим народом. Правда, в этот раз задуман несколько иной сценарий. Для терских, забайкальских, уссурийских, кубанских, семиреченских и прочих приграничных казачьих войск все останется практически, как было. Только льготы будут обусловлены не сословными привилегиями, а особенностью региона проживания. Все-таки в опасных местах люди существуют. Так что с нормальными комиссарами эти ребята станут именно теми, кем и задумывались – защитниками рубежей и первыми помощниками тем же погранцам. Ну а кто не захочет… Хм, тот сам себе злобный Буратино. Хотя, сдается мне, большинство все-таки новую власть примут нормально. Особенно если учесть, что тех перегибов, имеющих место быть в моей ветке истории, не будет допущено. А вот донские, которым до ближайшей границы сотни и сотни километров, но которые при Краснове решили выделиться в отдельное государство, окажутся в пролете. Захотят госпослаблений – нехай ближе к Кавказу перемещаются или на Дальний Восток катят. Там их навыки к месту будут. Не захотят – будут жить у себя, но ровно в тех же правах, что и «иногородние». Без всяких гнутых пальцев и небрежно брошенного: «опять русня понаехала» по отношению к крестьянам[17]. * * * А на следующий день о себе дали знать фрицы. Вначале, еще ночью, вернулись почти все саперные группы с докладами о выполнении задания. Ну а ближе к обеду прискакал посыльный от наблюдателей. В общем, судя по появившемуся сигналу, германцы захотели общения. Так еще бы – лишь только была восстановлена связь (провода на столбах тоже были одной из целей), как кайзеровцы стали получать массу пренеприятнейших известий. Вот и всполошились. Особенно если учесть, что многие объекты они взяли под охрану (именно туда, как мы и предполагали, были направлены снятые с фронта войска), но это не помогло. Мосты и мостики взлетали на воздух вместе с часовыми. Вот генералитет и возжелал нового общения с «бандитами», при этом постигая тяжкое для военных мозгов искусство дипломатии. Никто ведь их за язык не тянул, и поэтому за «бандитов» будет отдельный спрос и повышенный прейскурант. А я понял, почему министр иностранных дел из моего времени постоянно называет своих визави то коллегами, то партнерами, то западными друзьями. И это вместо педерастов, мудаков и ублюдков. Просто каждое не так сказанное слово в международных делах имеет свою цену. Причем в самом прямом смысле: заронился – плати[18]. Вот немчура и заплатит за несдержанность. В общем, встреча состоялась в прежнем составе. Только на этот раз без чая. Немцы после демонстрации наших возможностей пребывали в настроении хмуром и ипохондрическом. Хотя поначалу пробовали хорохориться. Дескать, дивизия уйдет, а все, что не сможет унести – уничтожит. На что я с улыбкой продемонстрировал ту листовку, что разбрасывали над их позициями, и ответил: – Разумеется, это ваше право. Но ведь вы не думаете, что я вам раскрыл все свои планы? И мне даже интересно, после выполнения какого из них ваши собственные солдаты взбунтуются? Визави, насупившись, пожевал губами: – Но ведь на прошлой встрече мы вам ясно дали понять, что вопрос артиллерии не обсуждается! Я пожал плечами: – В прошлый раз все железнодорожные пути были целыми. А сейчас из-за вашей несговорчивости нам предстоят траты на их восстановление. Вот в компенсацию этих затрат и возник вопрос относительно орудий. Поспорили по этому вопросу. В процессе фриц снова начал кочевряжиться. В смысле – заберем все, что нам надо, а вы идите лесом. Мол, еще сильнее у нас напакостить просто не получится. И если вдруг среди солдат пойдут потери, дескать, на то они и солдаты, чтобы умирать во славу рейха. На что я заинтересованно уточнил: – Относительно солдат ваша позиция понятна. А вот как быть насчет офицеров? От командира полка и выше? Дерганый полковник напыжился: – Что вы хотите этим сказать? Или напугать нас решили? А мне вдруг как-то надоели все эти пляски. Сомнений в том, что додавим оппонентов, уже не было. То есть они оставляли все русские трофейные орудия и боеприпасы (захваченные после того, как «небратья» слили фронт). Оставляли патроны и снаряжение. Оставляли большую часть пулеметов. Но вот теперь встали в позу? Да хрен вам в грызло! Не знаю, с чего вообще вдруг накатило, но чувствуя уже знакомую щекотку в районе темени и вперив в собеседника пустой, ничего не выражающий взгляд, ответил: – Я никогда никого не пугаю. Это совершенно бессмысленное занятие. Я лишь оповещаю о последствиях. А они таковы, что в случае отсутствия консенсуса никто из старшего командного состава вашей дивизии до фатерлянда не доберется. Полковник почему-то заткнулся (я думал, он возмущаться начнет) и, невзирая на довольно прохладную погоду, утер лоб платочком. А генерал как-то даже примирительно сказал: – Вы тоже должны нас понять. Потеря орудийных батарей всегда относилась даже не к военным делам, а являлось делом чести…