– Не хотите остановиться и заняться вашей машиной? – спрашивает Бекс, сбрасывая скорость перед съездом на стоянку. – Гони в город как можешь быстрее. – Никаких проблем, сэр. Я обожаю работать таксистом. Не обращая на него внимания, я достаю записную книжку, намереваясь занести в нее все, что мне известно на настоящий момент, но после «Мэттьюс» и «Вторая медсестра?» я останавливаюсь, чувствуя себя глупо. Я не знаю об этих женщинах ничего помимо того, что мне рассказал Пол. Что Эми Мэттьюс посещала подпольный притон. Я пишу: «Притон». – В декабре мы нагрянули в один притон… – начинаю я. Бекс не отрывает взгляда от дороги. – В «Одиночество»? – В «Одиночество». – Я записываю название в надежде на то, что это оживит какие-нибудь воспоминания. Подобные подпольные клубы без лицензии живут недолго. У них нет вывески над входом, нет страницы в интернете, они не значатся ни в одном справочнике. Сейчас клуб устроили в здании заброшенной фабрики, а через месяц он уже будет в убогом подвале в противоположном конце города. Полиция их закрывает, а через считаные дни они появляются снова. Но это название для меня ничего не значит. – Я хочу, чтобы ты выяснил, куда он перебрался сейчас. Все внимание Бекса поглощено тем, чтобы обогнать мотоциклиста. Наконец он отвечает, раздельно выговаривая слова: – Но нам же это известно, шеф. Мы установили это четыре недели назад. – Он бросает на меня взгляд. – Вы сказали мне притормозить и никому ничего не говорить, поскольку вам показалось, что в прошлый раз их заранее предупредили. – Вези меня туда, – говорю я, и Бекс снова оглядывается на меня, но ничего не говорит. Мы въезжаем в пригород; я смотрю на мелькающие мимо дорожные знаки. Опасность угрожала двум женщинам. Одна из них мертва. К этому причастен кто-то из участка. Мне нужна помощь, но кому я могу доверять? Начиная с этого человека рядом со мной, который называет меня шефом. Я вижу его смуглую кожу, темные волосы на затылке. Кто он? О чем думает? О чем таком не говорит, что я должен знать? Конечно, вдруг осеняет меня, если Бекс не тот, за кого себя выдает, я, возможно, помогаю убийце найти следующую жертву. – Всякий раз, когда идет снег, отец рассказывает про то, как они шли по горам, когда бежали из Ирана, – неожиданно говорит Бекс, словно догадавшись, что я думаю о нем. Он на скорости обгоняет грузовик с мебелью из Шотландии и говорит о том, как у его родителей при шахе была фабрика, выпускавшая ремни и кожаные сумки. Похоже, Бекс выкладывает этот эпизод истории своей семьи в качестве примирительного жеста. А может быть, ему кажется, что если он откроется мне, я откроюсь ему. Это трюк бывалых рецидивистов: выкажи человеку свое доверие, и он ответит тебе тем же. – Затем случилась революция, – продолжает Бекс, не обращая внимания на то, что я и не думаю ему отвечать. – Родители мои были совсем молодыми, только-только поженились, но отец быстро прославился своей нелюбовью к новым парням и решил бежать, пока не поздно. Они с матерью шли через горы, вдвоем, почти без всего. Приехав сюда, брались за любую работу, какую им предлагали, откладывали каждый свободный пенни – и наконец купили газетный киоск в Норт-Финчли. Они любили Маргарет Тэтчер и до сих пор мечтают о том, чтобы их единственный сын когда-нибудь вернулся в Исфахан и продолжил выпускать кожаную продукцию. – Смешок. – Печально, но у меня никогда сердце не лежало к бизнесу, – говорит он после небольшой паузы и, оторвав одну руку от руля, изображает виноватый жест. Я чувствую, что сердце Бекса лежит к тому, чтобы двигаться, что-то делать, вышибать двери, ловить преступников. Не тот он человек, который захочет сидеть и что-то обдумывать, и уж тем более создавать линию модных иранских аксессуаров. Я сочувственно бурчу что-то, но если Бекс ждал услышать мои личные воспоминания, его ждет разочарование. Снова закрываю глаза и откидываюсь головой на дверь. Я должен использовать те воспоминания, которые у меня есть. Думаю о глазах Эми Мэттьюс, смотрящих сквозь меня. Что она видела? Дружка, охваченного буйством? Бывшего любовника, затаившего смертельную обиду? В нее выстрелили от пяти до семи раз. У двери произошла драка. Но