Щекотка в моей черепушке почти затихла (сука, ну вот как ее вызывать по желанию?), поэтому уже спокойно ответил: – Ну так в чем вопрос? Вы ведь всегда можете оказать военно-техническую помощь своему союзнику. Это совершенно не затронет вашу честь, лишь добавит плюсов столь дальновидному решению. Фрицев мой пассаж несколько выбил из колеи. У генерала просто брови поползли вверх, а его слегка очухавшийся спутник удивленно произнес: – Позвольте узнать, о каком союзнике идет речь? Тут уже я принял удивленный вид: – Ну как же! Атаман Всевеликого войска Донского Петр Николаевич Краснов является преданнейшим союзником и беззаветным другом великого рейха. Кому как не ему можно оставить отягощающий вас груз, чтобы он мог продолжать свою борьбу с красной сволочью? От неожиданности Буденный, услыхав такие слова, не сдержавшись, вдруг вспомнил неизвестную мне мать, а более сдержанный генерал, выслушав перевод не менее охреневшего Берга (который выполнял у нас роль толмача), издал странный горловой звук. После чего я их добил: – Разумеется, что всё, о чем мы говорили, так и останется на складах. А вот отличные немецкие орудия будут вывезены в степь, в тайное место и переданы полномочному представителю Ost-Hilfswilligen[19] генерала Краснова. О чем он вам и напишет расписку. Фрицев идея несколько удивила, так как где мы, а где Краснов, но в общих чертах понравилась. Причем, по мере обсуждения, понравилась настолько, что полковник заинтересовался, а нельзя ли таким же макаром переправить всевеликому атаману и остальное немецкое оружие? Дескать, трофейное русское остается на складах. А вот все остальное будет передано лучшему другу Германии. Разумеется, со всеми расписками с его стороны. Блин! Вот ведь фарс же голимый, и все это понимали. Но обсуждали совершенно всерьез. У полковника даже глаза загорелись. И в принципе, мотивы его были ясны. Конец войны, сокращение армии, престарелый генералитет ускоренными темпами выпихивается в отставку. Да и кучу офицеров вместе с ними тоже туда же. Судя по всему, оберст в отставку совершенно не хотел. Но после нашего пердимонокля шансов остаться на службе было мало. Поэтому он так и подпрыгивал. Зато имея на руках расписки от представителя атамана, лично у него будет шикарный шанс вывернуться. Эти бумаги заткнут рот всем злопыхателям и недоброжелателям. Ведь как будет преподнесено – в условиях вражеского противодействия часть вещевого имущества была уничтожена на месте (мы обговорили, что сожгут несколько сараев с ветошью и разбитым барахлом), а остальное, большей частью, передали представителю Краснова для дальнейшей борьбы с русскими. То есть в данном случае командование дивизии получалось не злостными просиральщиками вверенной матчасти, а просто молодцами, героически вывернувшимися из непростой ситуации. Да уж, месяц назад подобное и представить себе невозможно было. Да что там – со мной и разговаривать бы никто не стал. Ведь морпехов еще летом определили в «бандиты», с соответствующим отношением. Зато теперь… Вот что значит предчувствие близкой капитуляции! Размякли, расслабились законопослушные «фоны». А я, обговаривая детали, подумал, что социалисты в моем времени точно дураками не были, когда Брестский мир подписывали. Провидцев среди них не обнаружилось, и предугадать столь близкое немецкое поражение еще полгода назад было невозможно. Немчура ведь вполне успешно бодалась с войсками коалиции, и в России после объявления (читай предательства) Малороссией самостийности просто не было сил им противостоять. Там ведь дыра размером с фронт получилась. И дошли бы доблестные кайзеровцы до Волги без проблем. Они бы и сейчас дошли, но на их беду приключился шибко грамотный Жилин со своим хитрым ОВ и знанием будущего. Ну и я свою толику малую привнес. Потом почему-то мысли перескочили на будущее моего времени, и я как-то внезапно стал подозревать, какими мыслями руководствовался гитлеровский генштаб при отработке «Барбароссы». Ну, помимо данных разведки об общей слабости РККА и прочих негативных для СССР факторов. Только сейчас дошло, что целая куча немецкого офицерья прошла через Восточный фронт. И что они могли наблюдать своими глазами в восемнадцатом году? А видели