Часть 4 из 57 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я оглядываюсь вокруг.
– Сотовый телефон? – спрашиваю. Констебль молчит. – Ты находил телефон?
Райан что-то невнятно бормочет. В проницательности ему не откажешь, и он заметил гораздо больше, чем обычный полицейский, но всему есть свои пределы. Боже упаси, если ему захочется перейти в криминальную полицию…
– Ты знаешь хоть одну молодую женщину, у которой нет сотового телефона?
Есть сотня разных мест, где он может быть, но мне лучше их не обыскивать.
– Сэр!
Я слышу, как Райан снова окликает меня – более настойчиво.
Я старался удержаться на ногах, однако на этот раз чувство равновесия окончательно покинуло меня. Чтобы не упасть, я попытался ухватиться за хлипкий ночной столик, но тот, похоже, свалился. Я стою на четвереньках перед трупом медсестры Мэттьюс, в неприличной близости к ее ногам, ощущая запах ее крови и духов вместе с запахом гостиницы.
– Сэр? – Теперь это Норрис. Он вернулся и протискивается мимо Райана, чтобы добраться ко мне.
– Не подходи! – кричу я, но голос мой заплетается, больше не повинуясь мне. – Со мной всё в порядке. Не приближайся к месту преступления. Все будет нормально.
Норрис склоняется надо мной. Я отмахиваюсь, прогоняя его.
– Уходи отсюда! Ты уничтожаешь улики…
– Все хорошо, сэр, – говорит он. – Все хорошо.
И я чувствую, как он поднимает меня на ноги.
* * *
Перед гостиницей беспорядочная толпа. Синих мигалок в кружащих хлопьях значительно больше. Приехала группа осмотра места преступления, которая хочет, чтобы об этом знали все. Норрис бережно проводил меня вниз. Но он предоставляет мне самостоятельно проковылять последние несколько шагов, позволяя сохранить хоть немного достоинства. Я признателен ему за это, но злюсь на себя за то, что упал.
«Это все дурацкое чувство долга, – убеждаю себя я. – И Норрис». Если б он не объяснил мне, что я – единственный следователь, остающийся на ногах, я бы даже не очутился здесь, сказавшись больным и предоставив эту работу кому-нибудь другому. А теперь все кончится плохо. Теперь Норрису придется доложить о случившемся, доложить о том, что я упал, а ему пришлось пройти на место преступления, чтобы поднять меня на ноги. Единственный выход – попросить его ничего не говорить и убедить Райана, который, разумеется, также видел все это непотребство.
Полицейские стоят и ждут распоряжений. Позади них в темноте с трудом различимы другие лица – обычная толпа зевак. Синие мигалки привлекают любопытных, словно это телешоу, которое показывают специально для них. Это наводит меня на новую мысль, но прежде чем я успеваю за нее ухватиться, меня вызывают в машину криминалистов, доложить ситуацию. Щурясь в ярком свете фар, стараясь изобразить хоть какое-либо подобие профессионального спокойствия, я говорю по минимуму, после чего с облегчением указываю своим сменщикам на гостиницу.
Наконец из полицейских остается один только Норрис. Он отводит меня в сторону со сосредоточенной деловитостью, устоять перед которой невозможно. Я принимаю решение, что не стану его умолять, и тут вспоминаю, что хотел сказать ему. Хватаю его за руку, но этот жест кажется чересчур отчаянным, поэтому я отпускаю его.
– Фотографии, – говорю. – Снимки зевак.
Это стандартная процедура. Как знать, кто мог прийти позлорадствовать к месту преступления… Но Норрис меня не слушает. Похоже, его больше беспокоит мое состояние.
– Хорошо, сейчас я отвезу вас в больницу, – говорит он.
– Не забудь про фотографии, – повторяю я.
– Разумеется, сэр. Как только вы сядете в машину.
И он распахивает дверь патрульной машины.
Глава 7
Воспоминание: я сижу в приемном отделении больницы, мой отец заполняет своей тушей серый пластиковый стул рядом со мной, в отделении почти никого нет. Этот неприятный, резкий, медицинский запах вместе с чем-то терпким и неопределенным. Я сломал руку – левую руку, – и отец разбирает то, что со мной произошло.