всякий раз, когда пытаюсь представить себе стрельбу, я чувствую, что тут что-то не так, что-то от меня ускользает. * * * Воспоминания оказываются гораздо более скользкими, чем я полагал. История жизни Бекса оказала на меня странное воздействие, причем плохое. Я ловлю себя на том, что начинаю сомневаться в воспоминаниях, которые у меня точно были, и пытаться разобраться в тех, которых у меня точно не было. Это страшно: воспоминания ускользают от меня. Я стараюсь бороться с тем, что уже прозвал своим «забвением». Надо вспоминать. Все что угодно. То место, куда я шел вчера вечером. Дом, в котором я жил. Лору. Гостиницу. Другие гостиницы. Вскоре воспоминания о всевозможных гостиницах разрастаются у меня в голове подобно сорнякам. Первая гостиница, которую мне удается вспомнить, на Менорке. Почему из всех гостиниц именно эта? Сколько мне тогда было – семь лет? Яркие здания вокруг двух голубых бассейнов над обрывом. Далеко внизу крошечный полумесяц пляжа, добраться до которого можно было только по длинной крутой лестнице. Я со страхом ходил по ней, крепко вцепившись в руку матери, стараясь не смотреть вниз, боясь, что если я посмотрю на море, оно сорвет меня с обрыва. Отец, разумеется, шествовал впереди, подобно спартанскому полководцу, каждым своим шагом выражая без слов свое отношение к моей робости. Мне так хотелось ходить по лестнице, как он… Заслужить его уважение… Однако именно в этой гостинице я каким-то образом научился драться: я дрался с детьми старше меня и младше меня, с немцами, испанцами и англичанами. Мне преподавали уроки разбитым в кровь носом и синяками под глазом. Мать лечила мои раны пластырем, а мое честолюбие – ласковым словом. Отец нещадно лупил меня за драки, причем вдвое сильнее, если я проигрывал. Я носил эти ссадины с гордостью, словно боевые награды. Однако о самих драках я ничего не помню. Но теперь приходит новое воспоминание: Пол на пирушке по случаю моего повышения по службе. Как это произошло? Я уверен в том, что не приглашал его. Мы собрались в саду в три часа, чтобы выпить за мое здоровье, человек двадцать. Утром шел дождь, но затем тучи ненадолго разошлись, и на маленькой лужайке слабо поблескивало влажное солнце. Я расставил бокалы на садовом столике, позаботившись о том, чтобы был большой выбор белого и красного вина и сока. Я считаю, что лучшая пирушка – та, которая тщательно организована, а мы с Лорой устраиваем хорошие пирушки. Все спланировано. Горы закусок из супермаркета; все подписано, чтобы гости знали, что они берут. В три часа все от души пили и ели. И тут я оглянулся и увидел своего отца – подумать только! – выходящего во двор через стеклянные двери; он только что приехал, пыхтит, обливается потом, натягивает улыбку, протягивает завернутую бутылку. Помню, первым делом я подумал о Джерри. Я не мог вспомнить, когда в последний раз видел своего отца, и мы с ним тогда крупно из-за чего-то поссорились, но я не хотел устраивать сцену перед человеком, который был моим новым начальником и в то же время лучшим другом моего отца. Я взял бутылку, сказал Полу пару слов и оставил его бродить по саду, отпускать свои глупые шуточки, обниматься с Джерри и хвалиться новыми успехами представителей семейства Блэкли, что я от него и ожидал. Выдохнув, я постарался расслабиться, налил себе вина и улыбнулся. Я старался изо всех сил забыть о том, что Пол присутствует на пирушке, полностью сосредоточившись на барбекю, но атмосфера была гнетущей, и чем усерднее я старался не обращать внимания на отца, тем чаще слышал его громкий голос, разносящийся по всему саду. – Поймите меня правильно, я с уважением отношусь к новому назначению своего сына, – сказал Пол в какой-то момент, шумно сопя носом, – но никогда не советовал ему идти в полицию. Фамилия Блэкли предъявляет высокие требования. Моя фамилия. Единственное во мне, в чем была заслуга Пола, а не моя. Я молчал, наблюдая сквозь дым от мангала за Джерри, сидящим рядом с Изабель, чтобы увидеть его реакцию, но тот оставался непроницаемым. Затем Джерри потрепал Изабель по колену, встал и направился через сад к столику, чтобы налить себе вина. – За фамилию Блэкли, – сказал он, с легкой улыбкой поднимая бокал. Должно быть, я случайно задел рукой бокал, стоящий рядом с мангалом. Помню, услышал, как он разбился, почувствовал запах вина и увидел, как все оглянулись. * * * В пять с небольшим утра мы останавливаемся в сорока метрах от заколоченного гаража, в двух милях к северу от гостиницы «Авива», в которой умерла Мэттьюс. Слева от входа в старый гараж некрашеная деревянная дверь открывается на мгновение, выпуская трех женщин в тонких блузках и обтягивающих джинсах, ежащихся в предрассветном холоде. Затем снова двух мужчин в цепях и кожаных куртках на заказ. Это и есть «Одиночество». Что касается подпольных заведений, тут требуется хранить все в строжайшей тайне; с другой стороны, необходимо, чтобы нужные люди о тебе знали. Таинственное текстовое сообщение с указанием времени и места – и сотня людей в возрасте от двадцати до тридцати лет заявляются в пустующие мастерские или склад; богемные тусовщики из престижных Хэмпстеда и Хайгейта, получающие наслаждение от возможности потолкаться у стойки с настоящими преступниками и нарушить закон, покурив в помещении. Ребята наивно думают, что такими притонами заведуют антикапиталисты, думающие о Человеке, но на самом деле эти заведения являются творением самых настоящих беспринципных капиталистов, жаждущих высоких прибылей и ради этого готовых ломать ноги тем, кто им мешает. Значит, я уже бывал здесь прежде? Этот притон имеет отношение к делу, которым я занимаюсь? Я смутно припоминаю, что мне знакомы эта деревянная дверь и эта пустынная улочка; но, быть может, эти воспоминания просто проскользнули в мое сознание какое-то мгновение назад и застряли там, подобно запаху крови, приклеившемуся к моей одежде? – Я об этом ничего не знаю, – говорит Бекс, почесывая свой массивный затылок. Этот человек любит чесаться. – Вот что мне известно. Есть вторая медсестра. Ей также угрожала опасность, но, возможно, она еще жива. – Вторая женщина? – Если она еще жива, времени у нас, скорее всего, в обрез. И я думаю, что она как-то связана с этим местом. Бекс чешет руку. Пусть он привык действовать; при этом он также привык беспокоиться. – Как ее зовут? – Я не знаю. – Нам известно, как она выглядит? Превозмогая боль, я качаю головой и смотрю на убогую деревянную дверь. Я понятия не имею, как попасть внутрь и что может ждать меня там, если я это сделаю. Моя отказавшая память пугает меня, но другого выхода я не вижу. – Нам нужно позвонить в участок, – говорит Бекс. – Это не наша работа, шеф. Нам следует вызвать убойный отдел. Ему это совсем не нравится, и я его не виню. Мне это тоже не нравится. Но если к делу подключится отдел по расследованию убийств, меня подвергнут тщательным допросам. Станут известны мои провалы в памяти, и тот, кто стоит за этим, также узнает о них. Мне приходит в голову, что, пожалуй, одно из немногих моих преимуществ заключается в том, что убийца не знает о моем «забвении». Вероятно, он по-прежнему полагает, что я знаю больше, чем знаю на самом деле. Если он проведает, что я ничего не помню, у него появятся очень веские основания убить меня до того, как ко мне вернется память. Меня отстранят от дела и отправят на больничный, и я превращусь в беззащитную мишень. Однако прежде чем я успеваю ответить, из-за угла выруливает черный «БМВ» и останавливается перед дверью. Из него вылезают трое мужчин и осматривают улицу. Светловолосые, одетые с иголочки. Двое молодые и нахальные, третий постарше, но производит впечатление дерганого и более опасного. Я непроизвольно сползаю в тень в машине и вижу, что Бекс делает то же самое. Троица стоит достаточно близко к нам, чтобы слышать их голоса, однако говорят они не по-английски. Это какой-то гортанный восточноевропейский язык, как у того типа, который напал на меня в больнице. Знаю ли я этих людей? Обменявшись несколькими фразами, они стучат в деревянную дверь и скрываются внутри. – Я ждать не намерен, – говорю я. – Если эта женщина еще жива, вероятно, ее скоро убьют. Оставайся здесь и следи за теми, кто входит. – При всем уважении к вам, шеф, если вы твердо решили зайти внутрь, я снаружи не останусь. Бекс полон решимости. Я обдумываю, не следует ли отдать