они, насколько лихо часть Российской империи, которая, объявив о независимости и назвав себя Украиной, приняла кайзеровцев в свои объятия. Фронт открыла, хвостиком виляла, ручки облизывала. В общем, всячески демонстрировала преданность новому хозяину. При этом на самом высоком уровне немцев убеждали, что весь народ, проживающий на этой территории, всем сердцем поддерживает долгожданный приход истинных европейцев. Что характерно, с земель Донского казачества (спасибо Краснову) доносились точно такие же слова. И что эти офицеры могут предположить, основываясь не только на данных разведки, а еще и на собственном опыте? Ба! Да это же условно дружеские земли! В прошлый раз они нас так в задницу целовали, что до сих пор засосы видны. А за двадцать лет ситуация для рейха лишь улучшилась, потому как под гнетом «жидов и комиссаров» люди уж совсем истосковались по настоящему европейскому порядку. И стоит доблестному солдату вермахта только пересечь границу, как нежелающие воевать с нами украинцы начнут массово сдаваться. А мы их в этом станем массово поддерживать[20]. Вот и получается, что территории Украины и юго-запада России немцы рассчитывали проскочить чуть ли не в походных колоннах, совершенно не опасаясь за свои тылы. И сколько тогда там до Москвы остается, если смотреть от Харькова да Новочеркасска? Да как раз то расстояние, которое генштаб в своем плане мыслил пройти с боями исключительно за полтора-два теплых месяца. То есть быстренько взять столицу, выйти к Волге и на этом всё. Конец войне. А главное – все это планировалось, основываясь на предыдущем опыте. Не учли лишь малость – насколько «жиды да комиссары» сумели народ на свою сторону перетянуть. Вот и получили гитлеровцы по сусалам, начиная буквально с первого шага. Когда практически каждый наш боец им поперек глотки Брестской крепостью встал. Ну да ладно. Это все лирика. А сейчас наши переговоры подходили к своему завершению. Так как немцы сообщили, что с завтрашнего дня (согласно полученному ими приказу) действует режим прекращения огня, а к концу недели они начнут отводить войска, то было обговорено место, куда надо свозить «передаваемое Краснову» вооружение. Полковник при этом сильно волновался за расписки, но я сказал, что бумаги с моей стороны гарантированы, и «фон» несколько успокоился. А когда мы уже ехали назад, Буденный задумчиво поинтересовался: – Я вот чего-то не понял. Ну, про Краснова. С чего германцы так обрадовались? Все ведь отлично понимали, что это брехня, которая легко раскрывается. И им такое дурошлепство боком вылезет. То есть они не просто оставили вооружение, пусть и под тяжестью обстоятельств, а еще и купились на дешевый обман, даже не перепроверив личность посланника. Я кивнул: – Все верно. За исключением малости – времени. Если бы я на первых переговорах такое предложил, то меня бы просто послали. А теперь сам посуди – у комдива ведь нет связи с Красновым. То есть он делает запрос в штаб армии. Оттуда связываются с Берлином. В Берлине вояки выходят… ну уж не знаю, кто там с атаманом дела имеет. Может, тамошний МИД? В общем, уже те связываются с Красновым, запрашивая, не посылал ли он своего человека? После чего ответ по той же цепочке приходит обратно. И это дело минимум нескольких дней. Просто в том, что у атамана есть прямая связь с Берлином, я сильно сомневаюсь. Точнее говоря, уверен, что ее нет. При этом уже через три дня фрицы должны начать массовый отвод войск. И что тогда получается? Семен крякнул: – Ну ты хитер, прям лис-проныра… – Угу. Так что запрос немцы, конечно, пошлют, но ответ получить не успеют. И они это отлично понимают. Поэтому так вцепились в предложение. То есть с их стороны доклад руководству ушел, а если те не успели ответить, то кто же виноват? А казачьего офицера мы германцам предоставим. В мундире, при погонах, орденах и с охраной. Ну и, разумеется, со всеми сопроводительными документами. Поэтому все останутся довольны. Мы – орудия получим. Фрицы – живыми уйдут, да еще и задницы бумагой прикроют. Тут мой спутник, вдруг вспомнивший слова насчет уничтожения старшего комсостава, опять ударился в мистику. Многозначительно шевеля усами, бровями и прочей лицевой растительностью, снова стал