– Выкладывай все четко, – говорит он. – И по порядку. Чтобы врач услышал только существенные факты.
Отец словно по-прежнему на работе, и тут он хорош. Устраняет неопределенности. Я им восхищаюсь. Сколько мне лет, семь? Восемь? Левая рука болит адски. Мне почему-то стыдно.
Я помню, как отец приносит мне газировку из торгового автомата. Протягивает банку, и я осторожно беру ее здоровой рукой.
* * *
Насколько мне помнится, сейчас я не боюсь больниц. Обычно. Однако сегодня я в ужасе от того, что могу узнать. Провал в моей памяти подобен здоровенной дыре в полу, и я по большей части обхожу ее и порой даже забываю о ней, затем внезапно снова вижу дыру, прямо перед тем, как в нее провалиться. И в глубине души у меня теплится мысль, что, если я только найду способ уйти, никому ничего не сказав, дыра исчезнет сама собой.
На протяжении целого часа я смотрел, как приемное отделение заполнялось ходячими ранеными, прижимающими к груди поврежденные конечности. А Норрис коротал время, отпуская плоские шуточки, качая головой и извлекая высококалорийные батончики из торгового автомата в дальнем конце приемного отделения.
Я звоню домой. Я уже пробовал, и, как и прежде, долго звучат гудки, затем включается автоответчик и мой собственный голос сообщает мне, что нас нет дома. Если я скажу, что сижу в больнице, Лора бросится сюда со всех ног, как только это услышит, но я убеждаю себя в том, что не хочу ее волновать. Сказать по правде, я почему-то верю, что, пока ничего не сообщил своей жене, это происходит не на самом деле. Так что сейчас я оставляю сбивчивое послание о том, что застрял с делами, и заканчиваю словами, что я по ней соскучился. Я не повышаю голос в приглушенном гомоне приемного покоя.
Может ли Лора работать сейчас, когда времени уже полночь? Как и я, она лишилась матери еще в детстве, а отец, насколько я понимаю, воспитывал ее без каких-либо поблажек. Для него даже сон был не удовольствием, а тягостной необходимостью. И я не произвел на него особого впечатления, когда познакомился с ним за неделю до нашей свадьбы, которую мы устроили в тихой маленькой церквушке по соседству. Он был одним из первых чернокожих окружных судей и, я уверен, надеялся, что его дочь заслуживает большего, чем молодой белый полицейский, только что закончивший обучение. Когда Лора привела меня в гости, он смотрел на меня с опаской, словно я собираюсь стащить одну из сатирических гравюр, посвященных французским судьям, висящих на стенах, но все же радушно пожал мне руку и пустился в пространный рассказ о своем недавнем деле с участием детектива-сержанта, который убедил свою жену сказать, будто за рулем была она, когда его в четыре утра, свободного от службы, зафиксировала дорожная камера мчащимся за девяносто миль в час по шоссе М-6.
Я пообещал никогда не просить Лору получать вместо меня штраф за превышение скорости, и он впервые рассмеялся, заявив, что у него и в мыслях ничего подобного не было, когда он рассказывал эту историю. Отец Лоры начал постепенно оттаивать, когда мы сидели за обеденным столом в дорогой квартире в Уолтон-он-Темз, наслаждаясь скромным, но очень вкусным ужином (который приготовил он сам). У меня хватило ума похвалить тушеное мясо, и к тому времени как он подал тирамису, также домашнего приготовления, мы уже были на пути к тому, чтобы стать друзьями.
Сказать по правде, угодить мне легко. Я сказал ему, что люблю свою будущую жену, а она любит меня, а до тех пор, пока преступники крадут, убивают и торгуют наркотиками, я без работы не останусь – подобно коту, не сомневающемуся в том, что всегда будут мыши, которых нужно будет ловить. О продвижении я особо не думал. Для того чтобы высоко подняться в Службе столичной полиции, нужно располагать обширными связями – полагаю, то же самое относится и к судьям, а в отношении адвокатов, как Лора, это определенно верно, – но у меня с этим всегда были проблемы. Нет, я просто выполняю свою работу. Конечно, это означает, что бывать дома приходится реже, чем хотелось бы. Если честно, сейчас мне очень хотелось бы вернуться домой.
Затем я снова пытаюсь позвонить Джерри, своему начальнику. Мне настоятельно нужно дозвониться до него до того, как он услышит от кого-то другого о том, что произошло на месте преступления. Но после девяти гудков и этот звонок также переключается на голосовую почту. Тогда я набираю его домашний номер, и тут мне отвечают после третьего гудка. Изабель… Наконец-то, к своему облегчению, я говорю с тем, кого помню.
– Привет, Иззи, – говорю я. – Как дела?
– Росс?
Я знаю и люблю жену Джерри практически столько же, сколько он сам. Наверное, мне было лет десять, когда он впервые привел ее к нам домой – свою последнюю подругу, которую должен был одобрить мой отец, его тогдашний начальник. Изабель была на пять лет его моложе, ей было двадцать один год, что само по себе казалось мне преклонным возрастом, но она блистала остроумием и шутила со мной, как со взрослым. Она сразу же завоевала мое сердце, и мы друзья с тех самых пор.
Сейчас Изабель говорит мне, что Джерри на работе. Голос ее кажется мне слегка раздраженным, что меня удивляет.
– Как девочки? – спрашиваю я, в первую очередь для того, чтобы продлить общение с миром, который мне знаком. Но, похоже, я отрываю Иззи от какой-то телепередачи, которую ей хочется посмотреть. Я мысленно представляю ее, сидящую на диване в гостиной, в тепле своего просторного, уютного дома, подобравшую под себя ноги, с бокалом вина на кофейном столике. Я ей завидую.
– Ладно, не буду тебе мешать, – говорю, – смотри своей телевизор. По нему сейчас показывают по большей части один мусор. Так что нужно ловить хорошие передачи, когда есть такая возможность.
Изабель что-то ворчит – опять эта непривычная резкость, – но, прежде чем она успевает положить трубку, я добавляю:
– Надеюсь, тебе понравилась эта пирушка – о работе почти не говорили.
В трубке молчание. Разумеется, я знаю, что скажет Изабель, еще до того, как она это говорит.
– Какая пирушка?
Я хочу сказать: пирушка, которую мы устроили сегодня у нас дома, мы с Лорой, это последнее, что я помню. На которой Джерри размахивал бокалом с вином, страстно рассуждая о недостаточном финансировании полиции. На которой Изабель сидела на балконе рядом с ним, весело расправляясь с шестым дайкири, а кто-то уронил бокал с вином, и я до сих пор слышу этот звук и чувствую этот запах. Но у меня появляется неприятное предчувствие, и я этого не делаю. Я иду на попятную, говоря, что спутал с недавней вечеринкой, о которой упоминал Джерри. Похоже, Изабель мои слова не убедили.
– Лора тебе часом не говорила, где она будет сегодня вечером? – спрашиваю я перед тем, как завершить разговор. – Я никак не могу ей дозвониться.
– Она дома, Росс, – говорит Изабель. – Я только что с ней говорила.
Снова звоню на домашний – и снова попадаю на автоответчик. Но прежде чем я успеваю позвонить в третий раз, медбрат называет мою фамилию. Ну вот, наконец…
Пока ждал, я видел, как пациенты заходили в приемную и кто-то выходил из нее, а другие – нет, и, зайдя в нее, я понимаю, в чем дело – это не комната, а коридор с дверью в противоположном конце. Хитро придумано. Медбрат усаживает меня в пластиковое кресло, садится за стол и осматривает рану у меня на шее. Это коренастый уроженец Ямайки в бледно-голубой блузе, с непривычным выражением энтузиазма на лице.
– Итак, как это случилось?
Стараясь сохранить внешнее спокойствие, я задумываюсь над ответом.
– Мистер Блэкли, – продолжает медбрат, с дружелюбной улыбкой изучая экран компьютера, – мистер детектив-инспектор, вы допрашиваете людей. Вы знаете, сэр, как это происходит. Я задаю вопрос, вы отвечаете. Так работает наш мир.
– Мне нужно время, чтобы во всем разобраться, – отвечаю я.
– Разобраться в чем? Вам нужно разобраться в том, что с вами случилось?
– Я не могу вспомнить, как это произошло.
Он искоса смотрит на меня.
– Вы потеряли сознание?
– Этого я также не помню.