ему официальный приказ, затем начинаю гадать, а может быть, оно и к лучшему, если он зайдет внутрь и будет у меня на виду. В любом случае Бекс уже выбирается из машины. Поэтому я концентрируюсь на том, чтобы пересечь улицу следом за ним, плотнее запахнув флиску, спасаясь от свирепого утреннего ветра. Нагоняю Бекса у двери в гараж, которая при ближайшем рассмотрении оказывается лишь двумя листами фанеры, приколоченными к деревянной раме. Делаю выдох, выпуская облачко пара, и поднимаю руку, чтобы постучать. Однако в этот момент импровизированная дверь открывается, и выходит женщина в сопровождении двух мужчин, у каждого из которых украшений больше, чем у нее. Женщина нервно смеется и жалуется на снег. Я делаю шаг вперед, словно я здесь свой, и придерживаю дверь. К моему облегчению, мужчины не обращают на меня никакого внимания, продолжая о чем-то спорить, и я быстро прохожу внутрь, не оглядываясь на то, следует ли за мной Бекс. Внутри темно и сыро. Прямо передо мной голые стены фойе и пластиковый табурет, на котором должен был бы сидеть вышибала, но, к моему удивлению, табурет пуст. Бетонный пол круто уходит вниз. Судя по масляным пятнам, в прошлом это был пандус съезда в гараж, но ниже – вторая дверь, на этот раз металлическая, усиленной конструкции. Из-за нее доносятся сердитый пульс барабанов и басов, запах пота и горькой смеси «травки» и никотина. Вдруг дверь распахивается, и выходит вышибала, невысокий, но вдвое шире меня в плечах. Он оглядывает меня с ног до головы, и я готовлюсь что-нибудь соврать. Но неожиданно вышибала кивает. – Здравствуйте, мистер Блэкли. Рад снова видеть вас. Он переводит взгляд на Бекса, и я улыбаюсь ему, чтобы выиграть время и подумать. – Это мой друг и коллега Бехзад Парвин, – говорю я так, словно это что-то само собой разумеющееся, и вышибала снова почтительно кивает, будто это фешенебельный клуб, а я привел с собой председателя Верховного суда. – Добро пожаловать в «Одиночество», мистер Парвин, – говорит он. В его поведении по отношению к нам есть какая-то подозрительность. Я вижу, что Бекс нервничает не меньше моего, но он лишь пожимает плечами, когда вышибала распахивает перед нами стальную внутреннюю дверь, и теперь отступать уже поздно. Внутри пол продолжает понижаться, покуда хватает глаз. Я веду Бекса вниз, и наконец появляется нижний уровень – сначала альковы и столики, затем стойка, проходящая вдоль всей боковой стены. Барабаны с басами достигают просто свирепой громкости, освещение тусклое. В воздухе висят плотные слои табачного дыма, стоит зловоние последствий долгой ночи. – Значит, мы особые клиенты, да? – перекрикивает шум музыки Бекс. Я не знаю, что ответить. Иду вперед, сдерживая страх, и пытаюсь представить себе, каково было бы узнать этого вышибалу, этот гараж, этот пандус. На какое-то мгновение я убеждаю себя в том, что узнал все это. Но затем уверенность ускользает. Четыре или пять самых стойких пьяниц сидят у стойки и не обращают на нас никакого внимания. Вокруг столов толкутся молодые ребята; лица их бледны от разных нехороших препаратов, к которым быстро привыкаешь. Мужчины постарше в дорогой, но неброской одежде сидят в альковах, сверкая унизанными перстнями руками и обхаживая молоденьких девиц. Я никого не узнаю, и у меня нет никакого плана: я не ожидал, что дело зайдет так далеко. За стойкой, под длинным заляпанным зеркалом, висит прейскурант. В нем нет ничего сложного: «Крепкие – 7 ф., пиво – 6 ф., вино – 5 ф., безалк. – 3 ф.», и «безалк.» уже закончились. Мы подходим к стойке, и бармен, разливающей пиво в стаканы, поднимает взгляд. – Он здесь, но занят! – кричит он, перекрывая гул из колонок. – Я так и думал, – решаю подыграть я. Бармен среднего роста, мускулистый, у него акцент, возможно, немецкий, и он смотрит на меня с опаской, как и я на него. Бекс неуютно переступает с ноги на ногу, до тех пор пока я не говорю ему сесть на табурет перед стойкой. Покупаю два стакана крепкого – это оказывается виски, дешманский и горький – и обвожу взглядом помещение. Наверное, именно так выглядит преисподняя. Полно людей, считающих, что они должны приятно проводить время, и не понимающих, почему это не так.