вспоминать о разных мифических личностях типа колдунов-характерников. – Ить, ты когда шипел про то, что никто из офицерья до Германии не доберется, даже у меня нутро захолодело. А ведь ты не мне все это говорил. Только с опыта своего скажу, что ихние пруссаки никогда труса не праздновали. Но тут вдруг и угрозу проглотили, и с лица взбледнули. Так что не говори – могешь ты, Чур, какими-то чарами на людей влиять. Я возразил: – Несколько листиков бумаги, представляющих собой правильно составленный документ, иногда значат больше, чем вся мистика мира. А фрицы отлично разбираются в бюрократии. И понимают, в каком случае тоненький лист превращается в бронеплиту, надежно прикрывающую зад. Буденный поморщился: – Фу, писанина… На что получил пояснение: – Ты тут не фыркай, а на ус мотай. Вот будь у твоего взводного рабочий журнал, где было показано, что он проводил все занятия и инструктажи. Да с росписями сержантов о прохождении. И что бы ты делал? Семен возмутился: – Да толку с того журнала, если люди погибли? Я наставительно заметил: – Толк в том, что задокументированное проведение всей необходимой учебы снимало бы большинство вопросов к комвзводу. То есть человек сделал все, что было в его силах, чтобы выполнить свою задачу. Ну а если среди подчиненных нашелся кто-то особо тупорылый, то от этого никто не застрахован. Человеческий фактор еще никто не отменял. Собеседник, несколько опешив, уставился на меня: – И что? Будь тот журнал, вышло бы, что Сидоренко вообще не виноват? Но он командир! Он отвечает за своих людей! – Почему не виноват? Виноват! Именно потому, что это его люди. Но документ бы показал, что он не только самогоном баловался, но еще и работал. То есть за то, что недоработал – понижение в должности заслужил. А вот нагайка в данном случае была бы совершенно излишней… В общем, какое-то время мы с Михалычем спорили по поводу необходимости армейской бюрократии. А то у нас тыловики завели себе гроссбух, где ведут учет всего и вся, а вот строевики как-то вообще практически забили на документацию. Только у артиллеристов и бронеходчиков все нормально. Остальные же (невзирая на наличие писарей) просто замечательно проводят время, почти не утруждая себя мозговой деятельностью. Я с этим борюсь, но пока как-то не очень получается. С другой стороны, сильно давить тоже нельзя, ведь еще буквально девять месяцев назад эти люди были просто беспредельщиками без руля и ветрил. Вот так передавишь, а у них вновь резьба соскочит. Хотя, конечно, уже вряд ли (не зря ведь я столько времени пахал), но зачем нарываться? Так что будем действовать плавно, тихо, аккуратно. В общем, выполнять все те действия, которые необходимы при варке лягушки. Тут Буденный что-то отвлекся и со смехом вспомнил, как я нас всех «красной сволочью» обозвал. На что я, пожав плечами, неосторожно посетовал, что это слова из песни. Спутники живо заинтересовались, какой именно. Ну и пришлось озвучить, что, сидя в контрразведке, слыхал, как казаки пели: Над Доном угрюмым идем эскадроном. На красную сволочь нам пуля дана. Не падайте духом, поручик Голицын. Корнет Оболенский, налейте вина. На это Берг с удивлением заметил, что года полтора назад пересекался с одним поручиком Голицыным, неужели это про него песня? Но потом сам себе засомневался, так как поручика ожидал суд, потому что тот спьяну пристрелил штабс-капитана, и вряд ли бы он после этого стал героем песни. Семен же просто сплюнул, посетовав, что про каких-то корнетов песня есть, а вот про героических чуровцев до сих пор так и нет. После чего хитро глянул на меня. Ну а я что-то повелся и, ухмыльнувшись ответил: – Про чуровцев не знаю, а вот про тебя точно есть. Усач удивился: – Эт какая? Не слыхал… Я же, подмигнув спутникам, заголосил: По военной дороге шел в борьбе и тревоге Боевой восемнадцатый год. Были сборы недолги. От Кубани и Волги Мы коней поднимали в поход. Казаки конвоя, навострив уши, максимально сблизились, ну а я продолжал: Среди зноя и пыли мы с Буденным ходили На рысях на большие дела. По курганам горбатым, По речным перекатам Наша громкая слава прошла. Когда вокал внезапно прекратился, ошарашенно слушающий Семен жадно затребовал: – А дальше? Пожав плечами, ответил: